Ханни возненавидела все, кроме мысли о деньгах, мечты о том, чтобы иметь много денег. И много еды…Джозия Уинтроп вел с Ханни суровые беседы о ее отношении к еде. Он прочел дочери несколько строгих, содержательных лекций о жировых клетках, о химических процессах в теле и о сбалансированном питании. Он уверял, что все дело в соответствующей диете, что ни у кого в их семье не было предрасположенности к полноте, и велел Анне прекратить печь пирожки. Но, как только он уходил в госпиталь или лабораторию, Ханни и Анна тут же выбрасывали его наставления из головы. К двенадцати годам Ханни весила семьдесят килограммов.Летом, перед тем как Ханни исполнилось двенадцать, в одно из воскресений во Фремингэм приехала тетя Корнелия, которую Джозия Уинтроп любил больше других членов семьи.— Джо, тебе нужно что-то делать с Ханни.— Корни, уверяю тебя, я много раз говорил с ней о ее весе, и в этом доме у девочки нет возможности есть пищу, от которой поправляются. Должно быть, она угощается у подруг. Если ты помнишь, мои родители были ширококостыми, и Ханни похудеет, как только достигнет подросткового возраста. Года через два, может быть, через три она обретет положенный вес. В роду Уинтропов никогда не было толстяков. А рост у нее такой, какой и должен быть у всех Уинтропов, с этим все в порядке.— Джо! Для выдающегося человека ты иногда бываешь невероятно глуп. Я говорю не о весе Ханни, хотя, бог свидетель, с этим тоже что-то нужно делать. К тому же она узкокостая, а не ширококостая, как ты мог бы заметить, если бы взглянул на нее хоть вполглаза. Я говорю о том, что она взрослеет. Она ведь никому не нужна. Ты настолько поглощен своей проклятой работой, что не замечаешь, как несчастен твой ребенок. Разве ты не видишь, что у нее даже нет друзей, которые могли бы угощать ее, тем более едой, от которой она толстеет? Она даже не знает тех, кого должна знать обязательно, — она едва принадлежит к своей семье. И, видит бог, занятия у мистера де Фистера стали для нее трагедией. Джо, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, поэтому не пытайся так покорно смотреть на меня. А если не понимаешь, тем более стыдно. Ее собственное семейство, вернее, люди нашего круга, раз уж ты вынуждаешь меня быть беспощадной, намерены изгнать Ханни из своей среды, если ты не предпримешь что-нибудь.— Что-то ты слишком свысока говоришь, Корни! Ханни навсегда останется Уинтроп, даже если нам не очень повезло в жизни. — Он вновь занял оборонительную позу, этот самоуверенный, своевольный, эгоистичный человек, не терпевший, когда его призывали к ответу, и способный до бесконечности приводить доводы в свое оправдание.— Мне дела нет до того, как ты назовешь мое заявление, Джо. Я знаю только, что Ханни растет, оставаясь чужой тому кругу, где ни у кого нет времени для посторонних. Я ни на что не променяю Бостон, но я знаю наши пороки. Недостатки какого-либо человека не имеют значения для тех, кто принадлежит к нашему обществу, но Ханни начинает от него отдаляться, Джо; это жестоко и абсолютно никому не нужно.Лицо Джозии Уинтропа приобрело иное выражение. Он всегда принадлежал к их обществу, принадлежал полностью и настолько безоговорочно, что, где бы он ни жил, насколько бы ни обеднел, он оставался убежденным в своей принадлежности Определенному кругу и не нуждался в подтверждениях на этот счет. Даже став прокаженным, убийцей, маньяком, он все равно останется Уинтропом из Бостона. Для него невообразим тот факт, что его дитя может лишиться этого круга, это недопустимо и невозможно. Хорошо рассчитанные аргументы Корнелии поколебали его безоговорочный эгоцентризм.— И что же, по-твоему, я должен предпринять, Корни? — почти риторически поинтересовался он, надеясь, что гостья не пустится в долгие объяснения. У себя в лаборатории он добился заметных успехов, но для настоящей работы ему необходимо было все его время, все до последней минуты.— Просто предоставь мне свободу действий. Я уже пыталась кое-что предпринять, если ты помнишь, но ты всегда наотрез мне отказывал. Вот-вот будет слишком поздно. Будь добр, позволь нам с Джорджем отослать Ханни в Академию Эмери. Наша Лайза поступает туда в этом году. Я всегда считала, что двенадцатилетних девочек — а это невозможные создания — лучше посылать в пансионы, чем держать дома. К тому же там обучаются многие хорошие девочки из Бостона. В этой школе учились твоя мать и твоя бабушка — мне ведь не нужно тебе объяснять, что в пансионах завязывается дружба на всю жизнь? Если Ханни будет учиться в старших классах здесь, во Фремингэме, ей никогда не обрести таких друзей. Это ее последний шанс, Джо. Ненавижу высокопарные слова, но я считаю, что согласиться на это — твой долг перед Ханни и перед бедняжкой Мэтилдой. — Корнелия никогда не заботилась о паузах и переходах в речи, даже когда они были совершенно необходимы, хотя знала, что это ужасно не по-бостонски.Благодеяние, иначе, милостыня, больше никак это не назовешь, подумал Джозия Уинтроп, но оплата учебы в Академии Эмери была ему самому не под силу. Всю жизнь он гордился собой потому, что никогда никто еще не осмелился предложить ему милостыню; он сам решил оставить частную практику и был готов отвечать за этот выбор, но слова Корнелии здорово напугали его.— Что ж, спасибо, Корнелия. Принимаю с благодарностью. Мне не хотелось бы… впрочем, это не имеет отношения… Уверен, мы оба понимаем, что я хочу сказать. Пожалуйста, передай Джорджу мою благодарность. Я скажу Ханни об этом сегодня же вечером, за ужином. Уверен, она будет в восторге. А как быть с анкетами и тому подобным?— Я позабочусь обо всем. Комната для нее найдется, я уже узнавала. Джо, передай Ханни, чтобы она приехала в Бостон дневным поездом в следующую субботу. Я встречу ее на вокзале Бэк-Бей, и мы отправимся заказывать для нее форму. Это совсем не обременительно, дорогой, — мне ведь все равно нужно сделать то же самое для Лайзы.Корнелия упивалась своей победой. Она едва дождалась еженедельного обеда с сестрами в «Чилтон-клубе». Одним выстрелом она убила трех зайцев: сломила сопротивление этого зануды и грубияна Джо Уинтропа, продемонстрировала заметную щедрость — не то чтобы они с супругом не могли себе это позволить, но все же… — и успокоила свою совесть, которая с недавних пор мучила ее при виде бедной Ханни, остававшейся в стороне от соревнований по плаванию и езды на пони в ее поместье Честнат-Хилл.И вот осенью, экипированная точно так же, как ее кузина Лайза, Ханни отправилась в Эмери, где ей пришлось провести шесть долгих лет — одиноких, страшно одиноких, жесточайше одиноких лет; там она еще сильнее, чем прежде, ощутила себя никому не нужной.Снобизм многим отравляет юность, но предельно жестокая разновидность снобизма в среде подростков не имеет себе равных в кругу взрослых. Нет более строгой иерархии, чем та, которая царит в элитных пансионах для избранных девочек. По сравнению с ней система привилегий при дворе Людовика XIV покажется более демократичной. В каждом классе существует правящая верхушка, элита, а остальная часть учениц распадается на принадлежащих ко второй, третьей, четвертой и даже пятой категории. За ними идут отверженные. Ханни, конечно же, стала отверженной с самого первого дня? Нет закона, который гласит, что член привилегированной категории не может быть толстым, бедным (в каждой школе есть несколько небогатых девочек), но зато существует закон, по которому в каждом классе должны быть отверженные, и они выбираются в первый же день пребывания в школе и остаются такими до ее окончания.Но это положение имело и свои преимущества: Ханни усердно училась, ибо ей не приходилось тратить время на болтовню и бридж. Нашлись педагоги, оценившие ее острый ум, и она получала отличные отметки по французскому, на котором в школе учили лишь читать и писать, не вводя разговорный язык. Даже в Эмери учителя вскоре отказались от попыток вести беседы на французском. Ханни попыталась завести дружбу с другими отверженными, но дружба эта омрачалась сознанием того, что, не будь подруги отверженными, они вряд ли стали бы даже разговаривать друг с другом. Наиболее близкие отношения сложились у Ханни с Гертрудой, одной из школьных поварих, молодой толстушкой, питавшей глубокую неприязнь ко всем тощим девчонкам, которых ей приходилось кормить. Наконец-то ей встретилась девочка, почти такая же крупная, как она сама. Она хорошо понимала, что Ханни не наедается скудной школьной пищей. Каждый вечер Гертруда со смешанным чувством злорадства и симпатии оставляла большой поднос с остатками ужина где-нибудь в уголке буфетной, добавляя к этой еде, спрятанной под салфеткой, еще и булочки, которые покупала в ближайшей деревне на деньги, переданные ей девочкой Уинтроп. Эти деньги тетя Корнелия вручала Ханни на карманные расходы.К выпускному классу Ханни подошла высокой и толстой, почти огромной барышней. Она могла бы весить и больше, но Академия Эмери славилась здоровой низкокалорийной диетой с высоким содержанием белка. Этой диеты придерживались и в «Уэллсли», и у Смитов. Тетя Корнелия намеревалась послать свою племянницу в колледж, проявив следующую порцию великодушия. Но у Ханни возникли другие планы, созревшие благодаря испытанному приступу печали и ярости. Дело было в том, что, когда она в последний раз навещала свою бабушку Уилхелмину, содержавшуюся на средства семьи в доме престарелых, пожилая леди вручила девочке заверенный чек на сумму в десять тысяч долларов.— Это мои сбережения, — сказала бабушка. — Не говори им, что они достались тебе, а то Джордж заберет их, чтобы распорядиться ими от твоего имени, и они не принесут тебе никакой пользы. Воспользуйся ими, пока молода, сделай какую-нибудь глупость. Я никогда в жизни не делала глупостей и, Ханни, как я теперь жалею! Не жди, пока будет слишком поздно, обещай мне, что потратишь их на себя.Спустя неделю Ханни, стоя лицом к лицу с тетей Корнелией, дрожащим голосом заявила:— Я не хочу идти в колледж. Для меня невыносима сама мысль о еще одной четырехлетней жизни в школе для девочек. У меня есть собственные десять тысяч долларов, и я собираюсь… я собираюсь поехать в Париж и прожить там как можно дольше.— Что? Откуда, ради всего святого, у тебя десять тысяч долларов?— Мне дала их бабушка Уилхелмина. Вы даже не знаете, где они помешены. И я не позволю никому, включая дядю Джорджа, вложить их за меня. — Бедная толстушка дрожала, выказав неожиданно для себя абсолютное неповиновение и впервые осмелившись заговорить. — Если я пожелаю, я уеду в Париж еще до того, как вы заметите, что меня нет с вами, и вы не сумеете меня разыскать.— Это совершенно невозможно! Не может быть и речи, моя дорогая. Ты будешь в восторге от колледжа Уэллсли. Все четыре года я радовалась каждой минуте… — Она не договорила, впервые за весь этот невероятный разговор внимательно взглянув на Ханни.То, что она увидела, не обнадежило ее. Девочка, несомненно, верит в то, что сказала. Ведь если какой-нибудь каприз взбредет вам в голову, то вы за него костьми ляжете. Да и старушка Уилхелмина любит выходить за рамки общепринятого. Дать ребенку деньги! Неслыханно! Она, должно быть, сошла с ума. Но, вероятно, можно все же найти какой-нибудь выход из Возникшего осложнения? Конечно, вряд ли удастся заставить Ханни посещать колледж. Корнелия давно спрашивала себя, чем девочка займется после колледжа. Скорее всего, пойдет в магистратуру, а может, станет учительницей. В конце концов, по французскому она лучшая в классе. Было бы очень» жаль, если бы дочь Мэтилды превратилась в очередную старую деву-учительницу, как это случилось с Уилхелминой.— Ханни, подойди сюда и сядь. Вот что: я обещаю, что подумаю над твоим решением, но при двух условиях. Во-первых, мы должны найти во Франции хорошую семью, в которой ты сможешь жить, чтобы за тобой как следует присматривали. Я не могу допустить, чтобы ты поселилась в гостинице или в каком-нибудь из этих отвратительных студенческих общежитии. Во-вторых, ты поживешь там только один год, ибо год — это для Парижа вполне достаточно. А ты должна пообещать, что после возвращения домой ты поступишь в школу Кэти Гиббс и пройдешь там одногодичную программу. Тогда ты наверняка получишь отличную работу ответственного секретаря, ведь тебе в будущем придется думать о том, как самой зарабатывать себе на жизнь.Ханни несколько минут молчала, размышляя. Если уж она попадет в Париж, то заставить ее вернуться обратно будет нелегко. Деньги удастся растянуть надолго, если оказаться на пансионе в какой-нибудь семье. В «Эмери» она слышала, что во французских семьях не очень-то беспокоятся о том, чем занимаются их постояльцы, лишь бы те вовремя вносили плату. И уж как-нибудь ей удастся избежать школы Кэти Гиббс. Как можно рассчитывать на то, чтобы всю жизнь проработать секретаршей? А о колледже с его дурацкими строгостями и думать нечего!— Договорились! — Она улыбнулась тете, что само по себе было редкостью. Корнелия рассеянно подумала, что у этого ребенка, несмотря на толстые щеки и тройной подбородок, оказывается, очаровательная улыбка. * * * В тот же вечер Корнелия написала письмо леди Молли Беркли, урожденной Лоуэлл, которая служила основным связующим звеном между Бостоном и «известными людьми» в Европе.
Дорогая кузина Молли! У меня есть довольно захватывающие новости. Ханни Уинтроп, дочка Джо, планирует провести следующий год в Париже, чтобы избавиться от акцента перед поступлением в школу Кэти Гиббс. Она хорошая девочка, с добрым сердцем, хотя, боюсь, не очень-то способна разбивать сердца. Не найдется ли среди Ваших французских друзей достойная семья, в которой Ханни могла бы пожить? Она не слишком обеспечена, а посему ей придется в конце концов начать зарабатывать себе на жизнь, но пока у нее есть небольшая сумма, которой ей будет более чем достаточно на ближайшие несколько лет, если суметь должным образом распорядиться этими деньгами. Очень надеюсь получить ответ, дорогая Молли, до нашего отъезда. Мы, как обычно, будем в «Клэридже» в июне и уповаем на встречу с Вами там же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83