— Нет.
— Вот вам свидетельство человека, бесчестно пользовавшегося женщинами всех рас. Какое еще доказательство вам нужно? — воскликнула Шарлотта. — Сам дьявол подтверждает!
Она двинулась вперед и, остановившись у следующей группы торчавших из земли голых стеблей, обратилась к садовнику:
— Что у нас здесь, Джозеф?
— Чайные розы, мэм. «Карье», розовая. «Вибер», кипельно-белая. «Генерал Жак-Мино», красная. Хочу их подкормить. — Он указал на мешок, который держал в руках. — Коровий навоз с землей и костной мукой. Отлично получится, мэм.
Белые, красные, желтые, розовые — да, цветник здесь со временем будет великолепный. Что же касается Шарлотты, Блэар не сомневался, что она и в будущем останется такой же, какой уже успела стать в свои молодые годы: словно закованной в броню и утыканной колючими шипами.
— Оливер, а что это вы перевязаны, как ветеран крымской войны? — бросила она через плечо.
— Спускался вчера с Блэаром в шахту.
— Радуйтесь, что вы не женщина.
— Мисс Хэнни, почему вы меня не любите? — спросил Блэар. — По-моему, я ничем не заслужил такого презрения.
— Мистер Блэар, если вы обнаружите на лепестке цветка слизняка, вы ему долго позволите там находиться?
— Я не сделал ничего…
— Вы здесь. Я вам не велела приходить сюда, и тем не менее вы заявились. Одно из двух: вы или дурно воспитаны, или у вас плохо со слухом.
— Ваш отец…
— Мой отец постоянно грозится закрыть «Дом для падших женщин» при первых признаках скандала и тем не менее готов нанять вас, человека, способного растратить Библейский фонд. Эта история всем известна, как хорошо известно и о ваших непристойных привычках, и о черных гаремах. Отец остановил на вас выбор вовсе не потому, что у вас выдающиеся сыскные способности, а потому, что на двух континентах вас считают наимерзейшей личностью. Он выбрал именно вас потому, что такой выбор оскорбляет Джона Мэйпоула и меня.
— Вот как? — Блэар почувствовал брешь в паутине, сотканной трудолюбивым паучком. — И где же, по вашему мнению, находится Джон Мэйпоул?
Шарлотта опустила ножницы в карман юбки и обернулась к Эрншоу:
— Пожалуй, выскажу ему все, и покончим с этим раз и навсегда, иначе он привяжется и будет таскаться за нами, словно коммивояжер с вонючей сигаретой. — Она повернулась к Блэару и очутилась с ним лицом к лицу. — Я понятия не имею, где в настоящий момент находится преподобный Джон Мэйпоул. И пока не доказано иное, исхожу из того, что с ним все в порядке и что он сообщит о причинах своего отсутствия, когда сочтет нужным. А до тех пор я буду продолжать работу, которую мы начинали вместе, ни минуты не сомневаясь, что рано или поздно он вернется.
— Последний раз его видели в среду. Обычно по средам он навещал «Дом для женщин». В тот день вы его здесь видели?
— Нет. Так случилось, что в тот день я была больна.
— У мисс Хэнни очень хрупкое здоровье, — пояснил Леверетт.
На Блэара она не производила впечатления хрупкой. Невысокая, неширокая в кости, но не хрупкая.
— Когда вы его видели в последний раз? — спросил Блэар.
— В воскресенье, во время службы.
— Звучит романтично. И с тех пор не перекинулись с ним ни единым словом?
— Нет.
— Он рассказывал вам о своих посещениях шахт? Шахты Хэнни?
— Нет.
— О шахтерках, которые там работают?
— Нет.
— Не делился недовольством, что ему не разрешают отправлять службы непосредственно в шахте?
— Нет.
— Он ведь любил проповедовать, да? При каждой возможности?
— Он считал это своим призванием, — ответила Шарлотта.
— И стремился стать частью рабочего класса, слиться с рабочими хотя бы на время проповеди. Он не говорил о шахтере по имени Билл Джейксон?
— Нет.
— Он не страдал меланхолией?
— Нет.
— Он любил побродить один за городом? Купаться в канале? Погулять в одиночестве по терриконам, пройтись вдоль обрыва?
— Нет. Единственным его развлечением было регби, и этим он занимался, чтобы быть ближе к людям.
— Если не считать церковных служб и встреч по работе здесь, вы с ним нечасто виделись, верно? Ваши отношения носили духовный характер.
— Полагаю, да.
— Так что откуда вам знать, вдруг у него под рясой матросская татуировка?
— Как и вы не могли знать, есть ли ум и душа у любой из совращенных вами женщин, — выпалила Шарлотта, даже приподнявшись от возмущения на цыпочки. «Обуй она клоги, — подумал Блэар, — она может стать по-настоящему опасной». Сейчас он видел перед собой только Шарлотту, Эрншоу и Леверетт как-то выпали из его поля зрения.
— Как, по-вашему, Мэйпоул был умным человеком?
— Умным и чутким.
— Значит, он должен был сознавать, что причинит вам боль, если исчезнет, не оставив ни строчки?
— Он знал, что я его пойму, что бы он ни сделал.
— Счастливчик. Мне такой женщины вечно недоставало.
— Прекратите! — раздался где-то рядом голос Эрншоу, но Блэар уже ощутил прилив быстро нарастающей ненависти и чувствовал, что Шарлотта Хэнни испытывает то же самое — как крещендо, которое слышат только двое.
— Он ничего не говорил о каких-нибудь старых и больных состоятельных родственниках? — спросил Блэар.
— Нет.
— О затянувшихся судебных тяжбах?
— Нет.
— О том, что у него духовный кризис?
— Только не у Джона.
— О каких-либо предстоящих делах, кроме вашей свадьбы?
— Нет.
— Почта приходит дважды в день. Насколько мне известно, влюбленные имеют обыкновение писать друг другу с каждой почтой. У вас сохранились его письма?
— Если и так, я их скорее отдам в руки прокаженного, чем вам.
— Возможно, он понял, что упускает простые радости жизни; у вас не осталось такого впечатления?
— Простые, как у животных? Нет, это скорее ваш уровень чувств, мистер Блэар.
— Простые, какие бывают у всех людей.
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
— Человеческие слабости. Мы в «Доме для падших женщин», мисс Хэнни, так что здесь должно быть хотя бы несколько живых существ. Возможно, Мэйпоул одно из них и встретил.
Шарлотта наклонилась, отхватила ножницами длинный стебель, потом резко выпрямилась и с быстротой и силой, которых Блэар от нее никак не ожидал, хлестнула его срезанной розой. Лицо Блэара мгновенно вспыхнуло.
— А теперь убирайтесь, — проговорила Шарлотта. — Впредь я буду держать здесь собак и натравлю их на вас, если только вы когда-нибудь осмелитесь вернуться.
— Я вас сам растерзаю, если вернетесь, — добавил Эрншоу.
Блэар почувствовал, что щека становится влажной от крови. Он нахлобучил шляпу.
— Что ж, сожалею, но мне нужно идти. Спасибо вам за помощь. Передайте привет и наилучшие пожелания вашему отцу. — Уже направляясь к выходу, Блэар на мгновение приостановился рядом с садовником. — Знавал я одного человека на Золотом Береге, который выращивал розы. Отставной старший сержант. Розы у него были величиной с блюдо. Он пользовался для удобрения гуано. В этом весь секрет — гуано.
Леверетт пятился, рассыпаясь в извинениях:
— Простите, ради Бога. Я не знал, совершенно не знал.
Едва они свернули за живую изгородь, Блэар достал из кармана платок, чтобы протереть лицо, и сделал знак Леверетту остановиться и помолчать. С другой стороны изгороди до них донесся голос взбешенной Шарлотты Хэнни:
— А вы, мистер Эрншоу, неужели вы не понимаете, что предлагать защиту, пока вас о ней не попросили, оскорбительно?!
— Я только старался вас поддержать.
— Когда я окажусь настолько слаба, что мне потребуется поддержка, я дам вам знать.
Улыбаясь и стараясь не обращать внимания на сочащуюся кровь, Блэар двинулся вверх по лужайке.
— Теперь вы их между собой стравили, — заметил Леверетт.
— Ничего страшного: спорят — только тешатся. Моралисты они оба. Прямо созданы друг для друга.
Когда они добрались до реки, Блэар умылся. Высоко в небе плыли облака, подсвеченные с одной стороны солнцем, и, хотя царапины у него на лице горели, настроение у Блэара было, как ни странно, приподнятым.
Леверетт же пребывал в отчаянии:
— С такими людьми, как Шарлотта, нельзя разговаривать подобным образом. Это была ужаснейшая сцена, Блэар. И совершенно непростительный язык. Вы привели ее в ярость.
Блэар выдернул из щеки колючку. Всмотревшись в свое отражение на поверхности воды, он разглядел, что серьезных царапин всего лишь три, остальные мелкие, и почувствовал глубокое удовлетворение.
— Я привел ее в ярость? Бросьте. Разве можно разозлить змею?
— Вы поступили жестоко. Чего вы хотели добиться намеками на то, что Джон — живой человек?
Блэар вытер лицо и руки пиджаком и насыпал в ладонь немного мышьяка.
— Все, что мы собой представляем, Леверетт, есть не что иное, как сумма наших грехов. Именно грехи делают нас живыми людьми, а не святыми. На идеально ровной поверхности не бывает отличительных признаков. Но стоит там появиться лишь нескольким трещинкам, нескольким изъянам и порокам, как тут же возникает какой-то контраст. Вот этот контраст по сравнению с недостижимым совершенством и есть наш характер.
— И много в вас такого контраста? — поинтересовался Леверетт.
— Прорва. — Блэар запрокинул голову и всыпал порошок в рот. — Выясняется, что и у Мэйпоула тоже были свои грехи, только с сумасшедшинкой, на религиозной почве.
— Ваши вопросы могут разрушить репутацию человека.
— Меня не волнует его репутация. Я действую скорее как геолог: ищу уязвимые места. И мне представляется любопытным, что викарию, у которого ни гроша за душой, удалось завязать отношения с девушкой, за которой стоят огромные деньги.
— В Уигане все и вся связано с Хэнни. Половина населения города работает на это семейство. Помимо шахт у Хэнни здесь механический завод, выпускающий котлы, паровозы и металлическую посуду. Свой кирпичный завод и свои хлопкопрядильные фабрики: четверть миллиона веретен, сучащих свою пряжу и приводимых в действие своими машинами, работающими на собственном угле. Мне не довелось поездить по миру так, как вам, однако возьму на себя смелость утверждать, что владения Хэнни — один из лучших в мире промышленных комплексов.
— И он делает громадные деньги.
— И создает рабочие места. Хорошо оплачиваемые по сравнению со средней в городе зарплатой. Хэнни — это не только коммерция. Семья оказывает поддержку церкви, то есть платит священникам, покупает органы, церковную мебель. Содержит бесплатные школы для детей из беднейших семей. Вечерние школы для взрослых. Городскую амбулаторию. Фонд помощи жертвам взрыва, фонд поддержки вдов и сирот, постоянный сбор одежды для нуждающихся — все это было начато самим епископом Хэнни, лично. Если бы не Хэнни, в Уигане почти не было бы работы, а благотворительности могло бы не быть совсем. Все здесь связаны с Хэнни, включая и вас. Или вы об этом забыли?
— Епископ мне не даст забыть.
— Шарлотта, наверное, уже успела побывать у него и рассказать о нашем злополучном визите. Теперь ему придется вас уволить.
— И мне не придется тратить свои драгоценные дни на такую ханжу, как мисс Хэнни? Отдайте мои деньги, и ноги моей тут больше не будет.
— Вы не понимаете ее положения.
— Я понимаю, что она состоятельная молодая особа, чей «пунктик» — благотворительность для бедных девушек, которых она одевает, как квакеров, во все серое. О реальной жизни в Уигане она, вероятно, знает столько же, сколько о луне. Но все это не имеет никакого значения, потому что после смерти отца она станет самой богатой вздорной девицей в Англии.
— Не совсем.
Тон, которым Леверетт произнес эти слова, заставил Блэара примолкнуть.
— Вы же мне только что описали империю Хэнни?
— Да, но епископ Хэнни также и лорд Хэнни. После его смерти имение должно перейти по наследству вместе с титулом. Женщина наследовать титул не может. Все — и земля, и недвижимость — достанется ближайшему наследнику мужского пола, ее кузену лорду Роуленду, который станет следующим лордом Хэнни; Шарлотта, конечно, будет хорошо устроена.
— Богата, вы хотите сказать?
— Да; но тот, за кого она выйдет замуж, будь то Джон Мэйпоул или кто-то другой, будет иметь полное право распоряжаться всем, что она унаследует.
Блэар молча следил за пчелами, с жужжанием тащившими куда-то заполненные пыльцой золотые ранцы. «Что ж, это объясняет, почему Эрншоу кружит вокруг Шарлотты Хэнни, — подумал он, — хотя тот похож скорее на таракана, чем на пчелу».
Операция, проводившаяся городским комитетом здравоохранения и санитарии на Альберт-корт — тупиковой улочке, застроенной двухэтажными домами из красного кирпича, в плане образовывавшей подобие буквы «П», — внешне напоминала боевые действия. Жильцов выгоняли из дома на улицу, в центр внутреннего двора, после чего проводившие дезинфекцию санитары в белых комбинезонах и шапочках подкатывали к дому тележку с ярко окрашенным насосом и начищенными до блеска медными канистрами. Тележка останавливалась перед каждым третьим или четвертым домом, один из санитаров становился к рукоятке насоса, а другой разматывал шланг, заскакивал на несколько мгновений во входную дверь дома и распылял вокруг себя ядовитую смесь аммиака и стрихнина. Вонь стояла удушающая, но возглавлявший операцию преподобный Чабб, с красной комитетской лентой, нацепленной поверх рясы, отдавал распоряжения подобно генералу, привыкшему не обращать внимания на дым сражения. На улице толпились лишь женщины и дети; многие из ребят, заметил Блэар, заботливо держали в руках птичьи клетки. Среди комитетских матрон в официальных красных лентах Блэар узнал миссис Смоллбоун; юбка из черной бумазеи придавала каждому ее шагу какую-то угрожающую упругость. Миссис Смоллбоун зацепила гребнем голову одного из мальчишек и подала сигнал двум другим членам комитета, моментально набросившимся на него с водой и карболовым мылом. Чабб не более чем на миг позволил себе отвлечься от занятия, на котором было сосредоточено все его внимание, лишь мимолетным взглядом дав понять, что заметил появление во дворе Леверетта и Блэара.
Блэару вспомнилось, как стригли и мыли голову в детстве ему самому, как чьи-то руки цепко, словно собаку, держали его за шею, чтобы он стоял спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59