На всю жизнь она запомнила запах пионов, они стояли в вазе, в центре круглого стола, с растрепанными головками, похожими на непричесанную голову матери. С тех пор, всю жизнь, пионы — пышнотелые, отцветающие и сладко пахнущие — напоминают ей женщину в слезах.
Мать скоро затихла, вытерла глаза. А Ольга, будто продолжая разговор, сказала:
— Да очень надо. Никогда никого не буду любить. Пускай меня любят, если хотят.
Лицо Славы снова возникло перед глазами, ей казалось, над ее кроватью не круглое кольцо, а это лицо. Чего она боится?
Она давно уже не маленькая девочка, произнесшая те слова, она прожила жизнь, не имеющую ничего общего с жизнью матери. Но странное дело — боясь полюбить по-настоящему, она хотела быть рядом со Славой всегда. До конца жизни.
— …Мы идем на снижение, Ольга. — Воронцов внимательно смотрел на нее из соседнего кресла. Она не отводила глаза. — Так в чем же дело? — прошептал он ей в ухо.
Она ощутила на щеке его горячее дыхание, сдобренное ароматом кофе, который они только что пили.
— Во времени. — Она улыбнулась.
Он тоже улыбнулся в усы. Они слегка серебрились, эффектные на лице с гладкой кожей.
— Я жду тебя, Ольга, в моих владениях. Я покажу бабочек, ласок, горностаев. Сейчас у меня в клетке сидят два барсука, но чтобы поближе познакомиться с ними, придется не спать ночь.
— Я готова, — кивнула Ольга и почувствовала, как по спине пробежали мурашки.
К чему это она готова? И почему так колотится сердце?
Кажется, она знает о жизни все. Об отношениях мужчины и женщины. У нее был муж. Были другие мужчины. Но ни с одним из них она не испытывала ничего подобного.
— Отлично, Ольга. Не станем откладывать дело в долгий ящик…
Но куда от себя денешься? Если тебя чем-то однажды напугали, этот испуг ты пронесешь до конца дней… Как Слава ни просил, как ни умолял, Ольга не согласилась выйти за него замуж…
Все еще в полубреду, отходя от наркотического сна, она снова ощутила, как по спине пробежали мурашки. Внезапно лицо жарко запылало, потом огонь охватил тело. Никогда, никогда больше он не будет с ней. Никогда! Ей захотелось рыдать, биться головой о стену. Она сама постаралась, сама… Но разве не ради него? Так, может, мать права? Не надо было сильно любить? Но как измерить — кто из них любит сильнее?
— Ольга! — откуда-то из тумана прошлого окликнул голос. Она готова была побежать на зов. Но ноги заплетались, цеплялись друг за друга. Она бежала босиком, под пальцами давились крупные ягоды клюквы. Сок размазывался, растекался, заливал язык лесной речки. Потом Ольга снова увидела окровавленные липкие простыни… Она вырывалась из объятий сна — Ольга уже знала, что это сон, но увязала в нем, как в трясине.
— Ольга, пора просыпаться, девочка. Пора просыпаться, — говорил Иржи.
Она не могла и не хотела. Снова крупные ягоды клюквы, снова она бежит, маленькая, совсем маленькая… Девочка…
Ягоды уже не давились, они, как мячики, держали ее. Снова излучина реки. Река поворачивает. Река жизни? Куда же она поворачивает?
— Ольга, пора просыпаться, — не отступал Иржи. Он легонько тронул ее бледную щеку. — Все кончилось. Пора.
Нет, ничего не кончилось, она сейчас добежит до воды, сейчас. Какая красная клюква. О Боже… Она резко открыла глаза и никак не могла сфокусировать взгляд на склонившемся над ней лице. Глаза разъезжались. Она снова их закрыла, чтобы резко, разом открыть.
— Слушай, у тебя что, всегда такие глаза? — удивился Иржи. — По-моему, ты раньше не косила.
Ольга улыбнулась:
— Не-а.
Она вздохнула. Он взял ее за руку.
— Ну, вот еще немножко полежишь и встанешь. Сегодня тобой займется Беата.
Беата, свежелицая хрупкая медсестра, подлетела к ней, как на ангельских крыльях, бесшумно и улыбнулась сахарной улыбкой Иржи.
— Иржи, я тебя отпускаю. Оставь девочку мне… Иржи вышел в коридор. Дело сделано, Ольга быстро встанет на ноги. Он зашел в ординаторскую.
— Как она? — спросила Власта, старшая сестра. — Проснулась? Марыля дала ей хороший наркоз. Никакой тошноты, да?
Иржи кивнул:
— Все отлично, дорогая. Не хочешь ли попить чаю?
— С удовольствием. И не только чаю, милый.
— Не много ли ты пьешь?
— Ничуть.
— Я ведь тебя могу уволить…
— Уволить меня? С какого же поста? С какой должности? — Власта поднялась во весь рост, тонкая, стройная, и надменно посмотрела на Иржи. — Так с какого поста ты меня собираешься уволить, дорогой? — Серые, как вода в непогоду, глаза пристально посмотрели на Иржи. — Где ты еще найдешь такого замечательного труженика?
Втянув плоский живот, отчего высокая грудь стала еще выше, она наступала на Иржи.
Он улыбнулся:
— Хотя бы закрой дверь.
— А кого ты испугался? Неужели жену? — Она хихикнула.
— Брось, Власта, закрывай.
Он вскочил и быстро сбросил брюки.
— Скорее! — приказал он. — Иди сюда.
Он схватил ее, дернул пуговицы на халате, он соскользнул на пол. Под ним ничего не было.
— Как хорошо, что ты работаешь в женском отделении, — промычал он.
— А ты думаешь, я бы что-то надевала в такую жару в мужском? — прошептала она ему в шею, скользя по его телу все ниже и ниже…
Он застонал.
— О Боже, Власта. О Боже… Еще…
— Ты же собирался меня уволить…
— Перестань.
— Перестать? — Она отняла губы.
— Да я не об этом… О, Власта… Скорее…
Ирма везла Ольгу по широкому, расчерченному ослепительно белой разметкой шоссе. Ольга с наслаждением всматривалась в зеленые поля и рощи, в прелестные домики — сейчас они уже не казались ей упаковкой для жизни, разноликие, они сами были полны жизни. Ирма устремлялась все дальше и дальше в горы. Заложив несколько крутых виражей, Ирма затормозила перед черными коваными воротами, за которыми виднелся домик с башенками, великолепный, на вершине холма, окруженный деревьями, с цветником перед входом. Ворота раздвинулись, повинуясь дистанционному управлению в руке Ирмы, машина покатила прямо к ступенькам.
— Вот это мой дом. Ольга покачала головой:
— Невероятно, Ирма, он из моих снов. Знаешь, как он у меня называется?
— Как? — вскинула брови Ирма.
— «Кукольный домик».
Ирма ошарашенно посмотрела на Ольгу.
— Ты сама не понимаешь, как это точно!
— Точно?
— А ну-ка вдумайся. Ну, напряги мозги! Ольга нахмурилась.
— Ладно, ты еще слаба. После наркоза с тупцой. Внезапно до Ольги дошло. Ее лоб разгладился, она печально усмехнулась:
— Да, ты совершенно права. Мы с тобой теперь…
— Ни слова больше! Ни звука! Все. И еще — я покупаю у тебя это название!
— Покупаешь? Зачем?
— Надо, надо! Так ты мне продаешь его?
— Да бери, — недоуменно пожала плечами Ольга.
— Я ничего не беру бесплатно. У всего есть цена. Возьмешь за так — потом заплатишь втрое дороже.
— Но, Ирма… Ирма веселилась:
— «Кукольный домик»! Отличное название! Туристическое агентство «Кукольный домик»! Кстати, Ольга, а ты не хочешь соорудить такой же себе? Он отлично впишется и в подмосковный ландшафт.
— Но здесь, на холме, он, как нигде, на месте.
— Хочешь рядом? Вон на той горке, а?
— Шутить изволите, Ирма Грубова? Я же иностранка.
— Но сейчас тебе ничто не мешает осесть где хочется.
— Все так. — Ольга вздохнула.
— В Чехии ты сможешь открыть свое фотодело. У нас фотография стала искусством давным-давно. Заметь, не ремеслом, а искусством. Не то что у вас в Москве.
— Да, Ирма. Ты верно говоришь, но упускаешь из виду одну маленькую деталь — деньги. Или ты думаешь, что после всего, что со мной проделал твой муж, моей руки станет домогаться какой-нибудь арабский нефтяной магнат?
Ирма фыркнула.
— Да кому нужны эти шейхи? С ними одна морока. Мы с тобой сами разберемся.
По крутой лестнице, держась за перила, натертые до блеска, Ольга прошла за Ирмой в отведенную ей комнату. Пол, покрытый коврами, скрадывал шаги, солнце лилось в окна. Ольга толкнула створки, и грянул оглушительный птичий хор.
Боже мой, она и не думала, что ей так хочется жить, что она так сильно любит жизнь… Все верно. Это понимаешь, только оказавшись на самом краю, откуда все предыдущие беды и неудовольствия, ссоры, споры, неудачи кажутся сущей чепухой. И когда ты вдруг понимаешь, что пускай лучше и дальше крутится у тебя перед глазами нескончаемое кино окружающей жизни со всеми раздражающими мелочами, потому что в любую секунду оно может крутиться уже без тебя.
Ольга шумно выдохнула.
— Ну как, дорогая? Нравится комната? Или что-то не так?
— Спасибо. Все в порядке. — Ольга улыбнулась.
— Ладно, верю. Вот здесь ты нагуляешь румянец. Аристократическая бледность в этом сезоне не в моде. Говорю тебе как профессионал. Я ведь вела в журнале раздел красоты и моды, не забывай. Давай приводи себя в порядок и спускайся на кухню. Я не бог весть какая кулинарка, но кое-что найду выпить и поесть.
— А мне можно пить?
— Тебе можно все. Знаешь, я полюбила, как раньше бы сказали, кухню народов мира. Обожаю рестораны — китайский, японский, итальянский, мексиканский.
— Ты стала такой гурманкой?
— Хорошая еда, дорогая, еще никого не испортила. Характер портят мысли о куске хлеба, когда его нет.
— Ты помудрела.
— Не смейся, Ольга. Вот поживешь у меня несколько дней, и тебя мудростью подкормим. С тобой поработает психолог. А потом полетишь нежиться на пляжах Вьетнама.
— Вьетнама?
— Ты разве забыла — после операции я обещала тебе отдых. У тебя индивидуальный тур. Встретит мой старинный знакомец Минь, примет как мою лучшую подругу. Общеукрепляющий массаж, всякие восточные прибамбасы с травами и благовониями, и мы тебя не узнаем!
Ольга с сомнением уставилась на Ирму. Но ей не хотелось отказываться, смущаться, ощущать неловкость; ей так хотелось одного — чтобы за нее думали другие. Она устала. Очень.
— Слушай, Ирма, так, может, взять с собой камеру? Поснимать?
— Бери, но только не перегружайся. Потом я тебя познакомлю с нашими фотографами, может, они что-то у тебя купят, экзотическое…
Здорово, подумала Ольга, может, еще и удастся заработать.
— Ох, Ирма, знала бы ты, что у меня получилось с альбомом. — Она вздохнула и посмотрела на подругу.
— С каким альбомом?
— Долго рассказывать. Но если коротко — у меня были деньги, доллары, и я их вбухала в альбом, издала свои работы. Наверное, я ненормальная, потому что больше всего в жизни мне хотелось сделать имя в фотографии. А что, вот теперь, освободившись от всего лишнего, я смогу отдаться только этой страсти. Безраздельно. — Она усмехнулась и устало провела рукой по волосам.
Волосы пока не блестели, они были тусклыми, как и кожа. Ирма смотрела на Ольгу и думала, что очень скоро все в ней заживет другой жизнью. И она, Ирма, непременно займется подругой вплотную, что в интересах обеих.
— Так что с твоим альбомом?
— Я его издала. А когда стала продавать — меня здорово надули. И ты знаешь, мне приснился сон. Ужасно странный. Будто я наняла бандита, и он разобрался с моим кидалой…
— Мелочь, пускай живет дальше. Бог его накажет.
— Ты так считаешь?
— Да, я так считаю. Бог наказывает за все.
— Ой, тебя послушать, ты истинная христианка.
— Да нет, это закон природы, просто люди не хотят верить в нега до конца..
— Выходит, мы с тобой за что-то поплатились?
— Выходит. — Ирма невидящими глазами посмотрела в окно, потом повернулась к Ольге. — Я как-нибудь тебе расскажу про себя. Но не сейчас. — Ирма усмехнулась. — Моя жизнь вообще очень странная. Так ты идешь на кухню или нет?
— Ирма, спасибо.
— Ну вот, опять ты… Не стоит благодарности, дорогая. А теперь давай-ка выпьем. Что будешь пить? Есть мартини — сухой, розовый, красный. Какой?
— Всякий! Я сейчас напьюсь!
— А вот это нельзя.
— Что еще мне нельзя?
— Еще некоторые удовольствия… Некоторое время. Ольга сморщила нос и подула на челку, которая отросла — за время болезни и лезла в глаза.
— Эти удовольствия меня больше не интересуют, — заявила она.
Ирма расхохоталась.
— Ну, это мы еще посмотрим.
9
Голос невидимого мужчины тревожил Ольгу. Он говорил о том, что она сейчас чувствует. О том, что будет чувствовать. Нет, это не гадание, а первый сеанс психотерапии. Она не видела доктора, он не видел ее. Иржи объяснил такой метод просто: для женщин, перенесших такую операцию, гистерэктомию, самое тяжелое — ощущение утраты собственной природы. Но поскольку женщина привыкла доверять мужской оценке, то именно мужской голос, только бестелесный, лучше всего введет в ее подсознание новые представления о себе и о новой для себя жизни.
— Загляните в свои глубины, осмотрите себя внутренним зрением, вы воспримете некую пустоту внутри себя подарком судьбы. Не жалейте об утрате, вы получите взамен гораздо больше…
Ерунда, подумала Ольга. Все равно что отрезать ногу и восхищаться новеньким протезом. Мол, блестящий, удобный и не болит. И его никогда не отрежут… Внезапно она остановила себя — Боже мой, так он про то и говорит! Нога была больная, кривая, угрожала жизни, ее больше нет, нет болезни, кривизны, нет угрозы жизни? Фу, покачала она головой, никогда бы не подумала, что способна поддаться речам психотерапевта.
Впрочем, он не так уж не прав. А силиконовая грудь кинозвезд? Ее делают ради успеха и действительно получают большее взамен меньшего. Никак не скажешь, что они после этого не чувствуют себя женщинами. Напротив, они становятся объектом вожделения… Конечно, такой грудью они не вскормят младенца…
— Да, вы совершенно правы, младенца вам уже не выносить и не вскормить. Но разве на свет можно выпустить только человека? А мысль? А идею?
Ольге стало не по себе. Он что, читает ее мысли? Но мужчина не видит ее, она не видит его. Ольга нагнулась к перегородке, разделяющей их. Здесь как в исповедальне в католической церкви, только перегородка очень плотная, совершенно непроницаемая. Ольга убедилась — подглядеть невозможно.
— Я уверяю вас, трудный этап в вашей жизни придаст вам еще большее ускорение в забеге по жизни. Забег не окончен, нет… Вы выходите на дорогу, которая доступна не всем…
Ольга похолодела. А не слышала ли она когда-то похожий голос? Или слова? Забег…
Ну конечно же. Забег был! В университете, на физкультуре… Когда она поставила рекорд, потрясла всех, начиная от преподавателя и кончая подружками…
— Мы еще поговорим с вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29