Энни сквозь слезы смотрела на разбросанную по полу и ковру еду.– Знаю, – прошептала она. – Я так много об этом думала…– Ну и что же ты собираешься делать?Энни вспомнила Тибби и ту жизнь, которую выбрала для себя ее мать. Интересно, а какой выбор сделаешь ты? Она снова ощутила, как дорога жизнь, как чудесно и важно было ее возрождение в больничной палате.– Если бы я знала, – безнадежно прошептала она. – Я не знаю, что делать… Это правда.Мартин подошел к окну, резко отдернул штору и посмотрел на улицу, потом вернул занавеску на место.– Ты с ним спала?– Один раз, – выдохнула Энни.И вновь тяжелое молчание повисло в комнате. Мартин обессилено опустился на стул, а его жена так и осталась сидеть на коврике, неловко поджав затекшие ноги.Наконец, Мартин мягко сказал:– Люди, прожившие столько лет вместе, как мы с тобой, что они испытывают друг к другу? Я имею в виду, что их соединяют в чистом виде, если отбросить все подпорки привычек, традиций, привязанностей. Они не любят друг друга, во всяком случае, это не та любовь, о которой ты говоришь.Энни вспомнила счастье, испытанное ею вчера в ресторане и потом в той полутемной комнате со Стивом.– Нет, – с горечью в голосе сказала она, – не та…– Ну, так и что же это тогда?Она хотела ответить, и подыскивала слова поточнее, но Мартин заговорил опять сам:– … Это дружба, симпатия. Мы старые друзья, Энни. Мы всего этого достигли вместе. – Он сделал круговой жест рукой, лицо его было спокойно, но Энни чувствовала, как весь он внутренне напряжен.– Я все еще люблю тебя, Энни! Не знаю, та у нас с тобой любовь или не та, но я-то тебя все еще люблю, Энни, и тебе это хорошо известно! Но самое главное для нас сейчас в другом, правда? Мы всегда уважали друг друга. Возможно, в последнее время что-то упустили в нашем взаимопонимании, возможно, мы оба в чем-то виноваты, но ведь нельзя же взять и зачеркнуть счастье, то счастье, которое мы и наши дети испытали в этом доме. Ведь не может же оно исчезнуть после стольких лет.Но Энни и на этот раз не сказала ни слова, и тогда Мартин спросил еще раз, уже прямо указывая на желательный ответ:– Неужели это ничего для тебя не значит? – Энни протестующе взмахнула рукой.– Ну, конечно, значит очень много, Мартин, годы ведь не вычеркнешь.И все же они были разделены сейчас, в эту минуту, среди теплого уютного полутемного дома. Энни поняла, что никогда не сможет объяснить Мартину события в том супермаркете изменили все ее будущее, заставили переосмыслить собственную жизнь и подтолкнули к тому, что она полюбила случайного знакомого.– Что ты теперь собираешься делать? – снова спросил Мартин. Она подняла голову.– Я не знаю, как смогу жить без… него.Энни почувствовала, как ее слова ударили мужа. Ей захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть муку, исказившую его лицо.Он мог закричать на нее, бросить ей в глаза множество ужасных и справедливых слов, которые так и рвались у него из груди, но усилием воли сдержал себя.Когда, наконец, Мартин понял, что вновь может владеть собой, он очень медленно, словно старательно выговаривал слова какого-то незнакомого языка, произнес:– Я не позволю тебе уйти, ты моя жена. Мать моих детей.– Господи, ну что я еще могу сказать тебе? – Мартин сжал кулаки, костяшки его пальцев побелели.– Вот что я тебе скажу, Энни. Если ты… когда ты… если ты все-таки примешь какое-нибудь решение… в общем, я хочу, чтобы ты сначала все как следует обдумала. А вот и все. Только решай побыстрее.Все, что ему еще оставалось сделать, это встать и уйти, сгибаясь под тяжестью обрушившихся на него слов.«Я НЕ ЗНАЮ, КАК БЕЗ НЕГО ЖИТЬ». Мартин неловко встал, покачнулся и вышел, плотно притворив за собой дверь.Энни слышала, как он ходит наверху, слышала его шаги. Потом стукнула дверь комнаты для гостей. Мартин ушел спать в свободную комнату. А Энни по-прежнему сидела на ковре, глядя прямо перед собой и едва дыша от боли, которую им обоим причинили ее слова. Наконец, она подогнула колени, положила на них голову и снова уже в который раз стала мучительно размышлять, пытаясь найти хоть какое-нибудь решение неразрешимых проблем.
Две недели прошли так, словно их прожил кто-то другой. По утрам, когда Энни просыпалась, она, забыв обо всем, чувствовала себя легко и свободно. Но это состояние длилось всего одну-две секунды после пробуждения. Потом действительность возвращалась к ней, и надо было вставать и идти, и жить, а вечером снова ложиться спать.Эта жизнь более отчетливо, чем когда-либо еще, дала ей понять, что у них с Мартином была, действительно, просто дружба. И когда ее не стало, – это понял даже Бенджи. Однажды, рано утром, он пришел в спальную в своей голубенькой пижаме и, увидев мать одну в широкой кровати, спросил:– А ты с папой больше не дружишь?Энни не нашлась, что сказать, и вместо ответа протянула к нему руки. Но, даже когда сын подошел, она почувствовала, что он старается отстраниться от нее, словно еще не решил, кому из родителей отдать свое предпочтение и на чью сторону стать. Это ранило ее даже больше, чем предполагаемая разлука с близкими.С этой своей печалью она пошла к Стиву, хотя и пыталась не показывать виду.– Прости меня, – сказала она. – Я ведь говорила тебе в самом начале, что наше счастье сделает все вокруг несчастным.Но, Стив был нежен и тверд. Он усадил ее рядом с собой на глубоком черном диване, обнял и заставил рассказать обо всем. Он внимательно слушал Энни, не размыкая объятий, пока ее напряжение и чувство вины не стали угасать. А потом они пошли в спальню, и Стив, потянув за руку, уложил Энни рядом с собой. Это было восхитительно, чувствовать как бережно и властно мужские руки раздевают ее. Стив знал, когда нужно терпеливо и ласково уговаривать, а когда настаивать; он знал, когда можно предоставить Энни взять инициативу в свои руки. Наконец, соскользнули и трусики, и последнее, что еще оставалось на Энни. Она поразилась тому, как сильно она желает Стива! Энни села на бёдра мужчины, и толчки наслаждения в ответ на его движения снизу вверх заставили изогнуться дугой ее тело. Потом она легла на него, и их губы слились в поцелуе, а затем, все также, не разжимая объятий, и помогая друг другу, они поменялись местами, но и теперь, когда Энни оказалась на спине, их движения по-прежнему продолжались все в том же упоительном режиме.Вверх… вниз… вперед… назад…А потом наступил покой…– Ты очень темпераментная, Энни, – когда все закончилось, – сказал ей Стив.– Знаю, – радостно и без тени смущения ответила она ему. – Это ты меня сделал такой.Несмотря ни на что, они по-прежнему были счастливы в краткие часы свиданий. Когда они кончили заниматься любовью, то встали, не спеша оделись и вышли на улицу. Стив повел ее по тихим, неприметным улочкам. В тот день они обедали в небольшом еврейском ресторанчике.Стив знал множество таких интересных местечек, уютных, нешумных и изысканных. Иногда они ходили на любительские постановки каких-то забавных пьес. Однажды оказались на концерте органной музыки в старой церкви, похоже выстроенной самим Кристофером Реном, где-то в Сити. По тому, как на нее смотрели незнакомые люди, Энни знала, что непохожа на других женщин. Она светилась от счастья и жила такой насыщенной, такой великолепной жизнью, как уже и не надеялась никогда пожить. Энни с радостью отдавала себя этим счастливым минутам, потому что без них не было оправдания тому холоду и мраку, которые наполняли остальные часы ее жизни. Их времяпрепровождение мало чем напоминало те беззаботные и безденежные дни, которые она когда-то давным-давно, проводила с Мэттью, и все же короткие встречи со Стивом часто напоминали ей те времена.А иногда, глядя на Стива, сидящего напротив нее в ресторане, или стоящего где-нибудь в церкви у памятной надписи, Энни едва верила, что этот привлекательный, хладнокровный мужчина имеет с ней что-то общее. И в такие минуты она затаивала дыхание, но Стив, с его способностью читать ее мысли, брал ее за руку, говорил ей что-нибудь приятное и это ощущение отчужденности сразу исчезало. А потом наступало время идти за Беном. Энни оставляла Стива и шла забирать сына из садика или от знакомых.Сияние счастья сразу же угасало, и ею вновь овладевало тоскливое болезненное чувство раздвоенности.Среди этих ужасных метаний, как только выкраивалось время, Энни ходила повидаться со своей матерью. Тибби все еще была в своем доме, но стала такой слабой, что едва могла дойти от кровати до кресла, стоявшего в углу у камина. Джим, Энни, экономка и приходящая няня старались как можно лучше ухаживать за Тибби и делали все, чтобы скрасить ее последние дни. Тибби по-прежнему желала одеваться в привычную одежду – твидовая юбка и шерстяной жакет. Обычно по утрам Энни отправляла детей в школу и сад, а сама бежала к матери, чтобы помочь ей сделать утренний туалет и одеться. Юбки, жакеты, платья, когда она доставала их из комода, издавали привычный лавандовый запах материнской одежды и казались огромными, когда их одевали на иссохшее тело Тибби.– Как ужасно скроена эта юбка, – говорила в таких случаях Тибби, – а вот эта хороша. Сейчас, любовь моя, уже так не шьют. Я бы хотела к этому розовый жакет. Так-то лучше, не правда ли?Помогая матери одеваться, застегивая ей пуговицы, Энни обнаружила, что едва может отвечать. Мать была центром и сердцем этого большого дома, а теперь оказалась, будто каким-то ветром ее отбросило куда-то в угол, словно легкую паутину или пыль, с которыми она сражалась все эти годы.Энни помогала матери сесть в кресло. Руки, которыми Тибби держалась за дочь, казались совсем прозрачными.– Может, тебя повернуть, чтобы ты видела сад? – спросила она.Мать подумала секунду, бросила взгляд на низенький столик, на котором стояли многочисленные семейные фотоснимки. Свадебная фотография Тибби, Энни свадьба Энни, жена и дети брата, Томас и Бенджамин – у Тома не хватает верхнего зуба.– Да, пожалуй, – сказала Тибби.Энни развернула ее кресло, и они обе посмотрели в окно на сад. Стояла первая неделя апреля. Ранние нарциссы уже отцвели, на полумесяце клумбы у окна появились похожие на почки зеленые копья тюльпанов. Энни увидела, что лужайку пора подстригать. Должно быть, трава бурно пошла в рост после мартовского тепла.– Я попрошу Мартина, чтобы он помог отцу подстричь траву, – сказала Энни.Тибби кивнула, но о розах, как это было бы всего неделю назад, она не заговорила. Старая женщина смотрела на цветы, на лезвие проклюнувшихся стеблей.– Мне кажется, весна – лучшее время года, – сказала она тихо, почти про себя. – Я вообще, сдается, всегда предпочитала обещания и надежды реальности. Конечно, летом все иначе, и цветы, и краски более яркие. Не то, что эта тихая бледная зелень и первое золото.«Ну и ну, продолжай, – беззвучно молила ее Энни. – Пожалуйста. Разве ты не хочешь поговорить со мной?». Ей хотелось опуститься перед матерью на колени.«Говори об обещаниях и надеждах, ну, пожалуйста! Потому что у нас осталось не так много времени, Тибби. А нам так много нужно сказать друг другу».Внезапно Энни охватило сильное желание рассказать матери обо всем.Она мягко спросила Тибби:– Как ты себя чувствуешь?Если бы мать только знала, что с ней происходит! Тибби выпрямилась в своем кресле и, не отводя глаз от золота в саду, ответила:– Кажется, немного лучше.Казалось невозможным подумать о том, что она умирает и это может случиться с ней в любое время. Мать уйдет навсегда, оставив после себя только пыль в большом доме и эхо их разговоров о розах.Энни склонила на мгновение голову, чтобы Тибби не увидела ее печального лица, потом опять выпрямилась и оживленно спросила:– Может, тебе подать что-нибудь, прежде, чем я уйду?– Если не трудно, принеси, пожалуйста, журнал и книгу со стола возле кровати, дорогая. Скоро Джим вернется из магазина.Энни подала матери книгу и журнал, поцеловала ее в голову и вышла из дому.
В конце второй недели Энни поняла, что окончательно пропала. Для того, чтобы конспирировать свое состояние отрешенности от семьи, она старательно пыталась уйти в знакомые домашние дела: стирала, гладила белье, внимательно следя за тем, чтобы тщательно уложить рубашки в аккуратные симметричные стопки. По вечерам Мартин часто приходил домой очень поздно, и Энни заполняла часы тем, что готовила продукты к последующему замораживанию в холодильнике. Она укладывала полуфабрикаты в пакеты, заворачивала их в фольгу, приклеивала ярлыки и надписывала даты мелким аккуратным почерком. Но даже удовольствие, которое Энни обычно получала от такой работы, сейчас обернулось против нее. Ей сразу же пришло в голову, что она набивает продуктами домашнее гнездо прежде, чем окончательно покинуть его.Однажды Энни поймала себя на том, что думает, уже не стала ли она ненормальной от всех этих передряг. Наступило время школьных каникул, и количество часов, которые ей удавалось выкроить для встреч со Стивом, сократилось до минимума.– Как ты думаешь, – однажды спросил он во время телефонного разговора, – мог бы я как-нибудь познакомиться с твоими детьми?Она не сразу ответила, а стояла, сжимая трубку и глядя на сыновей, игравших в дальнем конце комнаты, пока вновь не услышала его голос:– Энни, ты слышишь?– Да, да! Тебе это надо сделать обязательно, но как? – И тогда Энни вместе со Стивом стала готовиться к такой встрече. Они решили, что это произойдет в пятницу. Они сходят в Макдональдс, а потом пойдут в кино, посмотреть фильм, за который уже несколько недель вел агитацию Том. Энни со дня на день откладывала момент, когда скажет детям о предполагаемой прогулке. Она говорила себе, что надо будет сообщить им о том, что с ними будет Стив, очень вскользь, невзначай. Так, неожиданная встреча с одним старым другом. Наконец, наступила пятница. Это был один из тех дней, когда Мартин встал и ушел на работу спозаранку, так что Том и Бенджи его совсем не видели. Накануне вечером, когда он пришел, они уже спали.– Мама, что мы сегодня будем делать? – спросил Томас. Он уже без всяких протестов вымыл свои тарелки после завтрака, четверть часа занимался складыванием мозаики с Беном, развлекая братишку, пока мать выметала кухню и чистила пылесосом гостиную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49