А где находится сейф?
– В моей спальне, – потерянным голосом произнес юный авторитет.
– Вот как? Тогда мы на верном пути. Он просто-напросто открыл сейф и сделал слепки с ключей от этой квартиры. К девятнадцатому ключи были готовы, и злоумышленник поехал сюда.
– А бабушка?
– Ваша бабушка умерла от разрыва сердца. Не догадываетесь почему? Он все рассчитал. Он приехал ночью и открыл своим ключом дверь. Он вошел в темную квартиру, не включая света. У стариков сон чуткий. Она проснулась и зажгла ночник. – Константин указал пальцем на безвкусный Дворец съездов. – Вор стоял перед ней. Возможно, в маске. Здесь нужен был сильный шок.
– Сволочь! – Старцев в гневе ударил кулаком по железной стенке кровати так, что все вокруг задребезжало, как поминальный звон.
– Напрасно вы так волнуетесь, Вадим Игоревич. Неужели не знали, на что обрекаете старушку? Неужели ни разу не прокручивали в голове подобный вариант?
– Да идите вы!..
– Пойдем дальше, – невозмутимо ухмыльнулся следователь. – Как видите, я ограничил круг подозреваемых до одного-единственного вечера шестнадцатого августа. К тому же не надо забывать, что этот человек знаком с вами меньше года, а еще вернее, познакомился совсем недавно, иначе он выкрал бы безделушку раньше.
– Беда в том, – медленно заговорил Старцев, – что в тот вечер я упился до такой степени, что не помню, кто у меня был в гостях.
– И часто это с вами случается?
– Всего второй раз, – улыбнулся он, как бы извиняясь.
– А когда был первый?
– Совсем недавно. В начале этого месяца.
– Странно. – Еремин задумался. – Предполагаю, что наш злоумышленник не брезгует всякого рода снадобьями.
– Вот и у меня такое подозрение! Я еще наутро спрашивал у братвы: «Кто мне подсыпал снотворное?» Они только гоготали в ответ.
– И все же мы близки к разгадке. Надо расспросить людей, которым вы доверяете, о вечере шестнадцатого августа. Мотивируйте тем, что у вас пропала в доме какая-то безделушка, что недалеко от истины. Не стесняйтесь расспрашивать подробно, и мы выйдем в конце концов на этого человека, если только он всех не опоил в тот вечер!
– Браво-браво! – вяло похлопал в ладоши парень. – Вы лихо отрабатываете свой гонорар! Если так дело пойдет дальше, то…
– …ваша вещица вскоре вернется к вам…
– …и это мне не встанет в копеечку, если вы будете продвигаться такими темпами.
Во время этого эйфорического обмена любезностями частный детектив позволил себе маленькую бестактность.
– Так что же все-таки у вас пропало? – вновь поинтересовался он.
– Хм-м, – недовольно промычал Старцев и отвернулся к окну, будто щебетавшая за окном птаха могла ему что-то посоветовать. – Открою лишь самую малость, – наконец решился он. – Это вещица находится в инкрустированном золотом футляре. Там целый орнамент из плюща, змей и скрещенных копий.
– Такой же, как на вашем перстне? – заметил Еремин и машинально посмотрел на руку юнца. Перстень сегодня отсутствовал.
– А вы наблюдательны, – натянуто улыбнулся Вадим.
– Это у меня с детства – дурная привычка.
Перед отъездом Старцев закрылся в туалете, и сыщик не преминул воспользоваться счастливым стечением обстоятельств: он прошел на кухню и с большим напряжением, боясь произвести шум, приподнял шпингалеты на внутренней и внешней рамах окна.
* * *
Уже в сумерках, летящей походкой минуя Страстной бульвар, Полежаев вспомнил, что обещал позвонить Василине. Он остановился, потоптался на месте, прикидывая, дома она или еще на работе, а потом махнул рукой и продолжил свое парение над землей.
С ним не часто такое случалось. Может быть, третий раз в жизни. Влюбившись, он терял рассудок в прямом смысле. Сам от себя ускользал куда-то и часами парил над городскими тротуарами: не важно, какого города, не важно, в какое время суток, в какое время года.
И все-таки внезапная мысль о Василине отрезвила его. Пришлось спуститься на землю и выбрать в толпе прохожих делового юношу в строгом костюме, с папкой под мышкой и сотовым телефоном в руке. У такого должны быть часы. У такого должно быть все.
«Уже десятый час! Василина давно дома. Еще позавчера я был совершенно ошеломлен, встретив ее после стольких лет. Еще вчера мечтал увидеть вновь… А сегодня просто забыл о ней! Еще вчера я чувствовал себя одиноким и даже начинающим стареть, и восстановление старой связи казалось обычным делом. Нет, не обычным. Такое случается редко, особенно после, как казалось, огромной любви. Во мне же давно все вытоптано. Да и в ней тоже… А куда я иду?..»
Вопрос был задан своевременно, он вернул писателя к действительности. Антон Борисович стоял посреди Рождественского бульвара и напряженно вспоминал, что ему тут понадобилось. Списав все на счет своей сумасшедшей влюбленности, он направился было к ближайшей станции метро, как вдруг нащупал в кармане брюк измятый блокнотный листок. Это был адрес постоянной прописки задушенной Констанции Лазарчук, который он вчера переписал из ее паспорта. Один из неприметных горбатых переулков, впадающих в Бульварное кольцо.
С помощью путеводных старушек Полежаев за каких-то полчаса добрался до нужного дома. Полуразрушенный дореволюционный особняк спешно приводился в порядок, как и все в столице, готовящейся к празднику – юбилею города.
Ему открыл мужчина лет сорока, интеллигентного вида, с короткими, давно вышедшими из моды усиками. По особому запаху, исходившему из квартиры, Антон догадался, что попал в коммуналку. С московской коммуналкой был связан самый неудачный, если не сказать трагический, период его жизни, поэтому он безошибочно угадывал ее смешанные запахи, ее нервные звуки.
– Вам кого? – спросил мужчина с усиками.
– Лазарчук.
Интеллигентное лицо перекосила презрительная усмешка.
– Ей звонить три раза! – раздался из кухни истеричный женский голос.
– Да и это не поможет, – продолжал неприятно усмехаться мужчина. – С утра – под градусом. Под большим-большим градусом!
– Как участковый к ней вломился – еще с одним, с солидным таким, – так Антонина после их ухода в стельку напилась! За ней не залежится! Дай только повод! – Высунувшаяся из кухни голова в бигудях произнесла это на едином дыхании. – Она у нас мастерица по питейной части! Дочь родная и та не выдержала – сбежала! А вы кто будете? – без перехода поинтересовалась голова.
Вместо ответа Антон обратился к мужчине:
– Где ее комната?
Голова фыркнула и исчезла, а усатый сосед в той же презрительной манере бросил:
– Направо от туалета.
Грязная дверь в конце широкого коридора могла украшать комнату беспомощной старухи или беспросветной алкоголички. Антонина Иосифовна относилась ко второй категории «потерпевших».
Он осторожно постучал и, не надеясь на гостеприимное «войдите», дернул разболтанную ручку.
Перегарный дух и запах нечистого тела хоть и были ожидаемы, но все же не в таких пропорциях. Антон задержал дыхание, чтобы превозмочь дурноту.
Комната, вытянутая и темная, упиралась окном в серое, облупленное здание, которое не готовилось к празднику, потому что было затеряно в глухом дворе-колодце.
Хозяйка комнаты безмятежно похрапывала на развалюхе-диване, прикрывшись клетчатым пледом, изрядно побитым молью и временем. Женщине, вероятно, едва перевалило за сорок. Исхудавшее лицо, несмотря на черные круги под глазами и болезненный румянец на щеках, поражало правильностью черт. Коротко остриженные перекисно-блондинистые волосы торчали липкими сосульками в разные стороны.
«Участковый сообщил ей о гибели Констанции. Следователь из МУРа допросил. Соседям она ничего не сказала. Зачем ей фальшивое сочувствие? Просто тихо напилась и уснула. Вот и все. Неужели не ясно, что вся эта история от начала до конца меня совершенно не касается? Надо сваливать! Надо взяться за ум и не впутываться ни в какие истории! Частная жизнь – это частная жизнь! При въезде – „кирпич“! Интересно рассуждаешь, писатель! А сколько раз ты плевал на этот „кирпич“?..
Споря с самим собой, он не двигался с места, хотя находиться в этой мрачной, вонючей комнате было уже невмоготу.
Полежаев присел на единственный стул, рискуя лишить хозяйку и этого сокровища, – стул едва выдерживал седока. Бросил брезгливый взгляд на столешницу с грязной посудой, недоеденными консервами, разодранной буханкой хлеба, пустыми бутылками…
Под одной из бутылок лежала перевернутая лицом вниз фотография с надписью. Он нагнулся пониже, чтобы разобрать в полумраке текст, и прочитал следующее: «На долгую память моей суке-матери. К.». Антон убрал бутылку и взял фотографию в руки. Это была Констанция. Красивое, надменное лицо. Жесткий, презрительный взгляд.
В тот же миг спящая женщина зашевелилась. Она повернулась на другой бок и вдруг отчетливо произнесла совершенно трезвым и молодым голосом:
– Откуда я знаю, кто он такой? Мне нет никакого дела до твоих хахалей! Да-да, представь себе! – А потом закричала: – Ты блядь! Блядь! Блядь!
И тут же зарыдала, сотрясаясь всем телом.
Полежаев выскочил из комнаты словно ошпаренный. Не обращая внимания на удивленные взгляды соседей, он выбежал из квартиры. И только во дворе, на свежем воздухе, смог отдышаться.
По дороге к метро он никак не мог для себя решить, что больше его напугало: надпись на фотографии или эпизод сна, случайно приоткрывшийся ему. Однако он знал точно: в ту проклятую коммуналку ему еще предстоит вернуться. Но не сегодня. Не сейчас.
ГЛАВА ПЯТАЯ

30 августа, суббота
Полежаев торопился в предвкушении маленького чуда. Она обязательно явится, эта девочка в пестрой одежке, с трогательным рюкзачком на плече. Рассыплет по подушке свои каштановые волосы, станет грациозно перебирать ногами по воздуху в такт мелодии Адамо. И он будет шептать бесконечное «j'aime». Правда, она обещала позвонить только завтра. Но ведь завтра же наступило. Первый час ночи. Такой чудесной, хоть и прохладной ночи! Нет, она не выдержит! Она придет!
Чудо на самом деле произошло, но совсем другого характера. Даже его огромная, незаурядная писательская фантазия вряд ли изобразила бы подобное. Впрочем, бумага все может стерпеть. А человеческое сердце?
Он на крыльях влетел в подъезд. Жесткая посадка произошла на одной из лестничных площадок. Ситуация повторилась в среду, он возвращался из парка, и на этом же самом месте…
– Вася?
Нет, тогда у нее был вид затравленного зверька. Теперь перед ним стоял полутруп с остекленевшим взглядом. Она бросилась к Антону на грудь и заскулила совсем по-собачьи.
– Объясни мне, что случилось?
– Там… там… – указывала она куда-то вверх.
– Где там? Что произошло?
Понял – ей стало что-то известно о смерти мужа.
– Пойдем ко мне. Ты все расскажешь по порядку.
На кухне у него был кавардак после трапезы с Патрисией. Писатель не был большим охотником до мытья посуды. След от губной помады на чашке выдал бы его с головой, но Василина находилась в прострации, обезумев от горя и ничего не замечая вокруг.
Антон побросал грязную посуду в мойку и уселся напротив.
– Ну? – потребовал он.
– Леня… там… – успела она выдавить из себя и опять тихо заплакала.
– Где там? – продолжал он свой жесткий допрос. Он видел, что эта женщина его больше не любит. Наивная надежда на вечную любовь грела все эти годы. И вот она рухнула. Может, поэтому он так жесток к ней? Может, поэтому так ее торопит, не давая опомниться? А может, потому, что ждал другую? Хотел теплоты, нежности, счастья, а получил слезы, чужую боль и подтверждение страшной догадки.
– В моей квартире… на столе…
– Что?!
– Не знаю! Ничего не знаю! Зачем ты меня мучаешь?
Ее трясло как в лихорадке. Он поймал руки Василины и зажал их в своих ладонях.
– Успокойся!
Призыв не подействовал.
Он сунул ей стакан с неразбавленной текилой и заставил выпить. Реакция оказалась прямо противоположна той, что он ожидал. Лицо Василины стало молочно-бледным, взор помутнел.
– Где туалет? – прошептала она.
– Что с тобой, черт возьми?!
Она не ответила, только прикрыла ладонью рот.
Он на руках внес ее в туалет.
– Оставь меня, – еле выдавила Василина.
– Ну да! Я уйду, а ты грохнешься!
– Иди на х…, Антоша! – вдруг заорала она и толкнула его с такой силой, что писатель, запнувшись о порог, открыл головой дверь спальни.
Он приземлился на пол и почувствовал знакомый аромат духов. Запах не выветрился за целый день. Он включил ночник. Постель была по-прежнему смята. Он накрыл ее пледом, зачем-то сейчас заметая следы. Это давно вошло в привычку при Маргарите. Ее болезненная подозрительность превратила его в раба. Даже теперь, когда он свободен и не боится чьих-либо упреков, все равно заметает следы.
И еще он вытащил из письменного стола свой старенький «ТТ», оставшийся на память со времен экспедиторства. Пистолет с патронами хранился в обыкновенной фанерной коробке, в каких держат гвозди или гайки. Он закинул коробку на антресоли. От греха подальше.
А Василину рвало.
Антон вернулся на кухню. Поставил на плиту чайник с водой. Его не покидала уверенность, что с минуты на минуту должна прийти Патя. Странно, но в этот миг он испытывал полное равнодушие к происходящему.
– Зачем ты мне дал эту гадость? – Василина уже привела себя в порядок и уселась напротив.
– Думал – так лучше.
– Ты всю жизнь думаешь, как лучше, а выходит все наоборот.
– О чем ты? Не понимаю.
– О чем? О том, что жизнь моя искалечена благодаря тебе. Сначала я любила. Потом отравилась этой любовью. Но не могла забыть. Всех мерила по тебе. И его. Его даже больше, чем остальных. Это понятно. Он – журналист, ты – писатель. И жанр тот же самый. Как все глупо! Никогда не прощу себе. – Она говорила, казалось, спокойно, без эмоций, опустив голову.
– Но при чем тут я? Опомнись! Ты себе выдумала сказочного принца, а я обыкновенный!
– Знаешь, Антоша, я тебя ненавижу. Ты мне омерзителен, как эта твоя текила.
– Спасибо на добром слове. Думаю, что не заслужил.
– Мне наплевать, заслужил ты или не заслужил. Не строй из себя ангела.
– Разве я когда-нибудь строил?
– Не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48