». Не могу дождаться, чтобы увидеть все это.
Какое-то время разговор шел ни о чем. Тодд рассказывал сплетни и слухи из мира бизнеса, но Бретт знала, что пришел он не за этим, и заметила:
— Ну, так ты прощупал обстановку, а теперь давай, Тодд, вперед. Но учти, работа сама плывет мне в руки, и я все еще не собираюсь воспользоваться твоей помощью.
Тодд понял, что разговор идет к концу и сказал:
— Это уже серьезно. Похоже, мы теряем еще одну звезду в этом бизнесе. Я слышал, что часы Малколма Кента сочтены. Они не ожидали…
— Тодд, нет! — в ужасе воскликнула Бретт. — Да, он долго держал это в тайне. Я слышал, перепробовал все. Он даже ездил в Мехико испытать на себе новое средство медицины. Позавчера он потерял сознание у себя в студии.
До Бретт доходили слухи, что Малколм подцепил СПИД, но время от времени она слышала подобные сплетни почти обо всех сколько-нибудь известных мужчинах, работающих в этой области. Неожиданно ей стало холодно, словно отключился кондиционер. Она открыла дверь в сад и села на складной стул, стоящий между орешником и кленом. Воздух был настолько плотным и влажным, что ее кожа сразу же покрылась влажной пленкой. Белка спрыгнула с ограды на нижнюю ветку клена, нарушив гармонию колокольчиков, свисавших с дерева. Их перезвон напугал и прогнал ее.
Малколм вызывал у Бретт различные чувства: и благодарности, и боли. Когда она на него работала, он мог сделать день таким адским, что она во сне слышала его крики, безжалостные, уничтожающие речи. А потом он приглашал ее в кабинет, закрывал дверь и часами делал разбор ее пленок, давая советы. Это Малколм направил ее в Европу и убедил стать фотографом и поверить в себя.
И поэтому ей было, особенно больно, когда она вернулась в Нью-Йорк, а он отверг ее. При их случайных встречах он также ядовито издевался и метал едкие стрелы. Но сейчас она не могла поверить, что он умирает.
Бретт стояла у палаты Малколма и готовила себя к тому, что сейчас увидит. На двери появился предупреждающий сигнал, написанный красными буквами: инструкция, которая предписывала надевать резиновые перчатки при телесном контакте, применять кислород, запрещала все горючие материалы, обязывала персонал больницы аккуратно пользоваться шприцами и другими медицинскими отходами.
Бретт открыла дверь. Она услышала тяжелое дыхание, переходящее в хрип, а затем почувствовала крепкий и сладкий запах гардений. Малколм никогда не был крупным мужчиной, но сейчас он выглядел крошечным и хрупким подростком. Он спал, и она тихо встала у его постели. Сетка была поднята с обеих сторон, как у детской кровати. Одна рука лежала поверх одеяла, а трубка, приклеенная к середине его предплечья, вела к склянкам с глюкозой и физиологическим раствором, висевшим на металлической подставке. Кто-то привязал пушистую розовую ленту в центре его изголовья, и ее концы спадали на пол.
На его прикроватном столике в хрустальной чаше плавали три гардении.
Разглядывая его, такого тихого и спокойного, Бретт стало не по себе. В воспоминаниях ее Малколм всегда был в движении. Словно прочитав ее мысли, он открыл глаза, долго приходил в себя, затем у него начался дикий приступ кашля. Бретт чувствовала, как ее собственная грудь разрывается от его спазм. Наконец он откинулся на подушки.
— Сластена? — спросил он хриплым голосом.
— Да, Малколм, это я, — сказала Бретт.
— У меня во рту пустыня. Не подашь мне чашку с водой? Только сначала надень перчатки, они в ящике, — поспешно сказал он и закрыл глаза.
Сдерживая слезы, Бретт в перчатках налила в чашку воду и развернула одну из соломинок, стоящих веером в пластмассовой чашке. Бретт поддерживала чашку, пока он не закончил потягивать из нее.
— Иногда я бывал дерьмом.
— Ерунда, Малколм.
— Нет, Бретт… я был злым. — Приступ кашля остановил его, потом он продолжил:
— Злым на весь мир, злым на себя, злым на тебя, за то, что ты такая хорошенькая, талантливая и молодая.
Бретт сняла перчатки и погладила его по волосам.
— Фозби считает тебя талантливой. Сходи к ней. Она даст тебе работу, — сказал он, слабо улыбнувшись.
— Конечно, я скажу ей, что это ты меня послал, — сказала Бретт легкомысленным тоном, на какой только была способна в эту минуту.
— Хорошо. — Он отдохнул немного:
— Бретт… мне же еще не время умирать.
— Я знаю, — единственное, что она смогла сказать. Она дотянулась до его руки и крепко ее сжала.
— Теперь мне надо поспать, — прошептал Малколм, и его глаза медленно закрылись.
— Они нормально себя вели на протяжении всей церемонии, — похвалила Лизи.
— Это потому, что они все время спали, — вычислил Джо.
— Это ничего не значит. Они были тихими, потому что мои крестные дети — самые лучшие дети на свете, — настаивала Бретт, делая коктейль «Кровавая Мэри».
Кланы Таит и Паэул собрались сегодня в гостиной у Бретт.
В это утро Эмма, наряженная в белое батистовое платьице с оборками на лифе, розовыми цветами вокруг шейки и в таком же чепчике, принадлежавшем еще ее матери, и Камерон в белом полосатом, отделанном кружевом костюмчике, принадлежавшем еще его отцу, крестились в церкви, а их крестными родителями стали Бретт и Дэвид.
На торжества все собрались у Бретт, и она выполняла свою первую официальную обязанность крестной матери — переодевание детей из крестильных нарядов в повседневную одежду.
Последние пять дней были головокружительными. Чтобы отпраздновать окончание работы Бретт над двумя выпусками «AVI», прозвище американской «Вуаля!», Дэвид пригласил ее сбежать на четыре дня на виллу на Ямайке. У них не было людей, кто бы прислуживал им, и не было сторожей, кто бы охранял их. Красивая белая веранда, выходившая на море, была местом их ленивых завтраков, а по вечерам они разговаривали, читали или дремали на террасе. Это был прекрасный, идиллический отдых, который окончательно утвердил Бретт в том, что ее любовь к Дэвиду не фантазия.
В воскресенье она была настолько занята с малышами, что не заметила, каким удрученным и тихим был Дэвид все утро. Он сидел за столом и боролся с собой, чтобы поддерживать разговор, но его мысли были где-то далеко.
— Бретт, мне надо позвонить. Ты не будешь против, если я спущусь в твой кабинет? — спросил он, когда она уселась на кушетке с «Кровавой Мэри».
— Конечно, иди. Ты знаешь, где тут что. Дэвид тяжело ступал по ступеням вниз, словно его ноги были из свинца. Он опустился в кресло, стоявшее лицом к окну и сложил руки на коленях.
Он всем сердцем старался поверить, что не был виноват в том несчастье. Но сегодня утром, держа на руках маленького Камерона и слушая, как священник говорит ему о его обязанностях крестного отца, ему хотелось закричать:
— Я не достоин этого.
«Как могли Лизи и Джо доверить мне своих детей. Неужели тяжесть вины в смерти Кэт и ребенка останется навсегда? — он задавал себе эти вопросы сотни раз. — Зачем я взял ее на лодку. Почему не отговорил от этого путешествия. Я не должен был уступить ее желанию. Почему мы не отправились к берегу, когда погода стала меняться?»
У него не было ответов, которые освобождали бы его от бремени вины за случившееся, и потому он считал, что не имеет права радоваться жизни.
Все это время со дня их смерти Дэвид не плакал, сознавая, что такое сочувствие к себе он не заслужил. Но теперь подавляющая его вина вместе с охватившей тоской лишили его сил и выплеснулись в рыдания. Тяжелые, горячие слезы катились по его лицу.
Он попытался взять себя в руки и сидел так, безвольный, с красными от слез глазами. Он подумал о Бретт. Он мог себя контролировать, пока она не вошла в его жизнь. Она дала ему возможность снова почувствовать радость жизни, но он не мог делить ее со своим горем. Понимая, что сейчас он не сможет вернуться и быть со всеми, он взялся за телефон.
— Бретт, это я. Я звоню снизу. Возникли кое-какие проблемы с филиалом в Санниуэйл, и мне необходимо ненадолго заехать в контору. Это срочно. Мама и Лизи переполошатся из-за моего отъезда. Не смогла бы ты за меня им сказать мое «до свидания»? Спасибо.
Бретт сразу почувствовала изменение настроения Дэвида. Когда он заехал к ней на обед два дня спустя, то выглядел очень удрученным. Она поинтересовалась причиной его плохого настроения и услышала, что проблемы в Санниуэйл серьезнее, чем могли показаться на первый взгляд, и ему придется ехать в Калифорнию, чтобы решить все дела на месте. Понимая, что трудности дочерней компании иногда могли поглощать его всего, она постаралась быть ненавязчивой, только спросила, не хочет ли он рассказать ей об этом. Он отказался. Когда она перевела разговор на фотографии, снятые в воскресенье, он сказал, что лучше посмотрит их в другой раз. Бретт поняла, что ему необходимо побыть одному.
В каморке — комнате, где находились стереоаппаратура, телевизор, видеомагнитофон и роскошный кегельбан, — Дэвид без отдыха полтора часа занимался подсоединением кабелей и затем сказал, что ему надо уйти. Он бы ушел даже без прощального поцелуя, если бы Бретт сама не встала между ним и дверью. После легкого поцелуя он удалился. Следующие десять дней он был в Калифорнии, оттуда полетел на неделю в Южную Корею на переговоры о создании совместного предприятия. Бретт вдруг поняла, что звонила только она, и решила подождать, дать ему возможность позвонить ей. Но она не слышала Дэвида, пока он не вернулся в Нью-Йорк. Бретт спросила Лизи, что могло бы беспокоить ее брата, но подруга ничем не смогла ей помочь.
По возвращении Дэвида дела пошли еще хуже. Он оставался по ночам в конторе, иногда даже работал в выходные дни. Бретт предлагала ему принести еду или просто прийти и поддержать компанию, но он всегда отказывался.
Это было похоже на то, что кто-то медленно перекрывал ей кислород, и она начинала задыхаться. Наконец Дэвид позвонил сам:
— Бретт, мне надо поговорить с тобой, — сказал Дэвид.
— Ты можешь прийти сегодня, — ответила она.
— Я буду у тебя около девяти.
— Хорошо, Дэвид, может, пообедаем вместе?
— Нет, — ответил он.
«Что с ним случилось? Почему он так странно себя ведет?» — Бретт задавала себе этот вопрос весь вечер. Она намеренно занималась в темной комнате до половины девятого, а потом поднялась наверх. Но звонок в дверь раздался только в половине одиннадцатого.
— Где ты был? — выпалила Бретт.
— Работал, — сказал Дэвид.
— У тебя под рукой не было телефона?
— У меня не было времени позвонить. Не хотел на тебя тратить время, — сказал Дэвид.
Бретт не могла поверить услышанному. Она включила свет в приемной, не желая ждать, когда они поднимутся наверх.
— Так как сейчас уже поздно, я не буду отрывать у тебя много времени, — сказал он. — Последние несколько месяцев мы виделись очень часто. Для меня это было наслаждением. Но неожиданно чувства мои угасли, и я больше ничего не хочу.
— Угасли? Значит, конец твоим чувствам? Мы месяцами разделяли самые сокровенные часы вместе, а теперь ты стоишь здесь и говоришь мне, что твои чувства угасли!
Бретт была ошеломлена.
Дэвид вздрогнул, тяжело вздохнул и продолжал:
— Ты хочешь, чтобы я постоянно был откровенным с тобой. Я откровенен. И не собираюсь извиняться за чувства, которых уже нет.
— И ты говоришь, что это было приятным для тебя, но сбегаешь — так?
— Называй это как хочешь. Я все сказал, — проговорил Дэвид.
Неуверенность Бретт исчезла, она моментально успокоилась и бесстрастно посмотрела на него:
— Уходи отсюда. Пошел вон. Я не могу больше видеть тебя.
Бретт повернулась и стояла спиной до тех пор, пока не услышала, что дверь захлопнулась.
— Как я могла так ошибиться! Ее голос эхом отозвался в пустом доме. Она сделала несколько кругов по комнате, потом еще и еще — обожженная человеком, которому она так доверяла. «Я не буду плакать! Он не заставит меня плакать!» — уговаривала она себя. Она кинулась в ванную, встала под обжигающую ледяную струю воды. Потом ее начало трясти, но она не плакала.
На следующий день у нее было несколько клиентов, и она вернулась в студию после полудня с четырехдневной работой для Новы Скотий, пригласившей ее работать в «Севентин». Она только собралась рассказать все Терезе, как увидела ее огорченное лицо и замолчала.
— Боюсь, у меня грустные новости для тебя: около часа назад звонил Тодд Бэнкс и сказал, что рано утром умер Малколм.
Бретт прижала папку к груди.
— Ему стало хуже на той неделе, когда я его видела, — сказала она почти про себя. — Он заставил поклясться меня на кипе журналов мод, что я никому не скажу, что его зовут Ел Кули. Малколм был веселым человеком. А потом он стал опускаться и изменился до неузнаваемости. — Слезы одна за другой катились по ее лицу.
Тереза подошла и обняла ее.
— Почему иногда бывает так плохо… и все сразу? Вчера ночью один человек, которого я считала самым преданным, нежным и честным на свете, объявил мне, что его чувства угасли, и ушел. Тереза, я была так счастлива с ним, и вдруг — все кончилось. А сегодня Малколм ушел, — сказала Бретт сквозь слезы.
— Моя мама обычно говорит, что беда никогда не приходит одна, — сказала Тереза, успокаивая ее.
Тереза набрала номер телефона:
— Джефри Андервуда, пожалуйста, — сказала она и стала ждать. — Мистер Андервуд. Прошлой ночью Бретт и человек, с которым она встречалась… Да, Дэвид Пауэл. Они в чем-то не договорились. Они расстались.
Глава 29
Бретт решила не поддаваться депрессии и не уединяться, как тогда, после разрыва с Лоренсом. «Если Дэвид хочет скрыться и быть ничтожеством, пусть», — думала она. Нельзя сказать, что этот непонятный уход не трогал ее, она очень переживала, а безвременная смерть Малколма еще больше усиливала ее страдания. Но она не собиралась купаться в жалости к себе.
Бретт ожидала, что Джефри обидится на то, что она была с Дэвидом, но он удивил ее, став еще более нежным. Он не давил, но дал ей понять, что жил ради нее. Он спокойно рассчитал свое ухаживание, используя каждую возможность. Он звонил ей по два-три раза в день, и Бретт изумлялась, как он узнавал, когда она была свободна и могла поговорить с ним.
— Я просто думал о тебе, поэтому решил позвонить, — говорил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47