– Ты хорошо пишешь, малышка. Хорошо, но без лихости. А нам нужна легкость. Я предоставляю своим авторам полную свободу. Мне нравится, когда они сами раскапывают истории. Понимаю, что по стандартам старой журналистики это не очень кошерно, но нас устраивает. Ты хоть читала „Четверть часа"?
Кик кивнула:
– Конечно.
– И как ты думаешь, сможешь писать легко и занимательно? Удастся тебе по уши уйти в тему и выяснять, что представляет собой та или иная личность? – спросила Налл, щелкая крышкой портсигара, обтянутого черной змеиной кожей. – Я курю, – сказала она, – и ни у кого не спрашиваю разрешения. Если кто-то пытается сделать мне замечание, я отвечаю, что следует проявлять снисхождение к умирающей женщине. И все затыкаются.
Кик рассмеялась. Она слыхала, что Федалия Налл – злая баба. Но ничего такого она в ней не заметила – разве что грубоватая. Приятно, что это не так, подумала Кик.
– Так вот, – привстала Кик, – что касается вашего вопроса, думаю, что могу писать так, как вам нужно. Во всяком случае, я с удовольствием попробую, если позволите.
– Давай, – сказала редактор.
– Что? – моргнула Кик.
– Я не собираюсь брать тебя на работу, – заметила Налл. – Включая кого-то в платежную ведомость, приходится заниматься этими проклятыми медицинскими страховками, социальными выплатами, отчислениями в Федеральную корпорацию страхования банковских вкладов и всей прочей бумажной мурой, которую от колыбели до могилы требует от нас это сраное правительство. Взяв кого-то на работу, изволь заботиться о нем, как о своем ребенке. А если бы я хотела иметь детей, то уж как-нибудь обзавелась бы ими сама.
Кик прокашлялась.
– Ага... дайте-ка мне сообразить. Вы сказали мне „давай", но на работу не берете?
Федалия Налл подошла к окну и оперлась на подоконник.
– В Гарлеме есть один дизайнер, – сказала она, стряхивая пепел в цветочный горшок. – Прошлым вечером за обедом кто-то мне рассказывал о нём. Он стильно оформляет похороны. Ты знаешь, в чем хоронят. Но он создает лишь часть одежды, ту, что видна. Понимаешь, половину пиджака, половину платья, носки от туфель. Вот так-то. Думаю, может получиться интересно. Хочешь попробовать?
– Ага... ну да... конечно, – пробормотала Кик. – Вы это серьезно, да?
– Я серьезна, как раковая опухоль, – ответила Налл. Отойдя от окна, она взяла со стола листок бумаги. – Вот его имя и номер телефона. Мне плевать на его мечты и надежды, но я хочу знать все тонкости и хитрости того бреда, которым он занимается. Валяй! Притащи мне две тысячи слов. Если понравится, куплю и дам тебе другое задание: три классные темы – ты должна всех потрясти. Тогда сможешь стать штатным сотрудником и твои мечты осуществятся. Денег навалом.
Получишь все, чего когда-то хотела, и будешь блаженствовать.
Федалии понравился материал, принесенный Кик. В январе она получила еще два задания – одно о странных случаях убийства и самоубийства в среде геев, происшедших в Саттон Плейс, другое – очерк, посвященный двадцатичетырехлетней женщине, которая, получив в наследство целую флотилию буксиров, руководит ею в гавани Нью-Йорка.
Как и предполагала Кик, получив от нее третий великолепно сделанный материал, Федалия Налл мучительно долго не давала о себе знать. Кик убила кучу времени на эти материалы. Она не могла врать своему боссу в газете, так что он знал о ее делах. Сначала он как будто поддерживал ее, но, когда на него надавило начальство, его отношение к Кик изменилось.
Тревоги Кик, связанные с журналом, усиливались, поскольку впереди маячила возможность остаться вообще без работы и влезть в долги.
Всю первую неделю, основательно вымотавшую ее, Кик спешила в Спрингфилд и, устроившись в чахлом палисадничке перед своим домом, ждала, не зазвонит ли телефон. Она даже не включала телевизор, чтобы не отвлекаться. Когда пошла вторая неделя, а от Федалии по-прежнему не было вестей, Кик поняла, что должна думать, как жить дальше.
Пришло время рискнуть, как ей всегда советовала бабушка.
Утром, позвонят ей или нет, она бросит работу и вернется в Нью-Йорк. Квартира, которую ее бабушка снимала в Гринвич-Виллидж, не сохранилась после ее смерти, но Кик знала, что найдет себе какое-нибудь пристанище, может, снимет в подаренду. У нее еще осталось немного бабушкиных денег, долго она на них не протянет, но и с голоду не умрет. Больше всего ей хотелось вернуться в Нью-Йорк и доказать Федалии Налл, что она имеет право состоять в штате журнала. Но пока большая журналистика, которой она так мечтала заниматься, даже не маячила на горизонте.
В первый февральский понедельник Кик поселилась в небольшой квартирке, снятой ею недалеко от Грэмерси-парка. Утром она прежде всего позвонила Федалии Налл. Не успела Кик поздороваться, как Федалия спросила:
– Куда ты запропала, черт побери?
– М-м-м... я здесь, – удивленно ответила Кик. – В Нью-Йорке. Я ушла из газеты.
– Черт побери, это лучшая новость, которую я услышала в это утро. Скоро ли ты сможешь приехать сюда? У меня есть для тебя потрясная тема.
Доброжелательность Федалии позволила Кик спросить:
– Как мой материал о буксирах?
– Викки не звонила тебе?
– М-м-м... нет, насколько я знаю.
– Проклятье! Прости, Кик. Должно быть, я забыла ей сказать. Увязла в делах. Мне материал понравился. Мы собираемся поставить его в номер, наверное, ближе к весне. А теперь мчись сюда.
Когда Кик вошла в большой кабинет с черными стенами на тридцатом этаже, Федалия говорила по телефону. Она указала Кик на кресло, приглашая садиться, дважды коротко чмокнула в телефонную трубку ярко-красными губами и распрощалась с собеседником. Улыбнувшись Кик, она запустила все десять пальцев с малиновыми ногтями в копну волос.
– Это был Питер Ши, – сказала Федалия, – известный журналист. Честно говоря, сначала я попросила его взять это интервью, но у него проблемы, и он предложил тебя. Ему тоже нравятся твои материалы.
– Вы уверены, что я справлюсь? – спросила Кик. Ей казалось, что тема, которую взял Питер Ши, журналист с бойким пером, может оказаться ей не под силу.
Федалия кивнула:
– Не сомневаюсь. В твоих работах есть молодость и задор. Старые репортеры позавидовали бы такой хватке. Мне это нравится: интересные ответы на смелые вопросы. А это задание и в самом деле довольно рискованное.
– О'кей, – охотно согласилась Кик, хотя ее подмывало спросить, придерживается ли еще Федалия правила о „трех классных материалах". Видимо, она собиралась дать ей задание как независимому журналисту. – В чем оно заключается?
Федалия сложила на столе руки и навалилась на них грудью.
– Через своего агента, этого высокомерного сукиного сына, Лионель Малтби дал согласие на первое интервью для прессы.
– О, Господи...
– Не могу поверить, что пошла на гнусные требования его агента. Можешь считать меня шлюхой, но любое печатное издание в стране хотело бы заполучить Малтби, и Ирвинг Форбрац, агент самых высокопоставленных жуликов в нашей среде, убедил его дать интервью „Четверти часа".
Кик удивило, что Федалия столь критически относится к Малтби. Из всего, что она читала об этом авторе, получившем множество наград, явствовало, что он заслужил репутацию гения.
– Вы думаете, что Лионель Малтби мошенник?
– Что-то в этом роде, – сказала Федалия, откидываясь на спинку кресла. – Я не доверяю этим уродам из масс-медиа. Его вытащили невесть откуда и сделали ему имидж. Думаю, с ним что-то не так. Он никогда не написал ничего равного его первой книге, тем не менее все твердят, что он блистателен, хотя последняя его книга устарела года на три. Лично я считаю, что он греется в лучах своей прежней славы. Вот мне и хочется, чтобы ты это выяснила.
– Занятно, – сказала Кик. – Кое-кто утверждает, что этого автора вообще не существует. Когда я училась в колледже, профессор, читавший курс современной литературы, клялся, что Малтби – псевдоним Томаса Пинчона.
– Малтби – совершенно реальное лицо, можешь не сомневаться. Жив, здоров, живет где-то в Коннектикуте и собирается выпускать в свет новую книгу. Вот почему он и вылез из своей берлоги. Не забывай, этот тип не появился даже тогда, когда ему присуждали Национальную книжную премию.
– За „Руки Венеры". Я читала ее. Все, что он написал потом, – сущий вздор, чепуха.
– Полное дерьмо, – констатировала Федалия. – Но поскольку людям вбивают в голову, что он гениален, его книги расходятся, как горячие пирожки в морозный день.
Кик отлично помнила первую книгу Малтби. Она прочитала „Руки Венеры", когда та попала в списки бестселлеров. Она показалась ей туманной и путаной, и Кик удивлялась, из-за чего вокруг этой книги такая шумиха. У Малтби купили право на ее экранизацию. Фильм так и не был снят, но Малтби уже имел такую репутацию, что Кик как-то даже поспорила с девушкой, клявшейся, что видела этот фильм.
Первое и последнее широко разрекламированное появление Малтби на телеэкранах произошло в самый подходящий момент, сразу же после того, как „Руки Венеры" стали бестселлером. Его усадили на роскошный диван, а лицом к нему на таком же диване расположилась Барбара Уолтерс. Сделав Малтби несколько традиционных комплиментов, Уолтерс задала ему один из своих обычных вопросов: „Если бы вам суждено было стать деревом, какую разновидность вы предпочли бы?" Бросив на нее убийственный взгляд, Малтби пробормотал ругательство так громко, что его услышали миллионы зрителей, и исчез с экрана. После этого никто ничего не слышал о нем целых десять лет, хотя за это время появились еще две его книги. Тем не менее популярность Малтби значительно превосходила его литературные дарования. Время от времени он разражался из своего убежища гневными письмами и статьями: их публиковали в журналах и газетах.
– Ффу! – выдохнула Кик, надув щеки. – Не знаю даже, что и сказать. Хотя, конечно, меня соблазняет эта тема, и я надеюсь с ней справиться. Но я хотела бы знать, как по-вашему, справлюсь ли я с этим?
Федалия вздохнула.
– Кик, – мягко сказала она, – будь у тебя больший опыт, я бы решила, что ты лицемеришь. Задавая такой вопрос, ты возлагаешь ответственность на меня, а с меня и без того хватает, благодарю покорно. А теперь катись. У Виктории на столе лежит куча материалов о нем, которые она собрала. За вечер успеешь посмотреть.
– Отлично, – согласилась Кик, собирая вещи. – Какого рода материал вы хотите получить?
– Я хочу получить все, что ты найдешь, – ответила Федалия, прикуривая сигарету и разгоняя дым рукой. – Что мне точно не нужно, так это многословные критические пассажи и прочая мура. Любой, кто читает его произведения, знает о них достаточно. Наших читателей интересует другое: где, черт побери, он пропадал? Мы должны знать, какое у него настроение, как он живет, чем занимается, чем увлечен, что ест, кто его друзья, какова его жена и есть ли у него любовницы. Стержнем твоего очерка должен стать вопрос: „Эй, приятель, какие у тебя проблемы?" Между прочим, можешь осведомиться, почему он сравнил Барбару Уолтерс с половым органом.
– О'кей. Изложите мне главные ограничения, мадам, будьте любезны.
– Прости, Кик, я, как и все, должна придерживаться правил, придуманных Микки Маусом. Если они будут стеснять тебя, я постараюсь сообразить, как обойти что-то из них.
– Если мне не придется интервьюировать его в голом виде и он не станет поджигать мне волосы, полагаю, все будет в порядке.
Задание Федалии Налл было весьма необычным, но никакие силы не заставили бы Кик отказаться от него.
На следующий день у главного входа в здание, принадлежащее концерну Мосби, ее будет ждать машина. Ей придется лечь на заднем сиденье и так отправиться на первую встречу с Лионелем Малтби в каком-то сельском укрытии. Федалия читала вслух продиктованные ей агентом Малтби условия, особенно выразительно произнося места, свидетельствующие об амбициях писателя, явно претендующего на то, чтобы его история была изложена в духе „плаща и кинжала". Малтби согласился побеседовать с ней один. Если беседа устроит его, они могут продолжить ее в течение нескольких часов. Пока Федалия читала, Кик пыталась понять, в самом ли деле Питер Ши отказался от этого интервью лишь потому, что агент Малтби выдвинул дурацкие требования. Но она тут же отбросила эти мысли, сосредоточив внимание на Федалии.
Та подняла палец.
– И еще одно, – добавила она. – Малтби должен все просмотреть и одобрить.
Кик пожала плечами.
– Согласна. Я воспользуюсь диктофоном и процитирую его слово в слово.
– Великолепно! Значит, с этим покончено.
– Спасибо, мисс Налл, я очень рада и благодарна вам.
– Что ты, дорогая. Это я должна благодарить тебя. – Федалия встала и проводила Кик до дверей. – Ты получишь большой белый конверт с документом, который Викки подготовила для тебя. Он носит личный характер.
– И... я получу гонорар за мою последнюю статью?
– Его уже выслали тебе по почте, – улыбнулась Федалия. – Я предлагаю тебе войти в штат. В конверте контракт.
– Правда? – еле выговорила потрясенная Кик. – Это вы и имели в виду, сказав, что после трех хороших материалов...
– Ну, конечно же, дурочка, – фыркнула Федалия. – Тебе следовало позвонить мне раньше: ты уже работала бы в штате.
Кик обеими руками толкнула большую стеклянную дверь и вылетела на Пятьдесят четвертую стрит Ист. С трудом соображая, она завернула за угол на Мэдисон-авеню. Она казалась себе Рокки, одержавшим победу, и, не будь тут так много людей, она запрыгала бы на месте, хлопая в ладоши от радости. Никогда еще она не испытывала такого счастья. Теперь она поняла, почему музыканты, артисты и все, кто любят свою работу, живут так долго. Если она и дальше сможет писать для „Четверти часа", то, ей казалось, она будет жить вечно. Благодарю тебя, Господи, подумала она. Лучше просто быть не может.
На следующий день, ровно в девять, темно-зеленый „мерседес-фургон", завернув за угол Пятьдесят седьмой улицы Ист-сайд, сбросил скорость и остановился у обочины. Моложавый мужчина в джинсах и кожаной куртке, сидевший на месте водителя, внимательно посмотрел на Кик и открыл заднюю дверцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46