Неожиданно мужчина упал на спину, а тело Землеедки отпало от него само собой, слегка поворачиваясь в воздухе.
Кролик нанес очередной удар ножом.
Мужчина выстрелил вторично, на сей раз в сторону леса, когда Женщина прыгнула на него, вонзая нож ему в грудь; потом завизжала, ударила еще раз, теперь уже в горло, перерезая трахею. Как только горло мужчины, словно разом лопнув, разошлось надвое, она извлекла нож из раны, а когда он всем телом завалился вперед, обхватывая ладонью горло и роняя револьвер, сжала рукоятку ножа обеими руками и, повернув его лезвием к себе, нанесла очередной удар – в затылок, отчего острая сталь, скользнув по шейному позвонку, проникла ему прямо в головной мозг.
Все тело мужчины содрогнулось в мощной конвульсии, из его раскрытого рта вырвался мощный поток артериальной крови и он рухнул на землю – на сей раз уже окончательно.
Вокруг стояла безмолвная ночь.
Кровь, покрывавшая лицо и груди Женщины, постепенно начинала подсыхать.
Это был один из тех редких моментов, когда Кролик не улыбался.
Женщина собрала оружие убитых, их револьверы.
Правда, она никак не могла отыскать револьвер толстяка, а потому предположила, что при падении он, наверное, отлетел в кусты.
Несколько секунд она молча постояла рядом с телом толстяка, пристально всматриваясь в его лицо, которое почему-то показалось ей знакомым. Вроде бы, она уже видела его когда-то, давным-давно. Смотрела, смотрела, но так и не вспомнила.
Его куртка в тех местах, где успел поработать нож Кролика, пропиталась кровью. Для пущей уверенности она пнула его ногой под ребра – толстяк даже не шелохнулся.
А потом все же еще раз вгляделась в его лицо.
Человек этот представлял из себя некую загадку. Определенно, когда-то она его уже встречала.
Впрочем, оставались и другие загадки.
И в их числе – тот самый младенец.
Она слышала вопли женщины, причем совсем недалеко, и надеялась на то, что Первый Похищенный все же отыскал их всех – и мальчишку, и женщину, и, главное, младенца, дух которого помог бы смыть пятно позора непролитой крови.
Больше потом никто уже не кричал.
А потому ей не оставалось ничего иного, кроме как пойти и посмотреть самой.
Она перебросила Землеедку себе через плечо, стараясь при этом не смотреть на ее рану – не стоило глядеть на то, как умирают другие. Нехорошо это.
С безмолвно идущим следом за ней Кроликом и лежащим на плече телом Землеедки – из него продолжала вытекать все еще теплая кровь, стекавшая по ее спине и падавшая на землю, которая, собственно, и дала девочке это имя, – Женщина направилась в сторону моря.
* * *
Люк спрятался за деревом в густой тени, которую отбрасывал возвышавшийся над ним помост, и смотрел назад вдоль тропинки. На мужчину и свою мать.
И при этом прекрасно различал обоих.
Вцепившись одной рукой в волосы Клэр, мужчина некоторое время волочил ее за собой – та плакала, пыталась вырваться, спотыкалась, – после чего вытолкал ее вперед и повел дальше, прижав к затылку обух топора.
Это было нечто вроде предупреждения.
Так он и вел ее, ухватив одной рукой за волосы, а другой, с топором, подталкивая в спину, тогда как сама она то и дело тихонько постанывала от дикой боли.
Судя по всему, ему нравилось доставлять боль его матери.
Еще никогда Люку не было так страшно, как при виде этого зрелища – когда мучают его мать.
Неожиданно он вспомнил нечто такое, что уже успел давным-давно забыть. Как-то однажды он проснулся от доносившихся с первого этажа их дома громких голосов, и, спустившись, увидел мать, которая стояла, прижавшись спиной к дверце холодильника, тогда как возвышавшийся перед ней отец одной рукой обхватил ее за шею, а другой сжимал стакан с какой-то жидкостью. Отец то отпивал из стакана, а то подносил его к лицу матери, словно намереваясь ударить ее им, и при этом беспрерывно кричал, что, дескать, не ее собачье дело, как он проводит свое свободное время, и что будет приходить домой – если вообще будет приходить – тогда, когда ему это заблагорассудится, а уж будет она сидеть и ждать его или нет, пусть решает сама, и вообще пускай делает все, что хочет.
При этом он часто произносил одну и ту же короткую фразу, начинавшуюся с «Еб...», но делал это как-то злобно, угрожающе, а отнюдь не так, как обменивались ею приятели Люка, когда играли на школьном дворе, и при этом так сжимал шею матери, хотя она неоднократно просила его отпустить ее, умоляла – «Стивен, пожалуйста!» – и все это время, как казалось Люку, старалась сдерживаться и не плакать. Но тогда, сам того не подозревая, заплакал уже Люк, и когда это случилось, родители услышали его – отец вдруг обернулся, посмотрел на него и наконец отпустил мать, после чего она тут же бросилась к сыну и снова увела его наверх.
На следующий вечер она собралась было поговорить с ним. Но теперь уже ему не захотелось.
Как ни странно, в эту самую секунду Люк страстно возжелал, чтобы тогда между ними все же состоялся тот разговор.
Именно сейчас, когда он снова страшно испугался за нее.
Мелисса вновь попыталась зареветь – и это наполнило его не меньшим страхом. В общем-то, пока это были лишь самые первые, негромкие звуки, скорее даже просто посапывания, но мужчина все равно мог их услышать, а потому надо было что-то предпринимать.
Но он не знал, что именно.
Между тем, расстояние между ними неуклонно сокращалось.
Мать как-то говорила ему, что с младенцами надо обращаться очень осторожно и нежно; что когда они такие маленькие, их можно, даже незаметно для себя самого, легко поранить. Будь Мелисса одного с ним возраста, он бы попросту зажал ей ладонью рот, и все... но если он поступит так с такой крохой, то вдруг это причинит ей боль?
Уй ты, да они же совсем близко!
Мужчина продолжал крепко сжимать волосы матери, толкая ее перед собой, отчего та то и дело коротко и негромко вскрикивала, так что в первую очередь Люк услышал именно ее. И все же теперь они были действительно слишком близко от него, и потому он был просто обязан что-то сделать с Мелиссой. Люк посмотрел на девочку – она показалась ему такой маленькой, совсем как щенок, – а потому побоялся как причинить ей боль, так и убрать руку с ее крохотного рта, поскольку мужчина и в самом деле мог в любую секунду услышать их, а затем быстро обнаружить и схватить. По щекам мальчика ручьями текли слезы отчаяния, и все же он продолжал зажимать ей рот ладонью, поскольку просто не мог поступить иначе. В какое-то мгновение ему показалось, что издаваемые ею звуки стали даже громче – судя по всему, Мелисса наконец поняла, что именно он делает, и теперь собиралась перейти уже на настоящий рев, извиваясь и брыкаясь у него в руках. «Прошу тебя, Мелисса, потерпи; прости меня, пожалуйста, прости, но потерпи хотя бы минутку», – а сам тем временем еще плотнее прижимал ладонь к ее лицу, поскольку она все же издавала слишком много шума. Люк очень боялся сделать что-то не так, как-то поранить ее – да и самому ему очень хотелось в туалет, давно уже хотелось, а сейчас вдруг желание это стало просто невыносимым. Но он все так же продолжал смотреть прямо перед собой, наблюдая за тем, как мимо проходят эти двое – мужчина и его мать. Материнский голос казался ему тонким, пронзительным, и в какой-то момент дикарь особенно сильно дернул ее за волосы, отчего она едва не упала, но все же удержалась на ногах, после чего они проследовали дальше, заглушая плачем и шуршанием плач Мелиссы. Только тогда до него дошло, что мать вторично спасла ему жизнь.
Сам же Люк старался почти не дышать.
Дождавшись, пока эта пара не скроется за изгибом холма, он стал полегоньку ослаблять нажим руки, медленно и как можно осторожнее убирая ладонь ото рта девочки, пока наконец не отпустил ее вовсе. Когда же, взглянув на ребенка, он убедился в том, что та не только не умерла и никак не пострадала, но и даже не заплакала, а всего лишь посмотрела на него широко раскрытыми глазами, он поднял Мелиссу и поцеловал в лоб – раз десять, не меньше. В тот момент он любил ее так, как не любил, пожалуй, еще никого на свете.
Мелисса же продолжала удивленно таращиться на него, словно недоумевая, какую новую игру он затеял. А потом улыбнулась.
Внезапно его словно кто-то толкнул в спину. Мама – она ведь удаляется от него.
Странная пара и в самом деле уже успела исчезнуть из его поля зрения, скрывшись за холмом.
Значит, он рискует вообще потерять ее.
Сознание Люка пронзила дикая мысль о том, что если он немедленно не пойдет следом за ними, то никогда уже больше не увидит свою мать. Он был просто уверен в том, что так оно и случится.
Это было ему совершенно ясно, как, например, то, что сам он учился в третьем классе, что мать постоянно называла его комнату помойкой, и что дома, во дворе, у него стоял велосипед, а рядом с ним лежала доска для скейтборда.
Он же больше никогда не увидит ее! Потеряет навсегда! Мам!
Этот импульс оказался настолько сильным, что он даже качнулся под его воздействием.
Мужчина вселял в него дикий ужас, он был просто ужасен. Хуже Джейсона, хуже Фредди Крюгера – хуже кого угодно.
Но если мать так и уйдет, он останется...
...совсем один.
Сейчас его сердце колотилось еще сильнее, чем даже когда мужчина проходил мимо него; Люк жутко испугался, а дикая паника буквально парализовала его горло – и все же что-то надо было делать, причем немедленно, быстро. Помощи ждать было неоткуда, да и не мог он ее дожидаться, потому что теперь уже даже не видел ни этого мужчины, ни матери. Где там она, эта помощь? Далеко. И потом, полиция вообще могла уже уехать, исчезнуть – такое тоже было вполне возможно. Нет, он должен пойти след ом за ними и найти их; должен увидеть ее, убедиться в том, что она недалеко от него, и потом больше уже не выпускать из виду.
Люк почти было вышел на тропу, когда вдруг вспомнил: Мелисса.
Как же он пойдет с Мелиссой на руках? Ведь она опять станет плакать!
Пеленки намокнут или еще там что – и заплачет, обязательно разревется!
Несколько секунд он пребывал в полнейшем замешательстве, чуть ли не проклиная мать за то, что она оставила его с этим младенцем... Но затем вдруг наступил момент полного просветления, заставивший его почувствовать себя на много лет старше и умнее – настолько, что он никогда не решался даже подумать об этом. Ну что ж, он был готов следовать за ними, причем не рискуя при этом попасться, а возможно, и как-то помогая.
Матери. Люк устремился назад и стал поспешно взбираться по лестнице.
Положив Мелиссу на середину настила, он сложил один конец шарфа таким образом, что получилось нечто вроде подушки, а другим плотно обмотал ее тело, подоткнув со всех сторон, чтобы девочка не простудилась – впрочем, ночь действительно выдалась на редкость теплая.
– Я еще вернусь, – прошептал он, в ответ на что Мелисса издала легкий икающий звук и разжала пальчики, пытаясь дотянуться до него.
– Не волнуйся.
Проворно спустившись на землю. Люк кинулся вверх по склону холма.
И тут же почувствовал, как с плеч его словно свалился огромный груз – внизу снова замаячили два силуэта, медленно пересекавшие поляну.
Мужчина все так же держал мать за волосы, дергал, причинял ей боль, но она была там, шла, спотыкалась – живая.
По-прежнему пробираясь в зарослях кустарника, поближе к тени, и стараясь лишь не упускать их из виду, словно сохраняя эту связывавшую их друг с другом мысленную ниточку, Люк шел следом.
* * *
Чуть позже он услышал донесшиеся с холмов звуки выстрелов.
Они показались ему не громче треска праздничных хлопушек, и все же Люк знал, что это настоящая пальба.
Как знать, может, это как-то поможет ему, хотя, возможно, и нет. Хорошо, конечно, если все же помогло бы. Впрочем, стреляли довольно далеко от него, да и не это сейчас было главное.
Главное же для него сейчас заключалось в том, чтобы быть как можно ближе к матери, не отпускать ее от себя. И таким образом постепенно снова восстановить их семью.
Вот до каких мыслей он уже дорос – и продолжал расти в эту залитую лунным светом летнюю ночь.
23.15.
Где-то плакал ребенок.
В пещере было темно, и потому Эми различала лишь слабые отблески почти выгоревшего костра. До нее доносились стоны, позвякивание цепи, плач младенца, и на какое-то мгновение она даже подумала – Мелисса — но затем поняла, что это не ее голос.
Голос Мелиссы она не спутала бы ни с каким другим.
Девушка втащила Эми в глубь пещеры и, все так же держа за стягивавшие ее руки ремни, передала кому-то другому. Поначалу она не могла понять, кому именно, но затем небольшая фигура приблизилась к костру, стала подбрасывать в него сначала мелкие веточки, затем те, что были покрупнее, а наконец и поленья, и когда пламя начало вздыматься ввысь, увидела, что за ремни ее держал один из мальчиков-близнецов, тогда как другой тем временем занимался костром.
Эми услышала, как девушка опустила на землю пластиковое ведро. Пламя взметнулось еще выше, по стенам заплясали всполохи света и пятна тени, и теперь она смогла наконец как следует разглядеть их, в том числе и девушку-подростка, укрывавшую свою израненную, исполосованную шрамами наготу синей мужской рубашкой, которая была ей явно велика и которую она незадолго до этого извлекла из большой, более трех футов в высоту кучи, сложенной неподалеку от входа в пещеру. Появившаяся из темноты крыса испуганно пробежала мимо кучи и вновь скрылась в глубине пещеры.
Эми окинула взглядом окружавшие ее стены и тут же почувствовала, как чувство реальности, подобно той крысе, покидает ее, растворяясь в непроглядной темени.
Стены пещеры были увешаны кожами и шкурами.
Некоторые из них она сразу узнала – это были еноты, скунсы, олени.
Другие же оставались незнакомыми – какие-то бледные, полупрозрачные.
Ей почему-то не захотелось всматриваться в них и она отвела взгляд.
Следовало признать, что в пещере все же существовало некое подобие порядка. Помимо одежды и наваленных отдельной горкой инструментов и оружия, имущество ее обитателей располагалось изолированными кучами, сложенными, правда, не столько по признаку функционального назначения предметов, сколько по их размеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30