Так случилось сразу, с первого взгляда.Вряд ли Морозов даже сейчас, набравшись ума и опыта, понял бы это.Тогда уж точно не понимал. Он вообще первое время после знакомства искренне верил, что в их отношениях присутствует только секс. Это было так современно, так по-взрослому. В свои двадцать лет он все еще стремился повзрослеть, даже не подозревая, что тем самым выдает в себе ребенка.В том, что у них «только секс», Олег пытался убедить в большой степени себя, чем ее. Было непонятно, что делать, если окажется, что он… мм… не совсем прав, и кроме объятий существует кое-что посущественней. И он постарался, нашел объяснение своим непривычным, горячечным мыслям о ней, — всего-навсего девушке, каких было много! — своим бессонным ночам и строчкам, ни записать, ни запомнить которые было невозможно, потому что следом, торопясь, наскакивая, ослепляя молниями все внутри, мчались новые и новые, и все — про нее и о ней. Он придумал объяснение вспышкам гнева, когда свидания приходилось откладывать хотя бы на полчаса, и всполохам радости, когда раздавался звонок, и разочарованию, если звонила не она.Конечно, секс.У них потрясающий, первоклассный, сногсшибательный секс. Половое влечение, вот как. Страсть. Она самая. С первой встречи все нарастает и нарастает. Удивительно.В первый раз увидев Альку, он подумал: «Ух, ты!» Именно так, больше ничего на ум не пришло, и позже Олег смеялся над собой, а тогда был обескуражен собственным скудоумием. Откуда это нелепое, дикарское?!Она сидела в метре от него в институтском дворе, он вылез к ней через окно и долго нес какую-то чушь, а в голове билось, не смолкая, «ух, ты!» И поразительно — он видел, что она не красавица, от которой впадают в ступор, и особого обаяния в скуластеньком утомленном лице тоже не было. Скупая мимика, неуверенное веселье в глазах от его шутовства. Глаза… Он смотрел-то в них всего пару раз. Вроде карие, а может, зеленые. Ух ты! Ух ты! От чего, собственно? Щенячий какой-то восторг, беспокойство, нагромождение мыслей. Много раз потом он пытался объяснить себе это. И — не мог. Она была такая… обычная. Даже как будто блеклая, непрорисованная, в толпе — не заметишь. Конский хвост на голове, неторопливые жесты, голос обычный. Фигура не просматривалась. Просторная футболка и спортивные брюки. Единственное, что понятно — лифчика нет.Ну и?Почему он до мелочей помнит это?Ведь не любовь, та подкралась значительно позже. Алька как-то спросила: «Когда?» Разве он мог знать…Знакомство прошло для него под знаком вопроса, а потом он не помнил ничего, кроме внезапного умиротворения. Может, уже тогда? Да нет, нет, вряд ли… И неважно это, господи!Когда, в какой момент, от чего именно его начинало колотить, и сердце металось от горла к пяткам, а потом он пугался этой неистовой силы, сотрясающей тело. Только ли тело? Довольно долго душу он берег. А для кого, для чего — удивлялся позже. Но то было позже, а первые дни, первые ночи ему было не до вопросов. Единственной задачей стало найти время и место. Между Новосибирском и Бердском — тридцать восемь километров, на электричке час и восемнадцать минут. Иногда — восемнадцать, иногда — двадцать. Эти лишние две заставляли его метаться от бессилия в загаженных тамбурах. Иногда, наплевав на все, Олег брал у отца машину. Было сильное искушение принять ее в подарок насовсем. Или купить другую. Если отец даст денег. Отец бы, может, и дал.Допустить этого было нельзя.Как невозможно было смириться с тем, что в сутках всего двадцать четыре часа! Впервые вдруг обнаружилось, что работа может быть помехой. У Альки же была школа, и все это приводило в неистовство, и он постоянно только и занимался тем, что заговаривал время.Оно останавливалось. На скамейках в парке, где десяткам таких же влюбленных парочек не было до них никакого дела. На укромных тропинках в лесу. В пустых квартирах приятелей. В развалинах собора, куда они забрели ненароком и обнаружили, что камни бывают мягче перины. У парадной, где кто-то разбил фонарь.Весь мир — бесконечный и яркий — лежал у ног, солнце каталось туда-сюда, и видно было даже за самыми плотными тучами и в самую темную ночь. Оно согревало, но время от времени брызгало вокруг холодным светом: «Разуй глаза, все не так уж прекрасно!»Работа, школа, ссоры по пустякам, ревность, неуверенность, страх, родители, бедность, встречаться некогда и негде.— Олеженька, ты оставайся у нас, — говорила Алькина мать, — отец-то уж не проснется сегодня, а утречком ты пораньше встанешь…Алька мучительно краснела. Мама понимала, мама видела, мама жалела их и радовалась за них, и старалась для них, и это еще больше все усложняло.— Мама, — шипела она, — прекрати так говорить!— Как? — удивлялась мать.А что удивительного?! Олег понимал ее, было стыдно, жутко неловко, будто за ними подглядывают, а они знают об этом, и… Тут же он одергивал себя: забыться в поцелуях не стыдно, желать ее каждую секунду не стыдно, заорать на весь мир — моя! — не стыдно. Тогда почему невмоготу оставаться в чужом доме, бояться скрипнуть половицей, украдкой пробираться в туалет, воришкой выскальзывать с утра пораньше за дверь? Неужели только потому, что ее мать все понимает, а ее отец — ненавидит его?Какие, право, мелочи!Но они, эти мелочи, разбивали в пух и прах его объяснения, его теорию о сексе — единственной нити, связывающей их. Нить была прочная, яркая, из волшебного клубка. Но другие неотвратимо вплетались в сердцевину узора, и вот уже забрезжило: она нужна мне.Как-то так вышло, что он стал хвататься за любую работу, уже не выкраивая лишнюю минуту для встреч, а думая о будущем. Сам себе удивлялся, ведь пожертвовать временем было равносильно подвигу. Он не знал, что самый настоящий подвиг у него еще впереди.…Олег пощелкал мышкой, крутанулся в кресле, сосредоточенно потер щетину, предвидя с тоской, что больше заняться нечем. Наедине с собой ему всегда было комфортно. Всегда, но не сейчас, когда изо всех щелей, будто ополоумевшие голодные крысы, полезли воспоминания. Что с ними делать, куда девать? И куда деться ему самому?Звонок. Кто-то услышал его отчаяние и решил помочь, отвлечь.Олег ретиво схватил трубку, опрокинув пепельницу, утыканную окурками, как опятами.— Олежек, как ты, дорогой?— Мама, — вздохнул он, ссыпая мусор в ладони, — привет.— Привет, привет. Как ты? — повторила мать.— Нормально. Работаю, — зачем-то соврал он.— Сегодня же выходной, сыночка. Отдыхать-то когда будешь?Он снова вздохнул — догадался, почему она звонит.Зачем он только вернулся домой! Шлялся бы себе по улицам до утра, отключив мобильник.— Олеженька, а ты помнишь, какое завтра число?Браво, похвалил он себя. Вот проницательность!Завтра у отца день рождения, и совершенно ясно, что мать сейчас три часа кряду будет взывать к совести сына, который этот праздник не считает за праздник.— Помню, мам, помню. Только это ничего не меняет, — устало сообщил он. — Мы же сто раз это обсуждали!— Обсудим в сто первый, — мягко возразила мать и, всхлипнув, добавила: — Он тебя ждет.— Я не приду. Я не приду, мам! Ясно?Он выдержал более-менее спокойный тон. Хотя, на самом деле все это повторялось так часто, что у кого угодно лопнуло бы терпение.А он вот — выдержал.Мать жалко, подумал Олег, беспомощным взглядом обводя кабинет.— Сынок?— Да, мам, я здесь.— Сынок, я знаю, папа во многом не прав, но…— Мам, ты ничего не знаешь! — все-таки вырвалось у него. — Ты никогда не хотела знать.— Не понимаю, о чем ты говоришь! Наш папа прекрасный человек, он любит тебя и всегда хотел для тебя только хорошего!— Все, мама, хватит. Я не могу прийти. Я в Москву уезжаю.— Именно завтра? — с печальной иронией проговорила она.— Да. Так получилось. Ты бы вместо пустых разговоров удачи мне пожелала, что ли…— Сынок! Да мы с папой всегда…— Ладно, пока.Мамина любовь к отцу была такой крепкой и густой, что заслоняла все на свете. Давным-давно, еще ребенком, Олег страшно ревновал. Потом стало некогда. А сейчас маму было безумно жаль. Хотя, если разобраться, она — счастливый человек.Он отключил звук у телефона и долго смотрел, как настойчиво мигает онемевшая трубка.В чем он виноват? В чем?! Почему ему приходится оправдываться, чувствовать себя эгоистом, безмозглым чурбаном, который не соизволит сделать приятное собственной матери?Он уже давно перестал ненавидеть. Он и не думал мстить или — вот нелепость! — пытаться переделать, изменить того, кто назывался его отцом.В чем же его вина? В молчании, приравненном ко лжи? Но даже сейчас, когда многое — все?! — осталось позади, Олег не мог сказать матери правду, не мог объяснить, почему всеми способами старается ограничить встречи с отцом и, изредка заходя в гости, избегает его взгляда.Разве он должен был сорвать с нее розовые очки, а вместо них сунуть матери под нос зловонную кучу?!«Наш папа — ублюдок!», вот чем пахла она.Не просто взяточник и вор, а самый настоящий ублюдок. Впрочем, ни тогда, ни сейчас Олег не давал отцу подобных определений, не пытался втиснуть в слова то, что узнал в памятном разговоре после выпускного и что открылось позже. Много позже.Слишком поздно.Алька… Она тоже ненавидела своего отца, и Олег невольно сравнивал их — двух абсолютно разных мужчин, презираемых собственными детьми.Их жизни были диаметрально противоположны, даже нелепо сопоставлять. Один пропивал зарплату, ходил в рванье, задирал соседей, удовлетворялся на завтрак соленым огурцом и плевал на семью с высокой колокольни. Другой держал в загашнике приличную сумму, и дом у него была полная чаша, и жена на него молилась — не потому, что испокон веку принято мужу «ноги мыть и воду пить», а потому что действительно уважала и ценила.Две большие разницы, как говорят в Одессе.А на самом деле?..На самом деле просто его отцу повезло больше, чем Алькиному. Тот тоже был хитер, жесток и мечтал о власти, и, заполучив ее, наверняка действовал бы теми же методами, и карманы его так же топорщились бы от награбленного…И как поступила бы Алька?Хватило бы у нее отваги и сил сказать о своем отце правду? Олег не смог. Он доверял ей, но об этом рассказать не смог. Вина ли это или беда его, теперь неважно.Но почему-то снова, неотвратимо, жестоко затягивало его в воронку памяти. Руки тянулись к клавиатуре, зажигался экран, и бездушные буквы черно мерцали на белом:
Когда это было? В апреле? В июле? Сколько смертей или жизней назад, Себя ли, друг друга ли мы обманули, Закрыли глаза, когда был звездопад. Дороги, года, перекрестки, границы, И никогда не попасть уже в такт, Листаю напрасно пустые страницы, И все — все не то, и не там, и не так!.. ГЛАВА 15 Первым делом она заказала в номер глинтвейн. Налила полную ванну кипятка, растерла ледяные пятки спиртом. И никак не могла согреться.Вслед за сибирским ветром ворвались в душу воспоминания.И Тина смирилась, молча заплакав от счастья, которое нельзя было вернуть, и боли, забыть которую было невозможно.…Они столкнулись случайно, и в этом была, конечно же, известная доля предопределенности. Алька сбежала с уроков в Новосиб, разведать, какие экзамены сдавать в вуз, на какой факультет проще поступить, сколько стоит комнатку снять. На вечернем отделении, куда она собиралась поступать, общежития не давали. Весь день она промоталась в приемной комиссии, изучила кучу объявлений, зазывных плакатов, брошюр, список экзаменов на десяток разных специальностей, но решила пока ни на чем конкретном не останавливаться. Утомленная широтой выбора, она пристроилась во дворе института на скамейке под раскрытым настежь окном кабинета, откуда в юную листву берез врывался уверенный, явно профессорский бас, изредка прерываемый другим, нетерпеливым, быстрым голосом. Потом профессор смолк, хлопнула дверь, совсем рядом послышался тяжелый вздох, и Алька увидела в окне молодого парня в ковбойке. Он стоял, опершись на подоконник, всего в метре от нее.Мгновение они таращились друг на друга, обескураженные внезапным и близким соседством.— Устал я, — признался, наконец, Олег, — профессора вашего хлебом не корми, дай поговорить.— Почему «вашего»? — спросила она. — А ты что, не здесь учишься?— Я вообще не учусь, — он смешно сморщил нос, — мне у профессора надо про экзамены уточнить, заметку написать в десять предложений, а он на полтора часа зарядил, как у вас с преподавательским составом плохо, и в столовке есть нечего, и библиотека в полном упадке…Он быстро обернулся, потом пошурудил на столе, вытащил из-под бумаг очки — вероятно, профессорские, — нацепил на нос и забасил:— Голубчик, вы же понимаете, главное — литература! А книг катастрофически не хватает! Обязательно напишите об этом, обязательно и категорически!Алька расхохоталась.— Я не поняла что-то, — пробормотала она весело, — вы — артист или журналист?— Ты.— Что? — не поняла она.— Говори мне «ты», я не старый. Или у вас тут институт благородных девиц, которым не полагается фамильярничать с молодыми людьми?Он говорил быстро, но внятно и четко, не глотая окончаний фраз, как обычно бывает это у людей, торопливо излагающих мысли. В его речи была правильность, но не занудная, а какая-то своеобразная. Приятно слушать, определила Алька.Дожидаться профессора, чтобы вежливо попрощаться, он не стал, вылез в окно. Дурачась, поклонился ей и представился по полной программе. Получилось примерно следующее: Морозов Олег Андреевич, двадцать лет, незаконченное высшее, внештатный корреспондент областной газеты, единственный сын у родителей, холост, детей не имею, не привлекался, не участвовал, не замечен.Она смеялась. Вовсе не потому, что его слова показались забавными или поза — уморительной. Просто стало хорошо. Очень спокойно, радостно, светло. Таких моментов необъяснимого блаженства в ее жизни никогда не случалось.Влюбилась ли она с первого взгляда? Наверное, можно было назвать это и так. Но влюбленность подразумевает нечто лихорадочное, пронзительное, вспышкой ослепляющее сердце.Ее сердце никогда еще не было таким зорким, как в те мгновения.Она увидела, что, несмотря на двадцать лет, — возраст запредельный для нее, еще школьницы, — Морозов абсолютный ребенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28