— я уже собралась довести до его сведения все вышеизложенные соображения и предложить ему обратиться в Управление собственной безопасности, но он опередил меня:
— Помогите найти этих уродов. Тех, кто за веревочки дергает.
— Ну, допустим, я их вычислю. И что я с ними буду делать?
— А вам ничего не надо делать, я сам сделаю.
— В каком смысле? Убьете, что ли?
Костя быстро взглянул на меня и хохотнул:
— Да вы что, Мария Сергеевна! Как вам такое в голову пришло? Я же не идиот — ментов валить. Я их куплю.
— Купите? — я даже слегка растерялась. — A вы уверены, что они продаются?
— Уверен, — голос его и вправду звучал уверенно. — Если их кто-то уже купил, то я их перекуплю. Просто предложу им больше.
И, заметив мой недоверчивый взгляд, развил свою мысль:
— Идиоты всякие думают, что самые страшные — это такие, как вы, упертые.
— Спасибо, Костя, — я невольно улыбнулась.
— Нет, правда. Вы, конечно, страшный человек, имеете принципы, и с панталыку вас не сбить, за принципы свои глотку перекусите. Но зато от вас знаешь, чего ждать.
Я с интересом слушала.
— Не-ет, самые страшные — это продажные менты. Не, они, безусловно, нужны, там отмазать, если надо, информацию какую слить, подсветить чего. Просто те, кто их приближает, их переоценивают. Думают, что за пару сотен баков в месяц эти прикормленные будут им до смерти служить верой и правдой. И одного не понимают: если они смогли этих ментов купить, то почему кто-то другой не сможет? Да легко! Просто надо больше дать.
— Костя, все это очень интересно. Только, говоря языком врачей, вам бы надо бороться не с симптомами, а с причиной заболевания. Ну, купите вы этих оперов, а заказчик найдет других исполнителей. Вы бы лучше узнали, кто сделал заказ на вашу посадку.
— А я знаю, — сказал Барракуда. — Это ублюдок Нагорный.
Глава 7
После того, как Барракуда ушел, я заперлась изнутри и упала в кресло. Чувствовала я себя как выжатый лимон. Гудела не только голова, но и руки-ноги, да еще и на душе было тошно, как будто я только что в одиночку разгрузила вагон с дерьмом. Хотя, по сути, так оно и было.
Первой моей мыслью было: вот, дожила, уже наемные убийцы приходят ко мне за защитой гражданских прав. Но в голове уже закрутилось, как можно вычислить этих уродов. А главное, заявление Кости о том, что заказал его Нагорный, представляло для меня прямой профессиональный интерес: Барракуда клялся, что тот жив-здоров и продолжает активно участвовать в жизни мафии.
Когда он высказался на эту тему, я поначалу отнеслась к его словам скептически. Я уже кое-чего понахваталась, в том числе и от Лени Кораблева, о страстной взаимной «любви» этих двух персонажей, и поначалу услышала в Костиных словах «Карфаген должен быть разрушен». Но Барракуда стоял на своем, хотя практически все его доводы в пользу этой версии сводились к его легендарному чутью. Никаких фактов, или Костя просто о чем-то умалчивал.
Расстались мы с ним на мажорной ноте грядущего сотрудничества, хотя я и не подписывалась под тем, что готова помогать ему. Но он ушел в полной уверенности, что я уже помогаю. Мне же нужно было все хорошенько осмыслить и посчитать приоритеты, поскольку коррумпированных работников милиции навзлом, — как писал в предсмертной записке покончивший с собой парикмахер, «всех не переброишь», да и супер-киллер Барракуда — вовсе не беззащитная сиротка. Но слишком уж его тема была завязана на мое дело об исчезновении Нагорного, да и косвенно — на убийство Карасева, о чем мы условились поговорить при следующей встрече. Костя, бесспорно, мог очень многое мне подсветить, причем его информация была бы гораздо более достоверной, чем вторичное знание Кораблева, хоть и дельное, но все же полученное из вторых рук.
У меня в ушах все еще звучал голос Кости Барракуды: «Мария Сергеевна, поможете мне?»
— Почему именно я, Костя? У вас наверняка есть люди в правоохранительных органах, не надо скромничать.
— Ну, есть, но я им не доверяю, — признался Костя.
— А мне почему доверяете?
— Не знаю. Но вам доверяю, от вас волна идет.
— Вы же меня совсем не знаете.
— Я вас чувствую, — сказал Барракуда. Потом он стал убеждать меня, что после исчезновения Нагорного Карасев общался с ним.
— Каким образом? — поинтересовалась я.
— Не знаю. Но чувствую — общались они. Уж не знаю, встречались или по телефону разговаривали, но контакт был.
Немного придя в себя, я, естественно, пошла сплетничать к другу и коллеге Горчакову. Тот сидел грустный, перебирал свои бумажки и явно скучал по Зое.
Для поддержания беседы я начала как раз с проблемы его отношений с Зоей.
— Кто из вас взбрыкнул? — спросила я. Лешка пожал плечами.
— Наверное, я, — вяло сказал он. — Не хватает меня уже на двух женщин. С одной бы справиться.
— В каком смысле «не хватает»? — уточнила я. — Сексуальная мощь уже не та?
— Нет, с этим как раз проблем нет, — Лешка, как всегда, был уверен в себе гораздо больше, чем того требовали приличия. — Души не хватает. Понимаешь, проведу время с Зоей, домой приду, Ленке слова сказать не могу. Поем и ложусь зубами к стенке. А если в выходные с женой дружу, то на Зою потом смотреть не могу. А она это чувствует и бесится.
— А ты, как честный человек, не желаешь усыплять ее бдительность?
— Не желаю. Старый я стал, наверное. Мне уже их обеих не хочется.
— А чего хочется?
— Работать. Я стал в выходные сюда сбегать, в прокуратуру. Сижу один, тихо так, никто на мозги не капает, Ленка не мельтешится, Зойка не клубится, благодать. По детям только скучаю.
Он сказал это так грустно, что у меня сердце защемило; я вспомнила, что мы ведь с Лешкой пришли на работу в один день, только он на полчаса раньше, были молодые, неугомонные, носились колбасой, подзаряжались от сильных эмоций. А теперь Лешка безрадостно признается мне, что стал уставать от бурной личной жизни, да и я тоже прибилась к тихому берегу и наслаждаюсь этим. Тех африканских страстей, в которых я существовала много лет, сейчас бы мне уже не пережить. Наверное, всему свое время.
Горчаков аккуратно сложил свои бумажки, встал и, обойдя стол, присел рядом со мной.
— Маш, ты вот заметила, что следователи и оперативники очень часто несчастливы в личной жизни?
— Трудно этого не заметить с моим анамнезом: развод, служебные романы.
— А знаешь, почему?
— Тоже мне, бином Ньютона! Потому что мы все время на работе.
— Ну и что? — возразил Лешка. — Моряки дальнего плавания тоже все время на работе, а жены их любят и ждут.
— Ну, и почему же?
— Потому что мы по работе своей варимся в таких страстях, такие драмы наблюдаем, что нам потом в обычной жизни многое кажется пресным.
— Да? — я задумалась. — А мне кажется, это потому, что мы не остаемся равнодушными к тем страстям, которые разыгрываются по нашим делам. Мы сами в этих страстях участвуем, пусть невольно, душу отдаем, и на свою собственную личную жизнь ничего не остается.
— Может, ты и права, — задумчиво сказал Лешка, и я потрепала его склоненную голову.
— А может, и ты прав. Или мы оба правы.
— Ладно, рассказывай, как пообщалась.
Я в красках передала Горчакову почти все, детали визита в прокуратуру страшного бандита Барракуды, и в финале Лешка аж присвистнул.
— И ты в это вписалась?!
— Ну, пока нет. Я думаю… — но Лешку мои интонации не обманули.
— Вписалась, по глазам вижу! С ума сошла, дура Машка!
— Интересно, почему это я дура?
Горчаков открыл рот, видимо, собираясь сказать какую-то грубость, но передумал и рот закрыл.
— Хорошо, — сказал он устало, — давай поговорим спокойно. Ты хочешь, чтобы кто-нибудь сказал, что ты деньги от него взяла?
— Но я же не взяла, — возразила я, понимая, что он прав. Доброжелателей у меня полно, и кто-нибудь из них обязательно пустит такой слух. А не скажет, так подумает.
— Тебе что, Барракуду жалко? — продолжил Лешка. — Упыря этого, душегуба? Нашла кого жалеть. Ты что, забыла, что ему в тюрьме прогулы ставят? Он лет двадцать недосидел, так? А по справедливости ему вообще пожизненное полагается. А ты давай, давай его отмазывай!
Мне стало не по себе. Если уж Лешка меня не понимал…
— Леша, я ведь его не отмазываю от того, что он действительно совершил. Если его подставляют, а доказательства фальсифицируют, то эти люди тоже преступники.
Лешка хмыкнул:
— Да? А вот ты спроси родственников им застреленных потерпевших! Возражают ли они против того, чтобы продажные менты засадили душку Барракуду?
— Леша! При чем тут родственники потерпевших? Пусть Барракуду посадят за то, что он действительно совершил! А не подкидывают ему оружие с наркотой!
Лешка крутанулся на стуле.
— А вот я не вижу ничего ужасного в том, что ему подкинут оружие с наркотой.
— Горчаков! Как ты можешь?
— А вот представь себе — могу! Я как подумаю, что эта скотина за полмиллиона у, е, купила себе свободу, у меня печенка в трубочку сворачивается! Ну если не могут его посадить за то, что он совершил, пусть посадят за то, что операм в голову придет!
Я вскочила со стула:
— Что ты несешь?!
— Ну давай мне еще стул сломай! Совсем охренела со своим бандитом!
Горчаков демонстративно встал и пересел на свое место за столом, отделившись от меня мебелью.
— Горчаков! — я попыталась воззвать к его здравому смыслу. — Пойми: нельзя бороться с преступностью преступными методами! Если, вы боретесь с преступниками теми же методами, то чем вы лучше их?
— «Вы боретесь»? — зло сощурился Горчаков. — Ты уже себя противопоставляешь?
— Да! — заорала я. — Противопоставляю!
— И мне тоже?
— Если ты можешь сфальсифицировать доказательства, то и тебе тоже! — от волнения я запуталась в словах «противопоставляю» и «сфальсифицировать», но Горчаков даже не улыбнулся.
— А зачем ты вообще тогда пришла? От меня сочувствия не дождешься! Я считаю, что преступник должен сидеть в тюрьме! И трудовому народу безразлично, как ты его туда посадишь! А ты целуйся со своей Барракудой! Тьфу, со своим Барракудом!
Я гордо встала и пошла из кабинета, изо всех сил стараясь не показать Лешке, что в глазах у меня стоят слезы. Перед дверью я остановилась, и не оборачиваясь, потому что слезы уже текли у меня по лицу, сказала Горчакову:
— Знаешь, Леша, если следователь считает возможным подбрасывать компромат и подделывать доказательства, то это профессиональная смерть. Если ты фальсифицируешь доказательства, то будь готов к тому, что и в отношении тебя их могут сфальсифицировать.
И хлопнула дверью.
Придя к себе, я заплакала, уже не стесняясь. Наверное, это было слышно через стенку, потому что очень скоро зашуршал у себя в кабинете Горчаков, заскрипели половицы под его внушительной массой, потом он тихо, как, наверное, думал, выбрался в коридор, встал около моего кабинета и приник ухом к двери. Мое сопение и всхлипы, видимо, деморализовали его, потому что он постоял некоторое время и понесся за подкреплением в лице Зои. Через пять минут Зоя уже заскреблась в мою дверь, но я не отвечала. Никого не хотелось видеть, в том числе и Горчакова с Зоей. К тому же вахта под моими дверями, похоже, их опять сблизила, потому что, не добившись от меня отклика, они стали горячо шептаться, а потом прокрались к Лешке в кабинет и затихли. Вот тогда я вытерла слезы салфеткой, запудрила красные веки, с отвращением глядя на себя в зеркало, и пошла домой, потому что продолжать работу сегодня не имела никакого желания.
Ну и пожалуйста, думала я, ожесточенно ступая прямо в мокрую снежную грязь, раз так,.. Раз я не права, раз вы все считаете, что «вор должен сидеть в тюрьме», и наплевать какой ценой, раз вы считаете, что понятие профессиональной этики, чести и совести — это пустой звук… После того, как я поймала удивленный взгляд пожилой тетеньки, стоявшем на трамвайной остановке, я поняла, что разговариваю сама с собой, да еще и плачу во весь голос.
Даже не помню, как я добралась до дома, уже тыркаясь ключом в замочную скважину родной квартиры, вспомнила, что забыла купить хлеб, минералку и масло. Однако махнула на это рукой и вошла домой, смутно надеясь на то, что за продуктами отправлю peбенка.
Но не тут-то было. Сегодня определений был не мой день. Грязнущие Хрюндиковы ботм валялись посреди прихожей, а самого было не видно и не слышно, хотя обычно ареалы его нахождения в квартире помечаются разбросанными корками от мандаринов, огрызками чипсов, вопящей музыкой, включенным и забытым видео, пультом от телевизора, лежащим почему-то в туалете…
Я разделась, перепрыгнув через башмаки сыночка (принципиально их не убираю, в надежде, что он когда-нибудь споткнется о них сам), мимоходом глянула на себя в зеркало и содрогнулась от омерзения, потом пошла искать ребенка. Ребенок обнаружился в своей комнате, свет был выключен, музыка, что удивительно — тоже, а Хрюндик лежал лицом к стене, скрючившись на неразобранном диване. Я подошла к нему и наклонилась, он тихо сопел. Я позвала его, но ребенок не откликнулся. Тогда я легонько потрясла его за плечо, он дернулся и забормотал что-то неразборчивое, а потом опять отвернулся к стене и затих. Тут я испугалась. Наклонившись к нему почти вплотную, я принюхалась — спиртным не пахло; Гошка опять шевельнулся и проговорил какую-то абракадабру, что еще больше укрепило меня в подозрениях о самом страшном — о наркотиках. Спотыкаясь и выпадая из домашних туфель, я бросилась к телефону.
Сашка, похоже, ничего не понял из моих сбивчивых объяснений, но тут же коротко сказал, что приедет, и бросил трубку. Пока в замке не повернулся его ключ, я сидела около сына и слушала его дыхание.
Когда Сашка вошел в комнату, я кратко изложила ситуацию и вышла, решив подождать на кухне. Через пять минут муж заглянул туда, обнял меня за плечи и совершенно спокойно сказал:
— А ты фонарь у него под глазом видела?
— Какой фонарь? — простонала я слабым голосом.
— Вот такой, — и Сашка показал диаметр синяка двумя руками, но сразу придержал меня, поскольку я ринулась было осматривать телесное повреждение.
— Не надо никуда нестись, поверь мне на слово.
— Его избили, что ли? — я с трудом приходила в себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26