Она повернулась ко мне:
— Здесь вода есть?
— Есть, конечно! Попить?
— Запить. Колеса.
— Оппа! Дурные привычки? — Пошутила я.
— Ага, — она поднялась и полезла в свой рюкзак. Я принесла ей кружку с водой и, смотря, как она засыпает в себя горсть таблеток, вспомнила разговор с Танькой. На солнечное настроение предател ски поползла тень.
— Что — паршиво себя чувствуешь?
— Бывает хуже, — она запила таблетки.
— Анька… — я запнулась и отвела взгляд.
Она, держа кружку в руках, выжидательно смотрела на меня:
— Ну?..
Я сунула руки в карманы брюк и снова взглянула на нее:
— Ань, я хочу с тобой поговорить… Сядь.
— О чем?
— Сядь, а?
Она не удивилась, но чуть напряглась и поста вила кружку:
— Хорошее начало, — и подойдя к креслу, села, замолчав.
Не вынимая спрятанных в карманах, рук, я совершила первый круг от окна к двери и обратно, не решаясь начать. Анька молча ждала, но свет в ее глазах исчез.
— Ань, извини… понимаешь, такой разговор… но… мы же почти не знаем другу друга… — я остановилась.
— И?.. — Анька не спускала с меня своих огромных серых глаз.
— Пойми меня правильно… Чем ты болеешь? — Выдохнула я.
Она слабо улыбнулась, но промолчала.
— Аня, ну ты же взрослый человек, должна понять…
— Я понимаю, — наконец прозвучала она.
— Что понимаешь? — Я остановилась.
Но она снова не ответила. Я почувствовала под ступающее раздражение.
— Послушай, Ань, это нормальный разговор! У нас с тобой была близость, и тут выясняется, что ты болеешь… Я же имею право знать — чем?? — Я почувствовала уверенность от собственного праведного гнева. — Ну, что ты молчишь?!
— Не надо кричать, пожалуйста, — тихим, упавшим голосом сказала она.
— Да, извини, — я снова сделала круг по комнате и. остановившись перед ней, увидела боль в ее глазах. — Аня, ты же просто сама можешь не знать… не понимать… ну, что интим с тобой может быть опасен… прости!
— Не опасен.
— Я замерла, не спуская с нее взгляда.
— Ты точно знаешь? — С робкой надеждой в го лосе через паузу спросила я.
— Точно, — так же немногословно сказала она.
Я выдохнула. Вынула руки из карманов. И приблизившись к креслу, опустилась на колени, поло жив руки на подлокотники. Она продолжала смотреть на меня, не меняя выражение глаз.
— Анька… ты прости, а?
Она чуть заметно мотнула головой, и во взгляде появилось что-то новое, что-то, отчего мне захотелось обнять ее. Но не решилась.
— Неужели ты думаешь, что я бы могла так поступить? — Вдруг спросила она. — Если б я была не уверена, что это безопасно для тебя…
— Анька! — Я не выдержала и, резко потянувшись к ней, прижалась к ее хрупкому телу. — Дура я! — Продышала я ей где-то в районе солнечного сплетения, зарывшись лицом в ее нежно пахнувшую майку.
Она мгновенно ответила моему объятию, обхватив руками мою голову и еще крепче прижав к себе.
— Инвалиды нужны? — вдруг тихо спросила она.
— Нужны! — поспешно выпалила я.
Она больше ничего не сказала, и мне тоже не хотелось колыхать воздух словами.
И дальше мы общались прикосновениями. Губ, рук, тел, взглядов, дыханий. Нежно, страстно, узнавая, удивляясь, радуясь и замирая тихо от счастья.
К семи мы оттаранили ключи Машке и завалились в кафе. Быстро разделавшись с ужином, мы занялись пожиранием друг друга — взглядами.
— Анька, обслуга уже, кажись, все просекла про нас!
— Ну и х… с ними! — Она рассмеялась.
Потом мы шатались по городу, дурачась, никого не видя и не в силах разорвать сплетение рук.
— Анька, а как же мне свезло все-таки!
— Нам — свезло!
В десять вечера отходил последний Анькин рейсовый автобус. Я стояла у окна, возле которого сидела Анька, и мы продолжали быть друг с другом, безумно жестикулируя и прожигая автобусное стекло сво им счастьем. Автобус тронулся, удаляя от меня светлое пятно Анькиного лица, я уже не видела ее глаз, но знала, что она смотрит на меня. И знала, что я их скоро увижу совсем близко снова, снова и снова…
В мой первый приезд к Аньке домой она показала мне свою медицинскую карту. Сначала я не поняла, что она мне протягивает.
— Это что? — Спросила, беря у нее из рук стопку разномастных листков.
— Посмотри.
Я прочла, и у меня сдавило горло. От ее доверия ко мне и от стыда за свой малодушный разговор о ее болезни. Я держала эти листки в руках, не в силах поднять глаза. Она молчала, и эта тишина заставила меня взглянуть на нее. Она смотрела мне прямо в глаза спокойно и внимательно.
— Я вылечу тебя. — Вырвалось вдруг, и я поверила тогда самой себе.
Она продолжала молча смотреть на меня, и только в глазах у нее появился этот любимый мной свет.
Она идет и ест мороженое. Синие джинсы, красная майка и песочное каре. И брызги серых глаз, отрываясь от сладкого стаканчика, падают и падают на меня.
— Анька!
— Что? — Улыбается она.
— Я люблю тебя… Ты это знаешь?
— Знаю!
И в ее глазах столько счастья, что это влюбляет меня еще сильнее.
Нереально теплый майский вечер, и она — в черном свитере, в котором еще более хрупкая и еще больше света от ее лица и красивых от любви глаз.
Мы сидим на набережной, прямо в нежной весенней траве, растворяясь в майском воздухе и — друг в друге.
На вечернюю набережную выползли горожане, соблазненные неожиданно ранним теплом, и я мучаюсь оттого, что не могу свободно выразить свою нежность:
— Ну почему я не могу тебя сейчас обнять??
— Ну, я тут ни при чем, — мягко улыбается она. И я смеюсь.
Вечером на службе, оставшись вдвоем с Тошкой, попиваем с ним пиво и ждем. Я — звонка от нее, и он со мной за компанию, впрочем, ему тоже могут позвонить — он на это надеется. Мы сидим у него в комнате и вдруг слышим, как зазвонил телефон у меня. Срываемся и, сбивая углы, почти накрываем телами телефонный аппарат.
— Да?!
Нет, не то.
Мы падаем на стулья у меня в комнате и закуриваем. И слышим зуммер в Тошкиной комнате. Об ратный сумасшедший топот по коридору, и один из нас, замерев, впивается глазами в лицо, завладевшего телефонной трубой.
Нет. Опять расслабились разочарованно. И снова звонок у меня.
— Тошка!
Тошка длинными ногами стремительно отмеривает коридор, и первый срывает трубку.
— Можно! Сейчас. — И протягивает мне трубу, улыбаясь, — Аня.
— Привет, — слышу чуть хрипловатый голос.
— Ты-ы-ы!! — Обрушиваю я радость на кусок пластика в кулаке. — А я так жду!
Пьяный-пьяный воздух майской ночи! От сирени, от луны и от нашей любви…
Она звонит третий раз за день.
— Анька, ты разоряешь своих родителей! — Но на самом деле я не хочу, чтобы она положила трубку.
— Скучаю я…
— Я тоже…
Мне нравится бывать у нее. Мы ужинаем по-семейному. А когда непьющий, симпатично спокойный Анькин папа идет в спальню отдыхать, мы с ее мамой выпиваем иногда по паре стопочек водки, болтая на откровенно бабские темы под язвительные замечания Аньки.
Потом мы с ней в отчаянных поисках уединения перебираем все укромные уголки этого тихого городка, пугая своим безрассудством прохожих, случайно натыкающихся на нас.
А потом я лежу на раскладушке на расстоянии вытянутой руки от нее, и мы, сначала прислушиваясь к каждому звуку за дверью ее комнаты, а-а-а! потом, потеряв всякий контроль, поддаемся безумной силе притяжения друг к другу, и расстояние между нами тает…
Я приезжаю к ней в субботу. Вымотанная дурной суетой рабочей недели. Она одна, родители уехали на дачу.
Я устало падаю на кровать и ничего не хочу. Она ложиться рядом, прижимаясь ко мне, и тихо целует лицо, руки… Я не могу открыть глаз и, чувствуя, что уплываю в сон, слышу, как она встает, бережно накрывает меня прохладным покрывалом и бес шумно выходит из комнаты. И покойно засыпаю под ее шорохи на кухне.
АДРЕНАЛИН
Всю неделю мы встречались только по телефону. Она болела.
— Ирка, приезжай…
— Анечка, работа… не могу… никак. Давай подождем до выходных?..
— Я скучаю…
— Я тоже, малыш.
— Так приезжай! Мама тебе привет передает, кстати.
— Спасибо! Ей тоже. Я приеду! — в субботу. Она молчит.
— Анечка… подождешь?
— А что, у меня есть выбор?
— Анька, ну не могу я сейчас!
— Ну, хорошо-хорошо. Не кричи.
— Я не кричу… Я люблю тебя. Она молчит.
— Ну, все, Анечка, клади трубку — уже полчаса висим.
— Не…
— Клади, Анька! Я тебе вечером перезвоню сама.
— Точно?
— Точно! Целую тебя нежно…
— Еще…
— И еще, — я улыбаюсь, — и везде…
— Я тебя тоже…
— Анечка, ну, клади трубку.
— Клади сама.
— До встречи, — шепчу я и нажимаю кнопку.
В пятницу на службе отмечался очередной день рождения. Я отпустила тормоза и хорошо оттянулась. Тошка не отставал от меня.
— Ира! Целоваться хочу! — он был мило пьян и мешал мне разговаривать с Анькой.
— Там что у вас? — спрашивает она.
— Да Тошка пристает!
— Опять пьете?
— Анька! Просто расслабились после трудового дня.
— Хорошо расслабились, видимо.
— Ну, Ань, что, не имею право отдохнуть?
— Сопьешься.
— Да ну, не смеши.
— Ты завтра-то в состоянии будешь?..
— Да о чем ты? Ка-анешно! Вот счас отзвонюсь — и домой! Спать!
— Так я тебе и поверила.
— Та-а-ак! Только без наездов!
— Это не наезд… — в ее голосе я все же уловила сквозь хмель расстроенные интонации.
— Анька… я люблю тебя! Завтра мы увидимся!
— Хорошо бы…
— Я сказала! До завтра, малыш… люблю-люблю-целую нежно… очччч!
— Ага, — прошептала она.
— Ну, давай.
— Даю — не берет никто, — грубо пошутила она съехавшим голосом.
— Анька! Прекрати уныние! Все — я утопываю спать, а завтра — у тебя!
И мы с Тошкой потопали в «Наутилус». Тошка протащил в клуб нелегально бутылку водки, и мы еще добавлялись в антрактах между танцами. Разогретые водкой, драйвом, жарой, толпой и друг другом, мы затеяли стриптиз-шоу, сорванные аплодисменты возбудили Тошку; он забрался на сцену и, упав навзничь, стал выделывать безумные па ногами в воздухе. Мои попытки разыскать в куче других Тошкину сумку с бутылкой водки прервала, возникшая из душного хаоса танцпола, Люська. Она была хвостатая, и я долго не могла сообразить, что это костюм, а не пьяный глюк у меня. Она потащила меня за свой столик, вокруг которого светились чьи-то морды, и я с ними пила за что-то, с чем-то кого-то поздравляя. Потом какая-то нетрезвая баба из Люськиной компании, стащив Тошку со сцены, принялась тупо, как танк, преследовать его с неясными целями, гоняя бедного Тошку по всему залу сквозь толпу танцующих…
— Ира! — кричал пьяный Тошка, — спаси меня!
Когда мы вывались из клуба, первый глоток воз духа чуть отрезвил меня, и я вспомнила:
— Тоха, я спать пойду! Мне же завтра с утра в Светлый ехать.
— Ира, да завтра у Аньки и выспишься!
— Нда?.. А куда счас?
— Идем на фонтан? Купаться!
— Иди ты! Я порядочная девушка — фонтаны громить!
— Ну, Ир!.. Давай, еще возьмем водки?
— Тошка, ты уже и так в умат пьяный!
— Да ну, Ир!.. Может, в «Телевизор»?
— Нафига? Скушно… Ладно, давай в нет сначала зайдем?
— Давай!
Мы щедро одарили инет-клуб винными парами и полезли хулиганить по чатам. Неожиданно промелькнуло название моего города в одной из чьих-то мессаг. Я посмотрела ник. Дайк. Хм, забавно!
ЧАМИ: Дайк, прив))))
ДайкЖ ЧАМИ, привет!
ЧАМИ: Дайк, откуда чатишься?))
ДаЙК. ЧАМИ, из Красноярска
ЧАМИ: Дайк, это мы поняли! из дома или из клуба?
Дайк: ЧАМИ, из клуба
ЧАМИ: Дайк, какого????
Я оглядела зал. И зацепилась взглядом за одну особу. Она сидела напротив. Но я ее просто узнала. Прошлым летом, у Центральной гостиницы. Мы сидели с Киркой в летнем кафе, а она выделялась тем, что явно ждала кого-то. И как-то, вообще, была вне. Странная какая, подумала я тогда. Я перевела взгляд на монитор.
Дайк: ЧАМИ, Х-файл
Оппа! А клуб-то другой. Значит, не она.
ЧАМИ: Дайк, а я из порта… знаешь такой?
Дайк: ЧАМИ, знаю
ЧАМИ: Дайк, ты в этом чате часто?
Дайк: ЧАМИ, нет, я вообще случайно сегодня
ЧАМИ: Дайк, и правильно! реал лучче всякого виртуала! это намек*))))
Дайк: ЧАМИ, намек?
ЧАМИ: Дайк, или предложение познакомиться в реале))))
ЧАМИ: Дайк, принимается?
ДаЙК: ЧАМИ, принимается… а как?
ЧАМИ: Дайк, да млин! элементарно — или ты — ноги в руки и сюда, или я — к тебе)))) первое удобнее)) т. к. я с приятелем… а его вытащить счас из сети нереально(((
Дайк: ЧАМИ, с приятелем?
ЧАМИ: Дайк, ага)… но мы его можем кинуть — пущай инетится)))) так что?))
Дайк: ЧАМИ, хорошо я приду… а как я узнаю тебя?
ЧАМИ: Дайк, я в черной майке и светлых брюках) на носу очки)))) не промахнешься))) здесь счас народу мало
Дайк: ЧАМИ, хорошо… а я лысая!
ЧАМИ: Дайк, савсем??))))
Дайк: ЧАМИ, ну маленький ежик
ЧАМИ: Дайк, оччаровательно!))) ну так жду?))))
Дайк: ЧАМИ, да
ЧАМИ: Дайк, оки)))))
От нас уходит Дайк — отследила я и подняла глаза на визави. И вовремя — она поднималась. Уходит? А жаль… Но тут я заметила у нее в руке сигарету. Значит, курить. Я немного подумала и вышла за ней.
Она была все такая же — вне. Закурила, и, не замечая меня, уставилась куда-то в межвоздушное пространство. Разглядев ее ближе, я отметила, что ей явно далеко за тридцать. И какие-то совсем уж грустные глаза.
Я подошла.
— Добрый вечер! Извините, огня не дадите?
Она словно очнулась и как-то слишком услужливо протянула мне зажигалку. Я потянулась сигаретой в губах к огниву, тогда она, выдав извинительное междометие, спешно нажала на колесико, поднеся зажигалку ближе, но я уже, сменив жест, тянулась к зажигалке рукой, и она, смешавшись, отпустила колесико и снова протянула зажигал ку, отдавая ее мне. Мы улыбнулись обе, и я прикурила.
— Спасибо, — как можно очаровательнее промычала я, возвращая ей предмет.
Она снова ответила каким-то неясным междометием и вернулась в свой космос. Хм… Я сделала пару затяжек и нагло заявила:
— Меня Ирина зовут.
Она вновь встрепенулась, смущенно улыбнулась и ответила:
— Очень приятно… Инга!
— Очень приятно. — Я зарядила свою реплику самой что ни на есть эротичной интонацией, на какую только была способна. Но, похоже, она моей эротики не уловила, продолжая дергать губами сигарету чаще, чем это было необходимо, мучительно, видимо, соображая, какая может быть тема для светской беседы со случайным человеком. Ладно.
— Вы в чатах сидите? — продолжила наступление я.
— А, н-нет… бываю, но очень редко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25