Дальше надо плыть по реке, думаю я. Припарковав машину, я стою на мосту и гляжу на бурную реку у себя под ногами. Хорошо смотреть на реку, но плохо то, что в реке течет вода, и плыть по реке — значит плыть по воде, а это значит погрузиться в поток, в смерть и в параллельную реальность, черт бы побрал параллельные реальности, так и хочется повторять: черт бы их побрал!Протяженность той части Гёйлы, которая богата лососем, составляет сто двадцать километров, и это много, думаю я, это двенадцать миль лососевой реки, и на двенадцати милях плавает много лососей, а как я знаю, Бим сидит где-то в нижнем течении Гёйлы, так что, если идти по берегу Гёйлы пешком, на это потребуется не один день, поэтому придется плыть, и получается, что я опять попадаю в тот же фильм, в тот самый, в котором главный персонаж, цепенея от ужаса, вынужден избавляться от него, возвращаясь к источнику своего страха, а я, как полагают зрители, должен пуститься в странствие но воде, чтобы избавиться от своих кошмаров; на самом деле правда гораздо хуже — правда в том, что мне придется пуститься по воде, но это не принесет мне избавления, так как от воды и от потопа нельзя избавиться, они вечны, и, возможно, это единственная вещь в мире, которая приближается к вечному, так что, несмотря на все добрые намерения Голливуда и других доброжелателей, мне это не поможет, потому что я — независимый и бескомпромиссный кинодеятель, я вынужден пойти навстречу опасности, пойти навстречу воде, которая вызывает у меня страх и ненависть, без надежды на избавление, ибо я по ту сторону избавления, я болен, и я по ту сторону избавления, и публика уйдет из кино разочарованная, а некоторые кинобоссы откажутся показывать мой фильм в своих кинотеатрах, потому что он слишком мрачен и ничему не может научить.Я отправляюсь в Тронхейм и беру в аренду байдарку, двухместную байдарку с двумя веслами, двумя спасательными жилетами — словом, с двойным снаряжением, и возвращаюсь назад, останавливаюсь немного выше по течению, мили на две или на три выше, оставляю там машину и спускаю байдарку на воду — на воду, которая течет и несет изменения, as we speak так сказать, я предпочитаю выразиться по-английски, поскольку по-норвежски получился бы не тот смысл, на пат язык это переводится «в момент разговора», а какой же в этом смысл — это мало что значит или вообще не имеет значения, а нам нужен смысл, нужна значимость, так ведь мы считаем, а река нее время несет изменения, пи одно мгновение не проходит бел изменений, в этом и заключается характерная черта рек, в этом заключается почти вся их дефиниция — ни одно мгновение не проходит без того, чтобы река не изменила своих окрестностей, а Гёйла у нас одна из самых опасных рек в смысле наводнений, все это знают, это даже записано в энциклопедии, наводнения не раз принимали здесь размеры стихийных бедствий, и самым страшным из них, кажется, было наводнение в Стурофсене 1789 года, которое совпало по времени с Французской революцией, из-за всеобщего недовольства у людей не осталось другого выхода, как только прибегнуть к революции, а я не люблю революций, некоторые из них я могу понять, но все-таки слишком уж это скоро, слишком все под одну гребенку, я верю в перемены, которые идут потихоньку, я верю в эволюцию, хотя эволюция, конечно, не то — у французской эволюции нет той лихости, какая есть у Французской революции, ведь революция — это быстро: неделя или, может быть, что-то около года, а эволюция не торопится, она сколько надо, столько времени и займет, я не революционер, я эволюционер, я верю в эволюцию на любом уровне, допуская даже вооруженную эволюцию в том случае, когда все остальные средства ни к чему не привели, потому что эволюция не происходит впопыхах, она всегда подумает и, где надо, постарается приспособить одно к другому: тут подштопает, там отрежет, потом отступит немного и посмотрит, оценит свою работу со стороны и оставит все как есть на несколько тысяч или миллионов лет, а потом вдруг снова вмешается и внесет какое-нибудь гениальное измененьице, которым увенчается становление вида, причем ровно такое измененьице, которое тот выбрал бы сам, а революция — это уже большие перемены за короткое время, большое наводнение 1789 года, одновременно во Франции и в долине Гёйлы и наверняка где-то еще, потому что поток все время течет, и 1789 год не был исключением, хотя, вероятно, в этот год он разбушевался сильнее обычного; я не знаю, я только предполагаю, потому что я тогда еще не родился и меня там не было; тут я спрашиваю себя, где же я тогда был, в 1789 году, если там меня не было, ведь где-то же я должен был находиться, хотя бы мои гены; скорее всего мои гены были в это время в пути, как и все другие гены, ведь в первую очередь, думается мне, я — носитель генов; конечно же, я работаю в сфере брошюрописания, конечно же, пишу брошюру о Финляндии, я — представитель СМИ, и обо мне много чего можно еще сказать, однако и первую очередь я — носитель генов, мои брошюры через тысячу лет никто не вспомнит, а гены могут напомнить о себе, если я, подобно многим другим, правильно разыграю свою карту, я — промежуточный хозяин генов — генов, которые до меня побывали где-то еще и от меня тоже куда-нибудь перейдут, но сейчас они временно поселились у меня, и, надо думать, они мной недовольны за то, что я не завел потомства, не передал их дальше, и сейчас добиваются, чтобы я отправил их в путь, для них было бы поражением умереть вместе со мной, с их точки зрения это значило бы прервать цепь, остановить поток, ведь гены любят течение, тогда как я его ненавижу, продолжение пути — это единственное, что их заботит, все остальное для них неважно, они совершенно равнодушны к Финляндии, они не видят красоты Финляндии так же, как не видят необходимости писать о ней брошюру, единственное, что их интересует в Финляндии, — это финские гены, финские женщины, вот это то, что им надо, потому что тут можно смешаться и продолжить путешествие, посмотреть новые места или старые, где они уже бывали раньше, ведь мои гены где только не побывали, они пожили во всех странах и во всех временах и думают, что они вечны, но тут они ошибаются, они тоже могут исчезнуть, как все на свете, вода может их унести, я — носитель генов, но я их не слушаюсь, я не делаю так, как они хотят, потому что я их не люблю; пускай они теперь все отмечены на карте, я все равно их не люблю; теперь мы знаем, где и как они расположены, мы их пронумеровали и дали им названия, про многих узнали, кто из них чем занимается, они перестали быть тайной, и, думаю, генам не очень-то нравится, что мы раскрыли их секреты, а я рад, что им неприятно, и к чертям гены, хотя они и участвовали в том, что происходило в 1789 году, а может быть, как раз потому и рад, что они принимали участие, когда революция прокатилась по Франции, а Гейла по Сторофсепу, по сегодня вода не выходит из берегов, грозя затоплением, уровень воды в реке обычный; снег, как видно, в основном уже растаял, что-то рано он нынче растаял; вот снег я люблю, снег — это самая приемлемая форма воды, это вода в порошкообразном состоянии, это как бы убитая вода — вода, потерявшая текучесть, снег ставит воде шах и мат, так я думаю, но сейчас он растаял, и я не могу простить снегу того, что он растаял, и каждый год у меня с этим проблемы, каждый раз не могу ему этого простить, а теперь вот я сижу в байдарке и плыву по бывшему снегу, и мне кажется непростительным, что он взял и растаял.Я плыву по течению Гёйлы, увертываясь от торчащих камней, как мне кажется, по-индейски и стараюсь удержаться на середине, когда течение хочет утащить меня в сторону. Всю дорогу я проплываю мимо хижин и сарайчиков, понастроенных любителями половить лосося, иногда встречаются и рыбаки, хотя сезон еще только начинается, и все время вижу лососей; вот ненормальные рыбины, думаю я, надо им непременно возвращаться на нерест домой, именно в эту реку, где они сами когда-то родились; много лет проведя в другом полушарии, они все равно в урочный час устремляются домой, затоскуют по родине и вернутся; казалось бы, есть тысячи других рек на свете — выбирай любую, но они отыскивают дорогу в свою родную реку, переплывают океан и возвращаются домой, в отличие от меня: я тоже тоскую по родному дому, но нигде не могу его найти и, так и не сыскав, поселился в Осло, вообразив, как это хорошо жить там, где столько разных возможностей, так думаю я, плывя на байдарке вниз по реке, словно индеец, хотя для индейца я чувствую себя довольно-таки нервно.Река делает изгиб, поворачивая к фьорду, и я следую туда, куда она меня несет, другого выбора у меня нет, ведь река — это вода, а если хочешь сладить с водой, надо плыть по течению, не пытаясь гладить ее против шерстки, и вот я тихо проплываю мимо кустов и рощиц, мимо удильщиков и мостов, проплываю под мостами, и вот, вынырнув из-под очередного моста, я замечаю на берегу добротную рыбачью хижину, а перед ней молодчика с наголо бритой головой. Он сидит и курит и глядит на меня без всякого интереса, вот, мол, проплыла лодка; его мозг регистрирует такой зрительный импульс — байдарка; представление о байдарке передается в тот участок мозга, который ведает связью между восприятиями и понятиями, и он думает: вот байдарка, я вижу байдарку — затем встает и уходит в хижину, подумав при этом: «хижина», и скрывается за дверью. С виду все очень просто и невинно, но в действительности для осуществления даже столь простенького мыслительного и моторного действия в мозгу бритоголового, очевидно, должны совершаться сложнейшие расчеты и процессы, так что, несмотря на отсутствие волос на голове, внутри ее сохраняются все функции, какие есть у всех, одни и те же химические процессы, аминокислоты, энзимы, белки и нейронные связи существуют в черных, желтых, коричневых, красных, мусульманских, еврейских и мормонских головах; их идентичность, разумеется, — банальный факт, однако я особо подчеркиваю его — подчеркиваю, поскольку это неустанно надо подчеркивать по причине нашей непроходимой глупости, потому что мы глупы, как бревно, так глупы, так глупы, что невольно хочется сказать — к черту нас всех, к черту тебя, читающего меня, и к черту меня, пишущего все это, и вообще всех нас до единого к черту, потому что мы глупы, и не много проку в том, чтобы высказывать это изысканными способами, об этом нужно говорить прямо; и родина древнего человека была в Африке, я это знаю, я читал; читал на мокрой бумаге и на сухой бумаге, на какой только бумаге не читал, потому что это установленный факт и об этом всюду написано; даже эти бритоголовые, нравится им это или не нравится, произошли из Африки, из самой черной Африки, поскольку новейшие исследования показали, что homo sapiens — то есть я, ты, мы все — никогда не развивался рядом с другими первобытными людьми, такими как homo erectus или неандертальцы, нас это не устраивало, мы решили развиваться самостоятельно, без помощи прочих низколобых видов, которые после долгой борьбы за существование в конце концов махнули на это дело рукой, решили, что пропади оно все пропадом, и перестали бороться; мы же оказались более ловкими, пустились в странствия и разбрелись по свету во всех направлениях, так как в Африке нам уже стало тесно, нам захотелось расправить крылья, и вот мы пошли своим путем и обзавелись разным цветом кожи и другими свойствами, приспособленными для житья в тех местах, по которым мы расселились; так, например, здесь, на севере, целесообразно было иметь голубые глаза, потому что солнце тут не такое яркое, как в Африке, но Африке мы все же обязаны многим, мы обязаны ей своим существованием, ибо там были идеальные для нас условия и в Африке мы пробыли долго; и была у меня ферма в Африке «Африканская ферма» — название книги датской писательницы Карен Бликсен.

, думаю я, но это неправда, никогда у меня не было фермы в Африке, а вот у моих генов была, у них была в Африке гигантская ферма, отличное было времечко!Я подгребаю к берегу и скрываюсь с лодкой под ветвями нависших над рекой деревьев. Часы идут, бритоголовые то появляются из хижины, то снова в нее уходят, среди них я увидел и Бима, он тоже то появляется, то снова уходит в хижину, немного поудил, но так ничего и не поймал, потом они там выпили пива, немного погомонили, как положено у бритоголовых, но, о чем там говорят, я не расслышал, я жду, когда они наконец устанут и лягут спать, тогда я перейду к следующему пункту плана, который составляет главную цель всего путешествия, а именно заберу Бима; жизнь вообще состоит из промежуточных целей и главной, которой они подчинены, думаю я, поездка из Осло сюда, аренда байдарки, плавание вниз по реке — были промежуточными целями, они были необходимыми подготовительными этапами для осуществления главной цели; по этому принципу мы строим свою работу, так организуем все дела, которыми занимаемся, и, как мне кажется, это изящно; наша уникальность заключается в том, что мы можем ставить себе больше промежуточных целей, чем любые другие животные, мы умеем управлять процессами, имеющими бесчисленное количество этапов, в отличие от других сообразительных животных, которые могут управлять только такими процессами, которые имеют ограниченное число этапов, а началось это еще в Африке, повторяю я себе, никто не должен забывать, что это началось в Африке. Бритоголовые вырубаются один за другим. Они напились до потери сознания, как финны, отмечаю я про себя и вспоминаю одну историю, которую я прочел в прошлом году, в виде исключения на сухой бумаге, потому что я купил тогда шведскую газету, а шведские газеты, в отличие от вечно мокрой «Афтенпостен», всегда бывают сухие; там шла речь об инсталляции одного шведского художника, специально созданной им для выставки в Германии; художник построил типичный, выкрашенный в красный цвет шведский летний домик с белым забором и флагштоком — одним словом, всем, что полагается, — по этот домик он поставил на плоту посреди небольшого немецкого озера и поселил на этом плоту трех шведских бритоголовых — подлинных бритоголовых;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31