Очень характерны слова архимандрита Софрония о различии между богословием умозрительным и совершающимся в Боге:"Достижение подлинного созерцания без очищения сердца – невозможно. Только сердце, очищенное от страстей, способно к особому изумлению при созерцании непостижимости Бога. При этом изумлении ум радостно молчит, обессиленный величием созерцаемого.К состоянию созерцания иным путем идет богослов-мыслитель и иным – аскет-монах. Ум последнего не занят никакими размышлениями; он только, как сторож, безмолвно внимает тому, чтобы ничто постороннее не вошло в сердце. Имя Христа и заповеди Его – вот чем живут сердце и ум при этом «священном безмолвии»; они живут единою жизнью, контролируя все совершающееся внутри не логическим исследованием, а особым духовным чувством.Ум, соединившись с сердцем, пребывает в таком состоянии, которое дает ему возможность видеть всякое движение, происходящее в «сфере подсознания». (Этот термин современной научной психологии употребляем здесь условно, так как он не совпадает с представлениями православной аскетической антропологии.) Пребывая внутри сердца, ум усматривает в окружении его появляющиеся образы и мысли, исходящие из сферы космического бытия и пытающиеся овладеть сердцем и умом человека. В форме помысла, то есть мысли, связанной с тем или иным образом, является энергия того или иного духа. Натиск идущих извне помыслов чрезвычайно силен, и, чтобы ослабить его, монах вынуждается в течение всего дня не допускать ни единого страстного взирания, не позволять себе пристрастия ни к чему. Монах постоянно стремится к тому, чтобы число внешних впечатлений довести до последнего возможного минимума, иначе в час внутренней, умной молитвы все отпечатлевшееся неудержимою стеною идет на сердце и производит большое смятение.Цель монаха – достигнуть непрерывного умно-сердечного внимания; и когда после многих лет такого подвига, труднейшего всех других подвигов, чувство сердца утончится, а ум, от многого плача, получит силу отталкиваться от всякого приражения страстных помыслов, тогда молитвенное состояние становится непрестанным и чувство Бога, присутствующего и действующего, – великой силы и ясности" (Старец Силуан. С.127-128).Православное богословие должно напитаться соками безмолвия, чтобы сделаться подлинно православным, а не академическим. На этом поприще уже прилагаются определенные усилия, но проблема не становится менее острой. Говорит ли современное богословие о слезах и плаче, самоукорении и смирении? Рассматривает ли оно в качестве способа богопознания «остановку ума и мира, забвение дольнего... перенесение помышлений к лучшему»? Полагает ли оно условием достижения богообщения необходимость «оставить все чувственное вместе с ощущениями, и, возвысившись над помыслами, помышлениями, всяческим знанием и самою мыслию, всецело же отдаться чувственному умному действию, которое Соломон назвал божественным чувством, и достичь неведения, которое превыше знания, или, что то же самое, всех видов пресловутой философии...»? 'Αγ. Γρηγόριος Παλαμας. 'Ομιλίαι Οιλονόμου. Σ.170

.Мне представляется, что современное богословие является скорее умозрительным, рациональным. «Богатство», на котором оно основывается, заключено в мысли. Показательна его оценка, данная архимандритом Софронием: «...еще один вид воображения, о котором мы хотим говорить, – это попытки рассудка проникнуть в тайну бытия и постигнуть божественный мир. Такие попытки неизбежно сопровождаются воображением, которое многие склонны называть высоким именем богословского творчества. Подвижник умного богословия и чистой молитвы решительно борется в себе с этим видом „творчества“, потому что оно является процессом обратным порядку действительного бытия, так как при этом человек творит Бога по образу своему и по подобию» (Старец Силуан. С.144).
В другом месте тот же автор пишет: "Богослов-рационалист строит свою систему, подобно тому как архитектор строит дворец или храм, пользуясь эмпирическими и метафизическими понятиями в качестве строительного материала и заботясь не столько о соответствии своего идеального построения действительной истине бытия, сколько о великолепии и гармонической целостности своего произведения в его логическом аспекте.Как это ни странно, но многие большие люди не устояли перед этим, в сущности, наивным искушением, скрытым началом которого является гордость.Порождения рассудка бывают автору дороги так же, как матери дорого дитя, порождение ее чрева. Свое творчество он любит, как самого себя, ибо отождествляется с ним, замыкаясь в своей сфере. В таких случаях никакое человеческое вмешательство извне не в силах помочь, и если сам он не отречется от своего мнимого богатства, то никогда не достигнет чистой молитвы и истинного созерцания" (там же, с.150).
Таково Варлаамово, а не паламистско-православное богословие.Кроме того, сегодня можно заметить некое предубеждение против Иисусовой молитвы и того способа, посредством которого она совершается. Конечно, наблюдается некоторый расцвет молитвы, связанный со старанием издателей сделать доступными связанные с ней святоотеческие труды и сочинения, но в то же время отмечается и некое невежество в данной области, и неспособность приблизиться к молитвенной жизни. Книги обычно читаются ради самого чтения, как дань моде. Более того, наблюдается даже такое явление, когда «духовные» люди насмехаются над безмолвной жизнью или, еще хуже, не позволяют тем, кто находится под их духовным руководством, интересоваться такими вещами. Постоянно можно слышать утверждения, что «это не для нас» и тому подобное. Многие полагают, что людям достаточно уделять несколько минут утром и несколько минут вечером, чтобы помолиться своими словами или прочесть подходящие отрывки из некоторых служб. Сам священный дух безмолвия, то есть умиление, самопорицание, плач, считается неподходящим для мирян, что, как мы показали выше, противоречит словам святых отцов.Хуже всего то, что этот «мирской» образ мыслей и антиисихастский образ жизни преобладает и у монахов. Он проник и в монастыри, которые должны были бы быть посвященными Богу «подготовительными училищами», терапевтическими школами, где преподавалась бы наука врачевания. Некая монахиня сказала мне, что «пустынный ветер антиисихазма» ощущается и во многих монастырях. Согласно преобладающему направлению мыслей, мы должны знать о безмолвии, но оно не для нас! Я сам лично сталкивался с тем, что многие «выдающиеся» монахи, чьей обязанностью является наставление молодых монахов в православном духе, отзываются обо всем, что связано с безмолвною жизнью, как о недостойных внимания «сказках» или проявлениях прелести!Это поистине печально. «Безмолвие с самого начала становится отличительной чертой православного монашеского жития. Православное монашество – это одновременно и исихазм» Γ. Μαντζαρίδης. Παράδοσις 'Ανανέωσις εις την θεολογίαν του Γρηγορίου Παλαμα. Σ9.

.
К счастью, в последнее время наблюдается некоторое стремление вернуться к святым отцам, то есть к отеческой и главным образом безмолвнической жизни. Многие молодые люди, разочаровавшись в современной жизни с ее атмосферой тревоги и беспокойства, деятельности, лишенной безмолвия, и миссионерства без молчания, постепенно обращаются к безмолвнической жизни и впитывают ее соки. Многие приходят с этим желанием к монашеству, где продолжают пить воду святоотеческих родников, то есть православного предания. Но и в миру возникают очаги безмолвнической жизни.Такой образ жизни должен получить распространение и развитие и в городах. Именно под таким углом я смотрю на организацию церковно-приходской жизни. Только так мы придем к понятию того, что Церковь – это лечебница душ и место богоявления. В ходе очищения к человеку приходит ведение и созерцание Бога. Возможно, каждому следовало бы по мере сил заниматься молитвой Иисусовой, которая могла бы стать для него наставником во всех вопросах духовной жизни. Она научит нас, когда следует говорить и когда молчать, когда прерывать молитву, чтобы оказать помощь брату, и когда продолжать ее. С помощью молитвы можно понять, когда мы совершаем грех и когда на нас пребывает Божие благословение. Кроме того, нужно подвизаться, чтобы соблюсти свой ум в чистоте.Нашим жизненным правилом должно стать наставление преподобного Фалассия: «Заключи чувства в крепость безмолвного уединения, чтобы они не увлекали ума к свойственным им похотям» (Добр. Т.3. С.297).
Нам необходимо рассматривать как выражение основной цели нашей жизни слова святителя Григория Богослова, приведенные в начале этой главы: «Для невозмущаемого собеседования с Богом нужно погрузиться в безмолвие и хотя несколько возвести свой ум от непостоянного» (Свт. Григорий Богослов Т.1 С.376).
Мы должны твердо запомнить, что безмолвие есть, как говорят Каллист и Игнатий Ксанфопулы, «воистину незаблудный, истинный и отцепреданный образ жизни по Богу».Именно поучением Каллиста и Игнатия Ксанфопулов мне и хотелось бы завершить эти размышления о безмолвии: «Сей путь, сие духовное по Богу жительство и священное делание истинных христиан есть истинная, незаблудная и неподдельная, во Христе сокровенная жизнь. Его проложил и к нему тайноводствовал Сам Богочеловек, сладчайший Иисус; по нему прошли божественные апостолы; по нему проследовали бывшие после них, и им, как и должно, последовавшие славные руководители наши и учители, которые, с самого начала, с первого на землю пришествия Христова даже доныне, как светила, сияя в мире зарями живоносных словес и дел предивных, одни другим передавали и тем, кои в наше время суть, передали сие доброе семя, сей священный квас, сей начаток святой, сей залог некрадомый, сию благодать и силу свыше, сей бисер многоценный, сие божественное отеческое наследие, сие на селе сокрытое сокровище, сие обручение Духа, сие царское знамение, сию живую и текущую воду, сей огнь божественный, сию честную соль, сей дар, сие запечатление, сей свет – и подобное сему. Что и отселе будет, как наследство, передаваемо и таким образом переходит из рода в род, до самого второго пришествия Христова. Ибо неложен обетовавший: се, Аз с вами есмь во вся дни до скончания века. Аминь (Мф. 28:20)» (Добр. Т.5. С.420-421). Православная гносеология В этой книге, и именно в ее последней главе, не случайно зашла речь о гносеологии. Дело в том, что данный предмет тесно связан с врачеванием человеческой души. Выше мы показали, что падение, болезнь и омертвение человека состоят главным образом в падении, болезни и омертвении души, ума, сердца и разума, подверженного воздействию помыслов. Падение – это прежде всего падение ума. Когда душа, ум и сердце исцеляются, человек обретает ведение Бога. Точнее, человек обретает это вйдение не только когда исцелится окончательно, но и по мере своего исцеления. Когда же он достигнет, насколько это возможно, совершенного исцеления, то обретает не просто вйдение словес о Боге, но вйдение Самого Бога. Иными словами, Бог открывается исцеленному сердцу, сообщая ему знание о Себе. Отсюда хорошо видно, что православная гносеология теснейшим образом связана с лечением души. Богопознание возрастает по мере излечения, чистое же богопознание дается лишь тому, кто уже очистился и исцелился.Чтобы сказанное стало более понятным, сосредоточим внимание на учении двух отцов Церкви: преподобного Исаака Сирина и святителя Григория Паламы. Вначале мы рассмотрим три вйдения по преподобному Исааку Сирину, а затем – познание Бога по учению святителя Григория Паламы. 1. Три ведения по учению преподобного Исаака Сирина Рассматривая учение преподобного Исаака Сирина о трех ведениях, мы имеем в виду слова святого отца под номерами 62-66 (в русском издании сл. 25-29 – прим. пер.) по его книге «Слова подвижнические» 'Ασκητικα. 'Εκδ. 'Ρηγοπούλου. 1977.

, где это учение в основном и содержится.Прежде всего преподобный отец проводит разграничение между человеческим знанием и верой. Особенность человеческого знания в том, что оно «не имеет власти что-либо делать без разыскивания и исследования, а, напротив того, разыскивает, возможно ли тому быть, о чем помышляет и чего хочет» (с.118) (цифрами в скобках указываются страницы русского издания. – прим. пер.). Таким образом, человеческое знание является в высшей степени рациональным, причем в нем преимущественно действует падший разум, нарушивший свои естественные пределы, то есть захвативший власть и над умом. Вера же имеет иное определение, из которого явствует как ее большое отличие от знания, так и ее великая ценность. Преподобный Исаак говорит о вере, что под нею он разумеет «не ту, какою человек верует в различие достопоклоняемых и божественных Ипостасей, в превосходящее все, особенное естество Самого Божества и в чудное домостроительство, совершенное в человечестве восприятием нашего естества (хотя и сия вера крайне высока), – но веру, воссиявающую в душе от света благодати, свидетельством ума (της διανοίας) подкрепляющую сердце, чтобы не колебалось оно в несомненности надежды» (с.130-131).
Эта духовная вера познает тайны не от слышания, «но в духовных очах, которые видят сокрытые в душе тайны, невидимое и божественное богатство, сокровенное от очей сынов плоти и открываемое Духом питающимся с трапезы Христовой, в поучении законам Христовым...» (с.131). Таким образом, если человеческое знание приобретается благодаря деятельности разума и человеческим усилиям, то божественное вйдение приобретается верой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47