Он напряг живот, чтобы прекратить урчание и сконцентрировался на том, что они обсуждали, пытаясь удержать свой голос ровным, не скулящим. Отец ненавидел, когда он хныкал.
— Курт — мой друг, вот почему он дал их мне. А почему я не должен был видеть эти отчеты? Боже, папа, я же вице-президент, компании, я должен быть первым человеком, с кем ты все обсуждаешь, когда у нас возникают проблемы.
— Кто еще их видел?
— Никто — Курт не дурак. Он предупреждал меня пару месяцев назад, что похоже, что-то неладное…
— Ты мне об этом не говорил.
— Он сказал мне, что послал тебе отчет и я подумал, что надо подождать, пока не придет окончательный рапорт. Я думал, ты захочешь поговорить со мной о них, что мы встретимся, как только ты их получишь.
Боже, это звучит так, как будто я торчал у телефона, ожидая звонка. Как Эмма. Он прочистил горло.
— Да кстати, еще кое-что. Курт сказал, что сегодня утром они получили первые отчеты о новом тесте, и в них все не слишком хорошо. Фактически, судя по некоторым данным — просто плохо. Он сказал, что посылает тебе записку. Есть и кое-что хорошее: реакции возникают не у четырех процентов, а у меньшего числа, ненамного меньшего, конечно, но все-таки…
— У них только начальные отчеты? Результаты этого теста должны были быть готовыми на неделе. Что, черт возьми, у них там происходит?
— Не знаю. Курт не сказал ничего, кроме…
— У тебя есть его домашний номер телефона?
— Курта? Да, но пап, дай мне позаботиться об этом. Я могу выяснить, когда они…
— Какой номер?
Брикс вздохнул так, словно разорвалась небольшая бомба. Урчание в животе показалось ему громом. Он хотел скотча, но отец не любил, когда он пил больше одной порции. Ну и черт с ним, решил он, пошел к бару и наполнил стакан. Он небрежно прислонился к стойке и, как будто на самом деле все это было чепухой, продиктовал Квентину домашний телефон Курта.
Он делал вид, что поглощен разглядыванием фото на стене, хотя точно такие же висели у него в кабинете, и размышлял, какие же они скучные, и не поворачивался, пока не услышал, как Квентин положил трубку.
— Сядь, я хочу с тобой поговорить, — сказал Квентин. Брикс сел. — Как хорошо ты знаешь Курта?
— Не слишком. Мы бегаем вместе, иногда вместе выпиваем. Время от времени играем в теннис. Он живет в нескольких домах от меня..
— Один?
— Да, он разведен. Детей нет.
— Сколько ему лет?
— Тридцать четыре.
— А сколько лет он здесь работает?
— Четыре года или пять, что-то около того. Он был здесь, когда я начал, а это случилось два года назад, и он проработал тогда уже немало.
— Где он работал раньше?
— Не знаю: мы об этом никогда не говорили. Квентин откинулся в кресле.
— Он проработал здесь почти шесть лет, его родители живут в Аризоне, в одной из забытых богом деревушек, он приехал из «Хелен Куртис» в Чикаго, и его сделали начальником испытательной лаборатории в начале этого года.
Брикс уставился на него:
— Если ты все это знал, зачем спрашивал у меня?
— Я знаю это потому, что мое дело — знать как можно больше о начальниках отделов в этой компании. А ты, думаешь, от этого освобожден? Ты любишь напоминать мне, что ты вице-президент, но ты даже не знаешь своих подчиненных высшего ранга. А с этим ты к тому же вместе бегаешь и выпиваешь, и при этом не знаешь о нем самой основной информации. — Квентин подождал, но Брикс молчал, сердито разглядывая виски. — Чего я не знаю, так это его личных привычек. Он любит дорогие вещи?
— Что? Ну да, я думаю, любит. Ну конечно, он много тратит. Особенно на обувь — он на этом помешан, большей частью, на итальянских туфлях. И на ковбойских ботинках «Джастин» — он покупает все расцветки, как только они появляются. И кашемировые спортивные куртки.
— На свою зарплату?
— Я не знаю, сколько он получает. Но полагаю, ты знаешь.
— Восемьдесят пять тысяч в год.
— Что ж, он все их и тратит на себя. Детей или чего-то такого нет.
— Но, вероятно, ему никогда не хватает. Брикс пожал плечами:
— А кому хватает?
— Боже правый, не отвлекайся. Если он обладает нашей внутренней информацией, он может захотеть продать ее кому-нибудь подороже.
— Продать? Курт? — Брикс потряс головой. — Я не думаю, что он достаточно умен, чтобы такое придумать.
— Ты думаешь, он глуп только потому, что это не пришло в голову тебе?
Брикс выбрался со стула и побрел снова к бару.
— Третью подряд?
— Да, что-то у меня жажда. — Он наполнил стакан и вернулся к стулу. — Я бы подумал об этом, если бы это был не Курт. Он такого не выкинет.
— А что он выкинет?
— Ну, он, если действительно захочет много денег, то подумает только о работе — я хочу сказать, ты понимаешь — ничего незаконного. Он действительно помешан на своей работе — он ею гордится. Он просто захочет заработать здесь или в другой лаборатории.
— Он говорил о том, что собирается перейти в другое место?
— Нет, но ты понимаешь, все говорят о том, куда бы они хотели когда-нибудь попасть. Он говорит, что ему очень нравится в Европе: там есть несколько больших косметических компаний, в Швейцарии и Франции.
— И у него нет никакой преданности к «Эйгер Лэбс»?
— Да нет, конечно он верен. Он думает, что мы готовим хорошие вещи. Вот почему его так встревожили тесты.
— А что он сказал?
— Я ведь уже говорил: что они выглядят плоховато. Он думает, что следует что-то изменить, по крайней мере, в Восстановительном Глазном, или снять его с линии.
— А почему он это сказал?
— Потому что он… пап, четыре процента это не много, но их тяжело будет игнорировать.
— Что насчет женщин?
— В смысле?
— Курт и женщины.
— Ох. Он говорит, что у него их много, но ничего серьезного. Я их не видел, поэтому наверняка не знаю.
— Отлично. Я хочу быть уверенным в его лояльности, что он сохранит эти тесты в тайне. Я не беспокоюсь насчет испытатель-компании в Чикаго; я выбрал их для этого проекта, потому что у них никогда не бывало утечек. Но я должен быть уверен в Курте. Тебе лучше поговорить с ним… нет, я сам скажу ему, что мы ожидаем от него сотрудничества в том, что касается этих испытаний. И я что-нибудь придумаю с его рождественской премией и подниму зарплату на пересмотре в январе. Я о нем позабочусь, но я хочу, чтобы и ты приглядел за ним. Пробежки, выпивки, теннис, что бы ни было, я хочу, чтобы ты был с ним, и хочу от тебя услышать что-нибудь о нем: как он проводит время, не похоже ли, что он голодает, когда до зарплаты остается совсем чуть-чуть, не подумывает ли о других компаниях. Ясно?
— Конечно.
— И еще в первую очередь я собираюсь сказать ему завтра утром, что мы выяснили — наши результаты испытаний были подделаны, чтобы избавиться от четырех процентов. Я скажу, что мы не знаем, кто это делал, но конечно же, кто бы это ни был, он больше никогда не найдет работы ни в одной лаборатории мира.
— Подделаны? Но они не… Они… — Возникла заминка. — Ты хочешь, чтобы я это сделал.
— Несколько минут назад ты заявил, что позаботишься об этом. Я и хочу, чтобы ты позаботился. Мне кажется, я не должен тебе объяснять, насколько это важно и необходимо.
Брикс уставился на отца, как зачарованный. Боже, подумал он, он выдает все эти идеи сразу же, будто думал над ними по месяцу. Почему я так не могу? Он все сочетает, подводит в нужное место… черт, он настолько впереди меня, что мне никогда не догнать.
— Так должен ли я объяснять? — поинтересовался Квентин.
— Нет! Я хочу сказать, я понял, пап, я знаю, что все поставлено на…
— Я мог бы и сам взяться за это, но хочу, чтобы ты сделал. Это то, на что я могу положиться — ты позаботишься, или нет?
— Конечно, пап, ты же знаешь — можно положиться, я позабочусь, никаких проблем. Я прямо сейчас это сделаю. Мы закончили? То есть, я хочу сказать, если я тебе больше не нужен…
— Да, иди. Я хочу видеть все отчеты после того, как ты с ними поработаешь. И я не хочу ждать слишком долго. — Квентин открыл папку и начал читать. Брикс постоял в нерешительности, затем вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Когда он очутился в коридоре, то обнаружил, что все еще держит в руке стакан. Что ж, стакан мне нужен, подумал он. Отец отлично обойдется и без него. Он вероятно, даже и не заметит пропажи. Как и я.
Я мог бы и сам этим заняться. Это то, на что я могу положиться — ты позаботишься, или нет?
Проклятье, он может все сделать сам, я ему не нужен, и никто не нужен. Почему мне самому в голову не пришло — уладить все с отчетами, когда я только увидел эти записки? Ведь это первое, о чем следовало подумать. Тогда бы он мной гордился. А теперь — нет. Он никогда мне не станет доверять, и никогда я ему не понадоблюсь: я слишком медлителен. До тех пор, пока я не придумаю что-то важное, что я смогу сделать, а он нет… только что это может быть? Я должен что-то придумать. Нагнать его. Я должен нагнать его какой-нибудь идеей. Просто надо чуть поднапрячься, поразмыслить. Но сначала покончить с этим. И сейчас же.
Медленно, вслушиваясь в гулкий стук своих шагов по полу и звяканье кубиков льда в стакане, он прошел все здание до испытательной лаборатории, открыл дверь своим пропускным ключом, и тихо закрыл ее за собой.
ГЛАВА 11
— Только еще один кусочек кекса, — сказала Ханна, прицеливаясь ножом. — Я уверена, что Клер придет буквально через минуту.
— Прекрасный кекс, — сказал Алекс. — Я от него в восторге. Но больше — не надо. Я не привык к деликатесам и не хочу начинать привыкать сейчас.
— А почему?
— Потому что дома мне некому готовить подобные вкусноты. Так зачем мне баловать себя роскошью, если это только дразнит аппетит тем, чем я его никогда больше не утолю?
— Я не верю этому. Неужели нет никакой подруги? Я думала, писатели ничего не пишут без музы.
— Перед вами такой, который научился. Ханна подлила кофе и села:
— Клер сказала, что раньше вы писали книги:
— Да.
— А почему прекратили?
— Она вам не сказала?
— Нет, а зачем бы ей было? Это ведь ваша история, не так ли?
— Да, — сказал он, смущенный. — Но обычно это людей не останавливает.
— Клер — это не «люди». Она особенная. Так почему вы больше не пишете книг? Или вы об этом не говорите?
— Не очень-то. Клер я сказал только то, что потерял всякое желание писать, и мотивацию тоже. Я начинал книгу и почти написал одну треть, когда произошло слишком много событий в моей жизни, и все — одновременно. Моя жена умерла — совершенно внезапно…
— Ох, простите. Сколько ей было лет?
— Тридцать шесть.
— Ужасно. Ужасно, — она покачала головой. — Такая молодая, такой ужас. А у вас были дети?
— Сын. Дэвид. Теперь ему четырнадцать, он живет с моей сестрой в ее семье, и нет, Ханна — я могу предугадать ваш вопрос — я не могу оставить его у себя. Я путешествую ради статей по контрактам, а ему нужен постоянный дом и семья, а не временный бродячий отец. И нет (этот вопрос я тоже могу предвидеть), я не так с ним близок, как надо. Мне хотелось бы, но я не знаю как этого добиться.
— Боже, — сказала Ханна мягко, — вы всегда ведете разговор за обоих собеседников? Я полагаю, это оттого, что вы писали в своих книгах диалоги.
Алекс усмехнулся:
— Вероятно, вы правы. Не думал, что делаю это так часто.
— Так что было, когда вы перестали писать романы? Я не уловила связь.
— Извините. Это нелегко объяснить.
Ханна проверила содержимое термоса и вылила остатки в чашку Алекса.
— Я поставлю еще кофейник, — сказала она, и пошла к раковине.
Алекс откинулся назад, безмятежно глядя на нее, прекрасно понимая, что она.отошла, чтобы дать ему время решить, хочет он говорить или нет. Он был очень спокоен, ожидая возвращения Клер, и радовался статье, которая уже начала складываться у него в голове. Но сейчас не время рассказывать о себе, как бы ни была мила Ханна, глядевшая на нее с интересом и дружелюбием.
За огромным окном тяжелые серо-стальные облака низко повисли над верхушками деревьев, и голые черные ветки окоченело вытянулись вверх% как руки молящегося. Стволы выстроились рядом с домом как темные часовые — целый отряд, стоящий на ковре из опавших, шуршащих листьев.
Модная люстра над столе, м мягко светила, отодвигая ноябрьскую мглу. Алекс подумал, что в мире сейчас нет места, в котором он очутился бы с большим удовольствием, нежели здесь.
— Лучше расскажу о настоящем, а не о прошлом, — сказал он, когда Ханна снова села. — Если вы спросите меня, что я теперь делаю, или что я думаю, мы можем поговорить об этом.
— А что вы думаете делать?
— О, много всего. Я могу попробовать стать официантом. Я смотрел на них, на лучших — это искусство, это нечто непростое.
— Вы бы стали официантом, чтобы написать об этом?
— Нет, писательство к этому не имеет отношения. Я бы стал официантом, потому что это то, чем я решил стать. Или, я мог бы быть портовым грузчиком. Я часто спускался к докам последние несколько лет, наблюдал за ними — здесь нет искусства, но есть ритм и система, в которую можно погрузиться..
— И тогда бы вы перестали писать вообще.
— Да, идея такая. Я думал и о строителях. Каждый раз, когда я вижу бригаду, которая возводит какое-нибудь здание, то думаю: насколько же они чувствуют завершенность, удовлетворение, глядя, как растет огромная постройка и зная, что они вложили в это свои усилия.
— Вы хотите прекратить писать, зная, что это лучшее из того, что вы делаете. И то, что делает вас счастливым.
Воцарилось молчание.
— Вы не можете этого знать, — сказал Алекс спокойно. — А я в этом не уверен.
— Что ж, — сказала Ханна, помолчав. — В каком-то, смысле я знаю. Однажды я подумывала стать уборщицей в каком-нибудь служебном здании. Вы понимаете, поздно вечером, когда все уходят, а свет горит на пустых столах и в коридорах. Мне представлялось, что я буду как призрак, тихо пролетающий по этим странно молчащим комнатам, отрезанная от всех людей и делового мира, эмоционально не связанная ни с кем. Я думала, что тогда, когда у меня будет время подумать, не общаясь с другими людьми, постепенно я смогу прекратить чувствовать себя призраком и стану снова чем-то целостным.
Алекс мял бумажную салфетку, как будто полностью сосредоточенный на ней, но он слышал все, что сказала Ханна.
— Призрак, — повторил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70