— Я бы побыла с вами, — извинилась Татьяна. — Но у нас, как назло, ЧП. Родион неудачно приземлился, похоже на перелом. Но я зайду попозже.Вера проводила женщину. Вернулся Егор с водкой.За окном было уже совсем темно, дождь хлестал, небо трещало, разрываемое по швам неровной молнией. Сухарев сбросил с себя мокрую насквозь рубашку и остался в таких же мокрых шортах. Ребенка уложили на стол и сами встали у этого стола — испуганные и сосредоточенные. Сухарев наливал водку, разведенную теплой водой. Вере в ладонь, она растирала орущего ребенка. Делали дело молча, сосредоточенно. Когда растерли последний пальчик, напряжение в комнате звенело.— Теперь уж «скорая» не приедет? — полуспросила Вера.— Наверное, застряла на полпути.Они одновременно вздохнули. Девочка барахталась на столе. Крик ее потерял интенсивность, перешел в обычный плач.Сухарев показал на бутылочку, Вера дала девочке пузырек со сладкой водой — та зачмокала. Ее накрыли пеленкой. От усилий крошечный лобик покрылся бисеринками пота. Когда содержимое подошло к концу, девочка уснула. Ее положили на Верину кровать.Лоб и щеки ребенка стали влажными и прохладными — жар спал.Вера опустилась на стул у кровати и не отрываясь следила за беспокойным сном ребенка.— Если с ней что-то случится, я не переживу, — вдруг сказала Вера.Сухарев опустился на свободный стул.— У нее нет родителей? Кто она вам?— У нее есть по крайней мере мать. И дед.— Почему же она с вами?— Ее матери шестнадцать лет, это моя двоюродная племянница. Вернее, даже троюродная. Дочь моей двоюродной сестры Инги. Так вот эта бестия не придумала ничего лучше, как подкинуть свою дочку мне.— Наверное, она знала, что вы любите детей.Вера посмотрела на Сухарева. В темноте его глаза казались темнее, чем на самом деле, мерцали сдержанным блеском. Она усмехнулась:— Зоя это сделала, чтобы позлить меня. В детстве она дико ревновала меня к отцу.Сухарев ошарашенно уставился на нее.— Так, значит…— Да, Егор. Коля — Ксюшкин дед.— И он ничего не знает?Вера развернулась к нему на стуле.— А чего вы хотели? Чтобы я рассказала ему, что его дорогая Зоя родила? Чтобы он забрал беспомощного ребенка скитаться с ним? У него ни кола ни двора! Он только что из тюрьмы.— Но что же вы собираетесь теперь делать? Растить ребенка, зная, что в любой момент у вас его могут отнять?— Не берите в голову. — Вера поднялась, подошла к шкафу, достала оттуда две кружки. — Вам нужно выпить, вы промокли.Она налила немного водки Сухареву и себе.Разрезала яблоко. Выпили.— A y вас есть дети? — спросила она, уже смелее глядя Сухареву в глаза.Он покачал головой.— Ну а женаты вы были? — не унималась Вера. — Неужели никогда? Вот уж не поверю!Сухарев поднялся.— Ну, мне пора. Что-то я засиделся.Вера удивленно смотрела в его голую спину. Что она такого сказала? Задала обычный вопрос.— Подождите, Егор! — Она поднялась и подошла к нему. — Вы не обижайтесь на меня за тот вечер, хорошо? Я вела себя по-дурацки, не знаю, что на меня нашло.— Я уже забыл.— А.., тогда — спокойной ночи…Вера не знала, что сказать. Ей мучительно не хотелось оставаться одной. Но она не могла попросить его остаться. И в то же время больше всего на свете ей хотелось, чтобы он остался.— Да. Я пойду. Но я зайду позже узнать, как она. — Он кивнул на девочку.Сухарев ушел, и одиночество волной нахлынуло на Веру. Она поправила Ксюшкину пеленку. Девочка спала, обессиленная жаром. Дождь хлестал по стеклу, будто пытался что-то доказать ей. Что? Что вся ее теория о любви и предательстве — бред и никаких выводов из собственной жизни делать нельзя? Все повторится вновь, человек способен вновь и вновь обретать надежду? Но на что она надеется сейчас? Что этот сыч лесной полюбит ее и развеет ее страхи? Какая наивность! Зачем он ей нужен? Да и она не нужна ему вовсе, это он демонстрирует ей как может.Вера вскочила и вытащила из чемодана ветровку.Она не может оставаться здесь одна. Сейчас она пойдет и скажет ему об этом. Пусть он думает о ней что хочет. Вера выскочила под хлесткий ливень. Ноги мгновенно промокли. Она двигалась на свет ночника в его окне, как корабль на свет маяка. Ее колотила внутренняя дрожь. Холода она не замечала.Она толкнула дверь и ударилась о Сухарева. Он стоял в плащ-палатке.— Я.., мне страшно одной, — пробормотала она.— Я уже иду.Они вышли под дождь, держась за руки. Преодолев пространство сплошной воды, вбежали на веранду Вериного флигеля. Прежде чем войти туда, где спал ребенок, Сухарев снял плащ-палатку и, стряхнув, бросил на скамейку. Вера проделала то же с ветровкой.Лицо у Сухарева было мокрым, и Вере захотелось убрать с его щек холодные капли. Как только ей пришла в голову эта мысль, он протянул руку и стал вытирать ладонью ее лицо. У нее и волосы были мокрые, но ясное дело — их не вытрешь руками. Тем не менее Сухарев провел ладонью по мокрым волосам. От этого внезапного проявления тепла у Веры перехватило горло. Она громко всхлипнула, и тогда он обеими руками сжал ее голову. Потом наклонился и попробовал на вкус ее губы. Они были влажными и прохладными от дождя. Его губы показались Вере немного с горчинкой, как петрушка. Минуту назад она что-то хотела объяснить Сухареву, рассказать, что она чувствует. Но теперь, после поцелуя, она поняла, что ничего сказать не сможет. Ей только хочется крепко держаться за него, впитывая спокойное тепло с запахом мяты и зверобоя.Они вошли в комнату и сели на пол напротив кровати. Из-под пеленки выглядывала крошечная круглая ступня. Вера потрогала — кожа была теплой и влажной. Сухарев стащил со стола одеяло и накрыл их обоих. Теперь они сидели под одеялом, тесно прижавшись, и молча слушали дождь. Вера слушала свое плечо — на нем лежала горячая и тяжелая рука Егора.— Ты скучаешь по дочери? — вдруг спросил Сухарев.Вера помолчала.— Больше всего я хотела бы вернуться в ее детство. Все изменить. Стирать пеленки, баюкать ее. Но этого уже не будет. Иногда я думаю, что она ненавидит меня.— Почему?— Возможно, Игорь внушил ей, что я ее не любила. Она совсем не помнит меня.— Ты пробовала искать их через Интернет?— Я все пробовала. Игорь не отвечает.— Не может быть, чтобы он ни с кем из России не общался.— Видишь ли… У него с матерью были сложные отношения. Она подавляла его. Думаю, что в конце концов его отлет в Канаду — это своеобразный бунт.К тому же его мать уже умерла. А друзей у него и здесь было немного, а там он мог завести новых.— А о себе ты что думаешь? — задал Сухарев странный вопрос.— Не поняла.— Ну ты-то против чего бунтуешь?— Разве я бунтую? — размышляла Вера. — С чего ты взял?— Во-первых, ты бунтуешь против своего имени.Ты разделила его на два взаимно исключающих. Вера.Ника. А в сущности, это одно красивое имя — Вероника. Я буду звать тебя Вероника.«Я буду звать тебя Вероника», — звучало у Веры в ушах. Он будет звать ее. Это как обещание, как что-то в будущем.— Зови, — сказала она и потерлась ухом о его плечо. Это оказалось очень приятно — чувствовать щекой и ухом чужое жесткое плечо.— Ты решила все вычеркнуть, что было в прошлом, включая саму себя.— Да, наверное.— Ну и как, получилось?— Нет, как видишь. Прошлое догнало меня и схватило за подол. Я всех их любила — Ингу, Колю, тетю Оксану. Я только Зойку не успела полюбить. А потом решила: раз они меня предали, то я их вычеркну, будто их и не было в моей жизни. Разлюблю.— А Ксюшка заставила тебя усомниться в своей силе.— Да, я люблю ее. С этим ничего не поделаешь.Больше всего я мечтаю сейчас, чтобы она проснулась здоровой.— Я тоже. Знаешь, я не хочу, чтобы ты уезжала.Сердце Веры сжалось и поползло в живот. Она повернулась и прижалась губами к его плечу.— Повтори, — попросила она.— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — ровно произнес он, не глядя на нее. И замолчал.Вера дышала ему в плечо и плакала. Он не хочет, чтобы она уезжала!Целую вечность никто не говорил ей этих слов. И что самое главное — они звучали искренне. Уж в оттенках интонаций Вера хорошо научилась разбираться. Он сам почему-то изо всех сил сопротивляется своему чувству, и именно это вызывало доверие. Хотелось слушать его голос.— Я хочу знать о тебе все. Расскажи мне о себе, — попросила Вера.— Когда-нибудь потом.— Но почему?Это показалось Вере странным.— Сдается мне, что ты тоже бунтуешь. Заперся здесь вдали от людей, никого в свою жизнь не пускаешь. Почему?— Тебя пущу. Но не сейчас, ладно?Сухарев наклонился и нашел в темноте ее губы.Они целовались, сидя на полу — как школьники. Дождь за окном поредел.— Не уезжай, — попросил он шепотом.— Ладно, я побуду еще немного, — так же шепотом ответила она.«Скорая» приехала утром, никаких отклонений в здоровье девочки врачи не обнаружили.— У нее режется первый зуб, мамаша, — устало сообщила врач. — В этом случае может быть не только температура, но и расстройство стула, повышенная нервозность. У вас что — первый ребенок?Не дождавшись вразумительного ответа от Веры, врач посоветовала побольше с ребенком гулять, поскольку после дождя воздух в лесу особенно целебный. Вера собралась и отправилась выгуливать Ксюшку. Пляж был мокрый, каждый след отпечатывался в песке. Вера шла и разговаривала с девочкой. О том, как испугалась за нее вчера и как нехорошо так пугать тех, кто любит тебя.У лестницы ее поджидала Татьяна.— Ну как? Воспаления нет?Вера покачала головой.— Зубки лезут.— Надо же! Так нас всех перепугала, хулиганка!Татьяна весело погрозила пальцем Ксюхе. Та в ответ пустила слюни.— А у вас как дела?— Перелома, слава Богу, нет, но вывих порядочный. Сегодня ездили на рентген.Вера не успела выразить сочувствие, Татьяна отвлекла ее, показывая в небо. Параплан парил над поляной, а рядом невозмутимо завис орел.— А вообще-то, Вера, я очень рада за вас. Ну, точнее, за Егора.Вера открыла было рот, но Татьяна не дала ей возразить:— Я сразу, как приехала, заметила — он другой.Глаза другие. Мы ведь пять лет назад, можно сказать, силком его в свой клуб втянули. В глазах — голая тоска, смотреть невозможно. Стал летать, немного ожил.А сейчас с ним такие перемены…— Какие же раньше у него были глаза? — полуспросила Вера.— Отсутствующие. Весь в себе.— Да, но, наверное, для этого были причины?— Конечно, причины, — согласилась Татьяна и вдруг попросила:— Можно я ее подержу?— Попробуйте. Она у нас дама с норовом, не ко всякому пойдет.Татьяна осторожно взяла Кеющку. Та нахмурила бровки.— Какие мы красивые! Какие норовистые! На маму похожа, вижу. А на папу?— Таня, вы извините… Вы нас не правильно поняли. Это не Егора дочь и не моя.Татьяна вскинула на собеседницу огорченное лицо.— Правда? А я-то думала! Ему бы так нужно семью, ребенка…— Но почему?— Как почему? Ведь его жена погибла беременная, разве он вам не рассказывал?Вера замялась.— Егор всегда обходит эту тему. Ему до сих пор больно об этом говорить.— Да это и понятно. Он столько лет стережет эту реку, где утонула его жена. Словно она может выплыть, понимаете? Как он с ума не сошел до сих пор?Они приехали на месяц отдохнуть, а он поселился здесь навечно. Похоронил себя вместе с ней. У них так долго не было детей, они так радовались…— Так.., тело не нашли? — тихо спросила Вера, зная, что у Егора она об этом не спросит.— Нет… — Теперь Татьяна уставилась на Веру с подозрением. — Так вы и этого не знаете?— Теперь знаю.Она забрала Ксюшку и зашагала вдоль берега в противоположную сторону. В голове пульсировала кровь.Она все поняла. Горло сжимал спазм. Чужая боль облила ее своей неподдельностью. Преданность — качество, которое она превыше других ценила в людях, бесспорно, принадлежало Егору, этому странному лесному сычу.Она должна для него что-то сделать. Что? Купить в конце концов для него эту турбазу, чтобы никто не смог прогнать его отсюда. Она понимает его беду. Больше того, она любит его…Вера вернулась в лагерь и стала искать Сухарева.Его нигде не было.Накормив и искупав девочку, она укутала ее и положила в коляску. Засыпала Ксюшка только на свежем воздухе. Вера катила коляску перед собой по направлению к столовой, когда ее догнал Сухарев.— Пойдем, — сказал он и положил ей в руки букет полевых цветов.Букет был пестрым, горько-ароматным, но Сухарев не дал ей насладиться созерцанием.— Куда мы идем?— Ко мне.Он привел ее к своему флигелю. Коляску со спящей девочкой поставили на веранде и накрыли пологом от комаров. Вечерело. Во флигеле пахло полынью и мелиссой. На столе у окна Вера заметила два высоких бокала и миску с черешней. Ягоды высились горкой, а стебельки торчали в разные стороны. Сухарев чиркнул спичкой, и на подоконнике ожила свеча. Достал из шкафа вино и наполнил им оба бокала:.. И вино, и черешня были одного цвета. Вера села к столу и взяла ягоду. Черешня оказалась упругой и сочной. Сухарев поднял бокал.— Я хочу выпить за вчерашнюю ночь. Она оказалась очень важной для меня.— И для меня, — как эхо повторила Вера.Он пил свое вино, не отрывая от нее глаз. Она проделала то же самое. Краем сознания Вера отметила, что, конечно, где-то она это уже видела или читала: вино, свеча. И что Сухарев неоригинален.Но сейчас это не имело значения. Он сделал это все для нее. Он хочет быть с ней, она ему нужна. И это главное.В ночь за окном вдруг ворвались звуки ударных.— Танцы, — кивнул Егор в сторону столовой.Вера встала и взяла его за руку.— Я объявляю белый танец.Сухарев поднялся и обнял ее. Они танцевали на маленьком свободном пространстве его комнаты между столом, кроватью и дверью, и теснота помещения делала их еще неразрывнее и ближе. Сухарев потерся щекой о ее волосы, и Вера закрыла глаза. Казалось, что ночь плывет мимо них, унося с собой заботы и впечатления. Им оставалось только чуткое ощущение друг друга, их тесный мир на двоих. Сухарев остановился и нашел губами ее лицо. Он изучал его неторопливо, словно губы хотели запомнить то, что целовали, и, сбиваясь, возвращались к уже изученному, чтобы повторить все сначала.— Ты все еще думаешь о нем? — вдруг спросил Егор, держа ее лицо в ладонях.— Нет. Я думаю о тебе. Я хочу.., может, это звучит слишком прямолинейно, но я хочу тебя! — выпалила Вера, держа обе ладони на его груди.Он молча кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42