Как отнесется мой муж к свободной любви? Не будет ли устраивать сцен, избивать меня? Ты даже прочитала ему лекцию на эту тему.
– Мне показалось, что твой избранник слишком молод, – усмехнулась Катрин, – по сравнению с теми, что были раньше. К тому же ты слишком торопилась. Вот чего я испугалась! И еще. Антон Борисович не из тех, кто прощает измену. Уж поверь моему опыту! – Она взяла себя в руки и говорила надменным, покровительственным тоном.
– Верю. Тебе есть чем поделиться. Но не лезь в мои дела! «Моя жизнь – это моя жизнь», как поется в одной французской песне!
– Ради Бога! – всплеснула руками Катрин. – Можно подумать, я мешаю тебе жить! Я ведь даже не интересуюсь, где ты провела две последние ночи! Все тебя потеряли. И твой Антон, и этот следователь… Но мне, как видишь, нет никакого дела!
– Фараон тоже меня потерял?
– Хоть бы от меня не скрывала, а то всем приходится врать!
– Тебе не придется больше врать! Я уезжаю!
Патрисия произнесла эти слова так решительно, что мать сразу почувствовала – разлука будет долгой.
– Что ты опять придумала? – жалобно спросила она.
– Кругосветное путешествие, всего на каких-то полгода. Так что соскучиться не успеешь! Ты оставляла меня и на более длительный срок. На попечение служанки. Зачем нужна мама, когда есть служанки? Так ведь?
– С кем ты едешь?
– Не волнуйся, мамочка! У меня будет надежный спутник.
– Антон?
– Ну что ты! Неужели всерьез приняла мое замужество? – Девушка выдержала паузу, а затем объявила: – Я еду с моим дорогим папочкой! Гудбай!
Она послала матери воздушный поцелуй, резко повернулась и вышла из оранжерейной комнаты.
Катрин не удержалась от слез. В порыве ярости она принялась выдирать из горшков цикламены, похожие на маленьких фламинго, и разбрасывать по полу землю.
– Так тебе и надо, калека! Так тебе и надо! – кричала она. – Зачем нужна дочь, если есть служанка?!
* * *
«Почему я так люблю сидеть в этом кафе? Кое-кто меня не понимает. И никогда не сможет понять. Здесь особая атмосфера, которую не уловишь с первого раза. Впрочем, это зависит от того, как у тебя работает внутренний радар. Я не пьяница и не обжора. Мне здесь уютно. Я здесь отдыхаю. Часто встречаю знакомых. В основном это братья по перу. Назначаю деловые встречи. И те, кого я не знаю, мне почему-то именно здесь симпатичны. А еще – очаровательные барменши. Мать и дочь. Мне нравятся их отношения. Их лица. Их улыбки. Я скучаю, когда подолгу не прихожу сюда. Это бывает во время работы. Во время изнурительного бега по пересеченной местности на дистанцию в целый роман. А роман – это целая жизнь. Иногда, положив распухшую голову на пластмассовый корпус электронной машинки где-нибудь в пятом часу утра, я шепчу в забытьи: „Копакабана…“ Нет, я не Остап Бендер и моя „Копакабана“ не в Рио-де-Жанейро!..»
Антон сидел в кафе на Большой Бронной за рюмкой коньяка и грустил о своем.
«В советское время была на телевидении развлекательная программа „Кабачок „13 стульев“. Очень похоже. Я в детстве удивлялся: „И что они все ходят в этот кабачок? Делать им, что ли, больше нечего?..“ Почему-то здесь постоянно вспоминаю Иду. Как это понять? Мы никогда не были с ней в кафе. Мы были нищими. У нас было одноразовое питание. Правда, мечтали: вот заработаем много денег и завалимся в роскошный ресторан! Нет, она сюда не придет. Она, наверно, выбирает малолюдные и очень дорогие места. Хотя я видел однажды в „Копакабане“ знаменитого артиста. Он спокойно сидел в уголке и потягивал пиво. И никто не обращал на него внимания. В жизни артисты часто не такие, как на сцене. Зато он внимательно рассматривал каждого. Соскучился по простым людям? Или искал типаж для новой роли? Нет, Ида не придет сюда! Она сейчас, пожалуй, популярней того артиста! У нее слишком необыкновенное лицо, чтобы не узнать ее сразу! Она прячется от людей! В супердорогом ресторане! Боже, что она там делает? Ведь это скучно в конце концов! Что? Что? Думает обо мне…“
– Антоша, алло! – окликнул из-за соседнего столика подвыпивший поэт. – Сейчас выдам на-гора!
И принялся громко читать стихи собственноручного изготовления, отбивая такт пустой пивной кружкой.
– По-моему, г…, – оценил выступление поэта детский писатель, веселый детина с пронзительным взглядом Мефистофеля и румянцем на щеках.
– Действительно, попахивает! – поддержал автор исторических романов, седобородый мудрец.
Поэт с тоски опустил голову в кружку, но кружка оказалась мала для такой головы.
– Привет, братцы! – подошла к их столикам известная журналистка. Правда, известная под псевдонимом, потому что статьи по большей части пишет взрывоопасные. – Опять поэта обижаете?
– Да кто его обижает? – возмутился детина.
– Мы его накормили, обогрели, напоили, – перечислил мудрец. – Можем теперь за свой счет правду сказать.
– Кто не поэт – тому поэта не понять! – закричал несчастный, оторвав голову от кружки.
– Это, дружок, не ты написал! Не надо ля-ля! – снова урезонил детский писатель.
Поэт издал предсмертный вой собаки над собственным телом.
– У тебя свободно, коллега? – обратилась известная журналистка к Антону. Она считала, что они делают одно общее черное дело.
Он кивнул в знак согласия, и журналистка поставила на стол стакан с виски и чашку кофе. Это была некрасивая пышная дама высокого роста, в потертых джинсах и засаленной ветровке – будто только что вернулась из турпохода. Она любила смотреть на собеседника в упор через толстые линзы очков, а говорить тихо, немного пришепетывая.
– Как пишется, коллега?
– Никак.
– Почему?
– Отдыхаю.
– Никуда не поехал?
– Мне и здесь хорошо. Как-никак – «Копакабана»!
– Ай! – махнула она рукой. – Я бы на твоем месте рванула куда-нибудь! Жизнь наша скотская, беспросветная! Надо делать себе праздники. Я вот, например, похоронами занимаюсь.
– Кто умер?
– Да ты вряд ли ее знал! Санина Маша, психолог.
У Полежаева вытянулось лицо.
– Неужели знал? – почему-то обрадовалась журналистка. – Погибла во цвете лет!
– Мой друг расследует это убийство, – признался он.
– Ни черта они не найдут! Я пишу про это статью.
– Некролог?
– Маша была не настолько известна. Я хочу разобраться: кому помешала эта женщина? Она всегда вела себя осторожно. Не вмешивалась ни в какие конфликты и сама старалась ни с кем не конфликтовать. В политику не лезла. С криминальными структурами не связывалась.
– Ты ее хорошо знала?
– Лет десять были знакомы. Она себя когда-то пробовала в журналистике. Начинали в одной газете. Ей в жизни не очень везло. Рано потеряла родителей. Муж бросил… с грудным ребенком.
– У нее есть ребенок?
– Была. Девочка. Умерла. Не представляю, как она все это выдержала. Уехала в Питер. Выучилась там на психолога. Вернулась в Москву. А тут наследство – пятикомнатная квартира! Хоть чем-то судьба наградила. Только жить ей в этих пяти комнатах было не с кем. И квартирантов пускать не хотела. Не выносила чужих людей в доме. Намыкалась по общагам. В общем, зарабатывала чем придется: статейками, консультациями, репетиторством. Работала рук не покладая, да не больно разжилась! Я ее в последний раз видела недели три назад. Выглядела превосходно. Молодуха, одним словом. А вот глаза почему-то на мокром месте. Я спросила: «Случилось что?» – «Нервы ни к черту!» Сидели, кстати, в этом кафе. Я не стала лезть в душу. Думала, сама потом расскажет.
– Девочку свою не вспоминала?
– Откуда ты знаешь?
– Так. Подумалось.
«Недели три назад Маша, Мария Степановна, несла свой крест! Писала отрывок романа „Пушечное мясо“. Там говорилось о смерти грудного малыша. Говорилось цинично, с привкусом черного юмора. Ей предстояло это разработать, расширить, добавить свежих красок!»
– Вспоминала, как боялась рожать. Отношения с мужем разладились. Аборт делать было уже поздно. Мечтала о выкидыше.
– Вы до такой степени откровенничали?
– Господи, что бабы только не наговорят друг дружке, когда приспичит! Всю душу выложат!
– Скажи, а слухи о сексуальной ориентации Марии Степановны – вымысел?
– Следствие, значит, уже располагает материалом? – ухмыльнулась журналистка.
Она не торопилась с ответом. Видно, обозначившаяся тема разговора ее тоже каким-то образом задевала.
Женщина сняла очки и принялась их тщательно протирать носовым платком. Антон терпеливо ждал.
– Да, это правда.
Он заметил, как что-то погасло в ее светло-желтых глазах. Без очков она выглядела куда привлекательнее, хотя и беззащитнее.
– Этот бзик у нее появился после возвращения из Питера. Она возненавидела весь мужской род. То ли психфак на нее так повлиял, то ли смерть дочки. Не знаю. Маша полюбила молоденьких девушек и, боюсь, многих совратила за свой недолгий век. Однажды я стала свидетелем довольно безобразной сцены. Я пришла к ней, что называется, без приглашения. Раньше мы часто так навещали друг дружку. Я ввалилась к ней и сразу учуяла, что некстати. Маша была как-то необычайно растеряна и взволнована до крайности. «Ты? – удивилась она. – Не вовремя, Катенька, не вовремя! Приходи завтра!» Она пыталась вытолкать меня за дверь. Я была поражена и, вместо того чтобы развернуться и сделать тете ручкой, застыла на месте как вкопанная. А уж если я застыну, так застыну! Бульдозером не сдвинешь! И вдруг из комнаты выходит девица лет пятнадцати-шестнадцати, смазливенькая такая, с русыми кудряшками на голове. Сразу видно, школьница еще. Виновато потупилась и тихо так говорит: «Я пойду, Мария Степановна». «Никуда ты не пойдешь! – приказывает строгая репетиторша. – Ты не ответила на мой вопрос по Юнгу!» «Я в другой раз отвечу! – взмолилась ученица, и лицо ее покрылось пятнами. – Мне сегодня некогда! В другой раз! Честное слово!» Она тоже изрядно волновалась. С репетиторшами обычно так себя не ведут. «Никуда не пойдешь!» – заорала Маша и наотмашь врезала девице по смазливому личику. Потом еще раз. И еще. Так, что та опустилась перед ней на колени и заныла: «Отпустите, Мария Степановна! Мама будет волноваться!» Дальнейшего не знаю. Убежала. Представляешь, какой спектакль? Юнгу, наверно, понравилось бы!
По тому, как волновалась журналистка, вспоминая эту давнюю историю, Полежаев понял, что она до сих пор ревнует Машу, уже покойницу, к той несчастной девочке.
– Да что там говорить, – продолжала женщина, – грехи за ней водились. И сдается мне, что как раз за них она и поплатилась!
– Душил ее мужчина, – напомнил Антон.
– Вот это меня и смущает, – призналась собеседница. – Как он попал к Маше, которая за километр обходила мужчин? Она даже отказывала в репетиторстве мальчикам, хотя вечно нуждалась в деньгах! Кроме того, насколько мне известно, ее нашли в спальне, в халате. А эта экипировка о многом говорит! И задушили ее пояском от халата, который надо было сначала выдернуть из петель. Значит, она раздевалась. Перед мужчиной? Никогда!
– Твоя версия?
– У Маши в тот день была любовница. Причем девица хорошо ориентировалась в ее квартире. Перед тем как лечь с Машей в постель, она пошла не в ванную, не в туалет, а на кухню. Дверь в кухню находилась рядом с входной дверью. Девица легко справилась с тремя сложными замками, с которыми наверняка уже имела дело. Маша ничего не услышала и не заподозрила. Убийца вошел в открытую дверь. Он спокойно воспользовался Машиным пояском, валявшимся на полу или висевшим на стуле (это без разницы!). И так же спокойно набросил ей сзади на шею. Почему, спросишь ты, она никак не отреагировала? Потому что лежала в это время на девице, а та и не подумала подать сигнала тревоги. К тому же Маша любила музыку. У нее был извращенный вкус. Ее будоражили немецкие марши времен второй мировой войны…
– Твоя версия понравится моему другу, – решил Антон.
Писатель досадовал, что никак не может избавиться от этой дремучей истории. Даже в таком укромном местечке нет спасения от нее!
Журналистка допила свой кофе и сказала тише обычного:
– Может, мы сами повинны в том, что жизнь человеческая – нынче самый дешевый товар?..
Поэт снова орал стихи.
Веселый детина, детский писатель, морщился и подмигивал мудрецу.
Мудрец улыбался в седую бороду. Обаятельная барменша точила ножи.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

5 сентября, пятница
Он позвонил в контору. Голос неприятный, хриплый, пропитой, с повизгивающими интонациями. Константин привык к подобным явлениям. Его клиенты обычно не отличались приятными тембрами и утонченными манерами.
– Еремин Константин Николаевич? – поинтересовался голос.
Получив утвердительный ответ, голос странно хихикнул и поприветствовал следователя:
– Здорово, коль не врешь! Я от Вадика Старцева. Есть для него что-нибудь?
– Что-нибудь есть.
Голос несколько замешкался, а потом опять спросил:
– Кроме шуток?
– Какие шутки! Передайте Вадиму Игоревичу, что я закрыл его дело.
– Как? Вообще?
Этот дегенерат порядком раздражал сыщика. «Мог бы найти в посредники кого-нибудь поумней!»
– Тогда вот что. Нам надо с тобой встретиться, – выдал тот.
– С какой стати?
– А очень просто. Вадик в отпуску. Я теперь за него!
Еремин почувствовал, как пространство в его кабинете сужается. Дело принимало неожиданный поворот.
– Хорошо. Где встретимся?
– Давай возле универмага «Вешняки». Я буду сидеть в черном джипе «чероки». У меня зеленый кепарик и такого же цвета кожан. Сразу узнаешь! Лады?
– Во сколько?
– Через час устроит? Тогда жду! Да не забудь прихватить то, что нашел для Вадика!
Константин прикинул, что до универмага доберется за полчаса. Значит, остается полчаса на раздумья и подготовку к встрече с незнакомцем.
В это осеннее утро он стоял на пороге разгадки многих тайн. Вчерашняя встреча с Лидой, бывшей горничной Грызунова, которую он накануне завербовал, расставила точки над «i». Он не ошибся в выборе тайного агента. Оставалось уточнить кое-какие детали, чем он и собирался заниматься весь сегодняшний день.
Говоря о деле Старцева-Элвиса, он тоже не лукавил. Вещь, украденная у авторитета, была найдена. Кто совершил кражу, он теперь знал наверняка.
Звонок слишком самонадеянного посредника передернул всю колоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48