Он блаженно улыбается.
– Мы же можем оба ее любить! Официант, счет!
В дверях ресторана мы расстаемся. У Луи срочные дела. Он придет домой поздно. Пусть жена не ждет его с ужином.
– Скажи ей, что я встретил своего директора и должен быть с ним. Вот десять тысяч франков, они твои. Китайский император шлет тебе привет. Шандор Петефи будет жить вечно.
Луи весело вскрикивает, поднимается в облака и исчезает за крышами улицы Сен-Жакоб.
– Он причинил вам боль?
Я не понимаю, что со мной приключилось. Я лежу на своей кровати. Но ведь только что я стоял в воротах отеля. На лбу у меня – холодная примочка, сымпровизированная из кружевного носового платка.
Два грустных глаза пытливо смотрят на меня.
– Он вам сделал очень больно?
Я устал. Закрываю глаза. Очертания странных предметов мелькают перед моими закрытыми веками, растягиваются, стягиваются вновь. Теперь уже ничто не причиняет боль. Блаженство – вытянуться и лежать, совершенно ни о чем не думая.
– Он вам причинил боль?
Я вспоминаю – туманно, как в мираже, – что я поднялся в свою комнату… Или нет? Голова трещит, мысли утомляют.
Звуки, мягкие, милые звуки, нисходят на меня, они идут издалека, сбегаются ко мне и ласково журчат.
– Вам надо выпить чаю… я помогу… Боже мой, вы устали?.. Если бы я знала…
Какой милый, прекрасный сон! Я приоткрываю глаза, чтобы он не улетучился.
Круглая, белая рука женщины перед моим лицом. Тихий нежный аромат окутывает меня.
– Я села к вам, на край постели… Так, сейчас будет хорошо…
Она осторожно кладет руку мне под голову и мягко поднимает ее повыше.
– Еще немного чаю… вот так.
Благотворное тепло переполняет меня. Я чувствую, как горит мое лицо.
– Что произошло?
– Я тоже хочу знать… Вы поднялись сюда… и вдруг упали… Лоб ваш кровоточит немного… Боже, как дрожит ваша рука…
Ее пальцы слегка пробегают по моим волосам. Мало-помалу окончательно прихожу в себя. Сажусь в постели. Влажная повязка соскальзывает мне на лицо.
– Подождите, я ее поправлю.
– Спасибо, мне уже совсем хорошо.
Молодая женщина стоит передо мной, улыбаясь. Как же ее зовут? Мари-Луиз… да… Я знаю ее. Но я нигде не вижу ребенка. У меня легкое головокружение, но я хотел бы встать. Я вытягиваю вперед руку, чтобы найти опору, тут она подставляет себя, и моя рука обхватывает ее талию. Теплое, красивое женское тело. Значит, это не сон. Никакое не видение. Она поправляет кружевной платочек на моем лбу. Неожиданно ее пальцы замирают, она не шевелится. Из-под ее круглой обнаженной руки я смотрю на стол.
Белый хлеб… нарезанная ветчина в тонкой бумаге… масло… сыр…
Я хочу видеть ее лицо, но она нежно удерживает меня от движений. Своим лбом я ощущаю, как тихо поднимается ее грудь. Неожиданно ее лицо скользит вниз, к моему. Красивый круглый подбородок дрожит, линия губ слегка искривляется, словно она собирается плакать. Она все ближе наклоняется ко мне. Теплая рука обвивает мою шею, она гладит щеками мое лицо. Она ласкает меня наполовину как женщина, наполовину как взволнованная девственница. Затем она уходит. Я слышу тихое шуршание ее платья; она уже стоит в двери и говорит:
– Adieu.
– Мари-Луиз.
– Ну что?
– Я до несчастья приличный человек… отчаявшийся и безнадежно приличный… и…
Она подходит совсем близко, ее тело легко и изящно прижимается ко мне. Она играет пальцами в моих волосах. Глаза полузакрыты, рот приоткрыт, она глухо шепчет:
– Теперь хватит… хватит… Мы не должны больше видеться…
– Почему?
– Потому что… так лучше… я так хочу… Дверь за ней медленно закрывается.
Перед постелью на полу лежит раскрытый французский словарь. На столе хлеб, сыр, ветчина, масло…
Ночью мне становится очень плохо.
Руки, ноги, а затем и голова начинают неметь. Грудь словно сжата в тисках, я не могу дышать. Кошмар.
Я высовываюсь из окна навстречу черному небу. Помогите!
Это оттого, что я так внезапно поел?
Я не должен был есть! Зачем я ел? Боже милосердный, будь так же добр ко мне, как к Кнуту Гамсуну.
Лишь на рассвете мне становится лучше. Чувство онемения проходит, я могу нормально двигать руками.
Я медленно тащусь обратно к кровати и уже лежа смотрю на постепенно светлеющий четырехугольник окна и свисающие куски обоев на стене.
Одиннадцатая глава
Я потерял всякое представление о времени. Мой будильник остановился.
Я осторожно поднимаюсь в постели и нигде не вижу своих ботинок. Стул, на котором обычно лежит моя одежда, тоже пуст. Кто-то украл ее, пока я спал. Боже, теперь я буду умирать не только голодным, но еще и голым. Диким рывком я выпрыгиваю из кровати, в глазах все потемнело. Что бы это значило?
Приступ головокружения. Только не пугаться! Я стою перед кроватью совершенно одетый, в обуви. Правильно, я ведь даже не раздевался вчера вечером.
Галстук мой съехал набок, волосы нависают на лицо. Разбитое зеркало так смешно искажает мою физиономию. Вообще-то надо бы умыться.
Вода холодна, меня словно колют мелкими иголками, когда я погружаю в нее руку. Но после процедуры приятная теплота окутывает меня.
Когда я вытираю руки, происходит нечто кошмарное. Я замечаю, что из моего кармана торчит что-то белое. Я вынимаю это. Кружевные трусики.
Кровь ударяет в голову и начинает громко стучать в висках.
Я засунул это в карман после того, как вытащил наверх… Одним словом… одним словом, с той поры ничего не произошло. Мужчина, женщина, ребенок – их никогда не существовало в реальной жизни. Я страдаю галлюцинациями. Я сошел с ума. Без сомнения.
Тотчас я чувствую сильное давление в головном мозгу. Я помешанный. Поэтому у меня затекают ноги, руки и голова.
Что мне теперь делать?
Что предпринять? Я нахожусь вместе с одним чокнутым. Какие меры предосторожности существуют в таких случаях? Ведь я могу быть опасен даже для самого себя. Надо бежать прочь. То есть мне надо убежать из своего тела.
Сумасшедших лечат холодной водой. Холодные обмывания. Я с лихорадочной быстротой раздеваюсь. (Надо заказать себе смирительную рубашку.) Может быть, еще не слишком поздно. Дрожащими руками я ставлю таз на пол, наполняю его холодной водой и встаю в него. Но ведь нужно лить холодную воду и на голову… Я выпрямляюсь, взгляд мой падает на стол.
Боже милостивый, там все еще лежит тонкая бумага… Я вот-вот заплачу от радости… В этой бумаге лежала ветчина. Даже крошки остались… и корка от сыра… Значит, все было на самом деле. Это доказательства. Можно дотронуться до бумаги и до хлебных крошек.
Спокойно одеваюсь и торжественно-медленно, осторожно спускаюсь по лестнице. Колени мои трясутся при каждом шаге. Воздух на улице резкий и насыщенный. Я механически переставляю ноги, мне кажется, это происходит независимо от меня, возможно, я не смогу остановиться, когда захочу, или не смогу сдвинуться с места, если остановлюсь. Во всяком случае, самого плохого я избежал. Несчастье – не умереть, несчастье – спятить с ума!
Может, мне посчитать, сколько шагов в длину имеет улица Сен-Жакоб? Нет, это слишком утомительно.
Я прогуливаюсь туда и обратно напротив отеля. Может, мне удастся повидать Мари-Луиз, когда она выйдет или когда будет возвращаться, если уже вышла.
Милая Мари-Луиз… милая Мари-Луиз…
Я стою перед мясной лавкой и наблюдаю через витрину, хорошо ли внутри обслуживают покупателей.
Кажется, клиентам всегда отвешивают больше мяса, чем они заказывают. Хоть эти подмастерья всю жизнь только и занимаются взвешиванием, все равно у них нет достаточного чувства веса, чтобы не ошибиться каждый раз на несколько десятков граммов.
Каждый мясник толстяк, и каждый булочник тоже.
Это становится скучным. Я снова поднимаюсь к себе в комнату и гляжу в окно. Если бы Мари-Луиз захотела, она могла бы увидеть меня из своего окна. Может быть, она поднимется. Это даже лучше, что я сижу дома.
Я жду до четырех часов пополудни и внезапно чувствую себя уставшим от ожидания. Но разве я влюблен в эту женщину? Чушь какая-то.
Я пойду в Люксембургский сад и забуду про нее.
В парке я неожиданно встречаю того друга, которому в лучшие дни одолжил на короткое время триста франков. С той поры я его больше не видел. Не видел ни друга, ни трехсот франков. Мерзкий негодяй, презренный тип… Сердце у меня сильно бьется. Удушить бы без лишних слов эту сволочь.
– Сервус!
– Как дела?
– Спасибо, хорошо. Что с тобой стряслось?
– Ничего особенного.
А что со мной могло случиться? Лучше бы сказал, что случилось с тремястами франков! Или он вообще не собирается их отдавать? А он тем временем уже заговорил о прекрасной погоде.
– Дай мне свой адрес, – говорит он наконец. – Я несколько раз намеревался зайти к тебе, но не знаю, где ты живешь. Иногда появляется желание от души поболтать…
Возможно, он стесняется и хочет мне прислать деньги почтой.
– Сервус.
Он аристократически подает мне руку и со спокойной совестью идет дальше. На его брюках даже свежеотутюженные складки.
Не имеет смысла огорчаться поведением подобных людей. Чем раньше их забываешь, тем лучше. Его я действительно могу легко забыть, но деньги!.. Это будет потруднее.
Вот он обернулся.
Он видит, что я смотрю ему вслед. С Минуту стоит, потом идет назад. Если он до меня дотронется, я убью его!
– Скажи-ка, я тебе ничего не должен?
– Должен.
– Сколько там было?
– Триста франков.
Он озадачен. Надо было сказать «сто», тогда он дал бы хоть что-нибудь.
Он достает бумажник, вытаскивает три стофранковые ассигнации и протягивает их мне.
– Знаешь, я немного забывчив. Сервус.
Тип дал мне эти триста франков как подаяние. Надо бы пойти за ним и швырнуть деньги прямо в лицо. Строит из себя важную персону, наверно, думает, что у него на это больше прав, чем у меня. Один из моих предков был важной шишкой при дворе самого короля Маттиаша, ты, ничтожество…
После этого я начинаю жить.
– Такси! В отель «Ривьера»!
Я не поддамся судьбе. Негодяи!
Я стучу в дверь конторки гостиницы. Вероятно, я ему помешал экономить.
– Что угодно, мсье?
– Я заявляю, что уезжаю и освобождаю комнату, – вот что угодно, мсье.
– Но почему, прошу вас? Может, вы недовольны комнатой?
– В ней даже нет кресла!
– Мсье, еще до вечера кресло будет стоять в вашей комнате.
– Ну хорошо. Я выхожу.
– Шофер, отвезите меня в приличный ресторан, но я предупреждаю вас, если он окажется убогой харчевней, я пристрелю вас на месте.
– Прошу покорно! – говорит водитель и жмет на газ.
– Стойте! Что это за машина? Куда мне девать ноги?
– Может быть, мсье будет угодно лечь на бок, – говорит таксист и ухмыляется. – Или, может, сядете на пол и положите ноги на сиденье.
– Пожалуйста, не наглейте! Я мексиканец! Поехали!
Из зеркальца заднего обзора на меня смотрит смертельно-бледное, осунувшееся лицо – чужое, со сверкающими глазами. С таким лицом невозможно быть молодым. Мне двадцать шесть лет…
Мы летим по Большим Бульварам, сверкают яркие вывески – пульсирует жизнь. По тротуарам течет людской поток. Фигуры стройных женщин возникают, проскальзывают мимо и исчезают в толпе. Такси не открыто, а закрыто.
– Эй, водитель, остановитесь! Откройте крышу!
– Для чего? Сейчас ведь не лето?!
– Я вас не спрашиваю, какое сейчас время года, а прошу открыть эту штуку.
– Немного дождит, мсье.
– Не говорите мне об абстрактных вещах. Мне нужен воздух. Заметьте себе это, вы, невыносимый тип. Разумеется, я все оплачу.
Он откидывает крышу.
Чертовски холодно. Он смотрит на меня с недоверием.
– Вы американец, мсье? Тогда я знаю один блестящий трюк. Вы покупаете одну-две бутылки шампанского и набор рюмок. Из каждой рюмки вы выпиваете только раз и затем бросаете ее мне в голову. Каждый раз это будет стоить пять франков. Я тем временем продолжаю ехать, естественно.
– Это чушь! Поехали!
– Но зато дешево! У меня есть еще одна идея. На каждом перекрестке вы даете мне пощечину, это стоит тоже пять франков.
– Хватит! Поехали – или вы свои глаза понесете домой в кульке!
Мы сворачиваем в узкую, тихую улицу и останавливаемся перед мрачным зданием. Перед ним горит небольшой красный фонарь.
– Что это значит? Вы привезли меня в полицейский участок?
– Здесь ресторан, мсье.
– Здесь? Что это за кабак? Я сказал вам, что хочу в престижный ресторан!
– Только не волнуйтесь. Тут так престижно… Желаю вам, мсье, чтобы у вас хватило денег оплатить ваш обед!
– Подождите!
– Пожалуйста, – отвечает шофер и шепчет мне дополнительно: – Только будьте внимательны, здесь каждый вдох стоит денег.
Все ясно: водитель тоже чокнутый.
Когда я вхожу в зал, ко мне спешат примерно двести мужчин во фраках, сплошь безупречные, угрюмые джентльмены.
Зал с господами во фраках выглядит как аристократический бал, с которого куда-то сбежали все дамы. На их месте расставили столы, на столах – цветы; потому-то и мрачны одетые во фраки господа.
Все обтянуто красным бархатом, и загадочный свет пробивается прямо из паркета. На стенах висят большие стеклянные бабочки всевозможных расцветок, они тоже испускают свет.
Паркет покрыт ковром, который имитирует цветущий луг. В середине каждой из стен – огромное, безрамное зеркало, отражающее внутренний интерьер зала и создающее впечатление бесконечности. Число безупречно мрачных кельнеров умножается. Я тоже стою повсюду, дрожащий, во многих экземплярах.
Группа фрачных мужчин кланяется мне и при этом смотрит на меня так озабоченно, словно я тяжелобольной перед операцией.
Куда мне сесть? Все равно. Весь мой аппетит пропал.
После короткой агонии я выбираю один из столов. Два господина во фраках встают справа и слева от меня и остаются так стоять вплоть до конца трапезы.
Трое других кельнеров плечом к плечу стоят перед моим столом. Метрдотель склоняется ко мне, он держит посеребренный блокнот и карандаш. Лицо его выбрито до красноты. Глаза плавают в синем свете, череп желтоват, на внушительной лысине – несколько бесцветных волосков. Он зачесывает их поперек, от одного уха к другому. Смешная мода. Эта голова, если смотреть вблизи, сигнализирует о следующем: перед вами один из тех мужей, которых их жены не обманывают лишь тогда, когда у них на это нет времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37