Она чувствовала, как ее губы расплющились о зубы, но ей было все равно. А мгновение спустя она уже была свободна и, вылетев из часовни, словно за ней гнались черти, помчалась через двор, который уже не был пустынным.
Ее длинные тугие косы били ее по спине, рот саднило от торопливого, опрометчивого поцелуя, но она была рада этому, так как боль затмевала все другие ощущения, а в особенности тот невероятный факт, что она прижалась губами ко рту мужчины, да еще в святом месте… Она целовала шута в часовне: небеса должны были обрушиться на нечестивицу.
Джулиана бежала вверх по лестнице так, словно за ней гнался сам дьявол. Бежала, пока не наткнулась на человека, которого хотела видеть сейчас меньше всего на свете: на отца Паулуса, аббата-настоятеля ордена Святой Евгелины.
9
— Подобная поспешность не подобает леди — это богопротивно! — произнес нараспев отец Паулус. И, внимательнее взглянув на Джулиану, спросил: — Ваш рот кровоточит. Что вы делали? И где?
Почувствовав себя сразу же виноватой, Джулиана коснулась рукой губ. Кровь сочилась совсем чуть-чуть, она грешна и помнит об этом, но одного взгляда на лицо аббата монастыря Святой Евгелины было достаточно, чтобы решить: правду говорить ни в коем случае нельзя, во всяком случае, всю правду.
Джулиана сделала почтительный реверанс, низко наклонив голову скорее для того, чтобы скрыть выражение лица, чем чтобы выказать уважение.
— Я молилась в часовне Святой Девы, отец Паулус. И молилась так усердно и горячо, что потеряла равновесие и упала лицом прямо на одну из скамеек.
Едва ли это было удачное объяснение, но лучшего она придумать не могла. Если аббат узнает, что шут пытался с ней флиртовать в святом месте, ему уже не отделаться одной лишь исполосованной спиной.
— Полагаю, вы достаточно умны, чтобы не оскорблять Богоматерь ложью, дитя мое? Ибо подобное преступление будет приравнено к ереси, а она наказывается смертью.
Джулиана опустила глаза с выражением благочестивого почтения, мысленно себя проклиная. В этом случае суровый аббат был абсолютно прав: не подумав, она вовлекла Деву Марию в свою ложь и теперь заслуживает двойного проклятия.
И все же нежная, добрая Святая Дева, в которую верила Джулиана, никогда не потребовала бы такой жертвы. Да и святая Евгелина, скорее всего, закрыла бы глаза на подобный проступок.
— Мое сердце чисто, отец Паулус, — пробормотала Джулиана, скорее от внутреннего смятения, чем желая оправдаться.
Он кивнул, и неожиданное выражение одобрения появилось на его бледном худом лице.
— И в самом деле, дитя мое. Я заглянул в твое сердце и теперь вполне спокоен. Ты ненавидишь грех и грешников, ты остерегаешься слабостей плоти, ты презираешь похоть и распутство, как дьявольские козни. Ты можешь стать опорой для своей матери. Я боюсь, что ее слишком искушают грехи плоти. Ты можешь помочь ей, спасти ее душу от разврата. Я вытравлю дьявола из нее, прежде чем покину этот замок. Я изгоню дьявола из этой обители греха!
Его бесцветные глаза ярко вспыхнули. Это были глаза безумца. Джулиана прекрасно понимала, что возражать ему не только бесполезно, но и опасно. И все же кто-то дернул ее за язык.
— Она замужем, отец Паулус. Разве не ее долг привести новых христиан на эту землю?
— Мы оба прекрасно знаем, что твоя мать не в состоянии выполнить свой долг. Она не смогла никого родить, кроме дочери, чтобы порадовать Создателя, — поистине ничтожное приношение во славу его. Поэтому будет лучше, если она проведет остаток своих дней в воздержании, чтобы искупить свои грехи.
— Какие грехи? — Джулиана поняла, что совершила ошибку уже в тот самый момент, когда неосторожные слова сорвались с ее языка.
— И ты еще осмеливаешься спрашивать, дитя мое? Мир погряз в грехе, и хорошенькое, легкомысленное, распутное создание, такое, как твоя мать, — настоящее орудие дьявола, с помощью которого он искушает и губит мужчин. Было бы лучше, если бы подобных женщин запирали за стенами монастыря или же уродовали их красоту, которая есть не более чем знак дьявола.
На этот раз Джулиана не произнесла ни слова, скорее от ужаса, чем от благоразумия. А еще говорят, что Николас Стрэнджфеллоу — сумасшедший! Да он просто источник разума по сравнению с безумцем, который сейчас стоял перед ней.
— Да, отец Паулус, — произнесла она покорно. И добавила, надеясь на лучшее: — Если вы позволите, я пойду сейчас к своей матери и поговорю с ней о благоразумии воздержания.
Аббат милостиво кивнул:
— Иди с миром, дитя мое.
Он положил ладонь на ее плечо, и на мгновение его длинные худые пальцы, словно когти хищной птицы, впились в ее тело, причиняя боль. А затем он отпустил ее. Джулиана едва не запуталась в юбках, торопясь уйти и избавиться от него, но аббат остановил ее:
— Леди Джулиана, вы видели священную реликвию в часовне Святой Девы? — Вопрос прозвучал вполне буднично, и все же за этим спокойным, почти безразличным тоном Джулиана интуитивно почувствовала, что ответ имеет для священника первостепенное значение.
— Какую реликвию?
Джулиана представления не имела, почему не ответила прямо, но что-то подсказывало ей — не следует быть откровенной. А за последние несколько лет она научилась доверять своим ощущениям, пусть даже и смутным.
— Здесь есть только одна священная реликвия, — раздраженно ответил аббат. — Это кубок святой Евгелины. Я его еще не видел. В замке его нет, а между тем он должен здесь быть. Я не знал о существовании часовни Святой Девы. Уж не там ли хранится эта священная реликвия?
Ложь, слетевшая с ее языка, прозвучала так легко и естественно, что сама Джулиана была потрясена.
— Я ничего не видела, святой отец. Там было так темно и пыльно, наверное, туда очень давно никто не заходил. На алтаре стоит лишь простой деревянный крест и ни одного подсвечника! Я почти ничего не смогла как следует разглядеть. — Это было правдой. Ведь если бы она и в самом деле была скромной, достойной молодой женщиной, явившейся в часовню для покаяния, то она не поднимала бы глаз и никогда не увидела бы священный сосуд в пыльной нише над головой.
Отец Паулус кивнул, явно довольный ее ответом.
— Конечно, его там нет. Такое бесценное сокровище должно быть скрыто от распутных глаз и, разумеется, хорошо охраняться.
— Но, наверное, лорд Хью знает, где оно хранится, — вновь не удержалась от непрошеных советов Джулиана. — Почему бы вам не спросить у него самого?
Отец Паулус мгновенно нахмурился.
— У меня есть на то причины, дитя мое. Не смей судить меня.
— Конечно, святой отец.
Он взмахнул рукой, подавая знак, что она может уйти, и Джулиана не замедлила воспользоваться этим, поспешив скрыться, пока ее не заставили произнести какую-нибудь гораздо более серьезную ложь.
Это была очень странная встреча. Джулиана никогда не лгала. Она слишком часто видела, как люди попадают в ловушки своей лжи, и у нее до сих пор не было достаточно веской причины для того, чтобы лгать. Но за последние два дня она была вынуждена солгать не один раз, и самая большая ее ложь была произнесена только что, в разговоре со священником.
Она должна была бы сейчас мучиться угрызениями совести, но, как ни странно, никакой вины за собой не чувствовала. Ложь слетела с ее губ как-то сама собой, совершенно естественно, и она лишь надеялась, что причина для этого была достаточно уважительной.
Впрочем, в ближайшее время Джулиана не собиралась беспокоиться об этом. Она поспешила вниз в общий зал, ее ноги, обутые в мягкие кожаные туфельки, легко несли ее по каменным ступеням. Грустная свадьба, похоже, закончилась, и Джулиане навстречу попались только несколько слуг, пока она направлялась к себе в комнату. По дороге она потрогала припухшие губы. Кровь больше не сочилась, и этот факт одновременно успокоил и расстроил ее.
Итак, она его поцеловала. Он попросил, нет, потребовал, и она сделала это, с нежностью и страстью взбрыкнувшей лошади. Теперь он дважды подумает, прежде чем искать ее поцелуев снова.
И все же мысли о случившемся не оставляли ее. Она сама не понимала почему. Короткое соединение губ, больше похожее на удар, чем на поцелуй, едва ли могло быть более важным событием, чем разговор с безумным священником и ее ложь. И потом, в конце концов, ее целовали и раньше, и то, что произошло в часовне Святой Леди, было не более чем издевка…
Она вдруг замерла на лестничной площадке, потрясенная своим открытием. Рядом никого не было, Джулиана медленно подошла к арочному окну и посмотрела вниз во двор ничего не видящими глазами.
В действительности ее раньше не целовали. Никогда. Только не в губы. Мать целовала ее в щеку, случайные гости целовали ей руку, но никто никогда не касался ее губ губами. Включая и человека, с которым она прожила в браке десять лет.
К счастью, он не часто к ней приходил, а в последние пять лет не приходил вовсе. Она не знала, была ли причина в ее неопытности или в том, что она испытывала отвращение к совокуплению, но редкие встречи с мужем в ее спальне не приносили им обоим никакого удовольствия, а ей вообще казались мерзкими.
Но ей не надо было больше терпеть грубые прикосновения мужских рук к своему телу, не надо было лежать на спине и слушать, как он пыхтит и ругается от ярости и разочарования.
Но ей никогда не познать сладости ласк и поцелуев, не услышать нежные слова, прошептанные на ухо… Ради всего святого, с чего она вообще задумалась об этом?
Джулиана снова потрогала губы. Они больше не болели, маленькая ссадина совсем затянулась. Она нажала посильней, но ничего не почувствовала. Все прошло, словно ничего и не было.
А что, если бы она осталась и позволила ему поцеловать себя? Он сказал, что ее никогда не целовали по-настоящему, и он был прав. Интересно, понравился бы ей такой поцелуй? Захотела бы она еще испробовать и его ласк? Захотела бы поднять для него юбки?
И не спятила ли она окончательно, что думает об этом? Она тряхнула головой, разгоняя нелепые мысли. Ей необходимо уехать отсюда. После нескольких мирных, спокойных лет, проведенных в Монкрифе, она вдруг обнаружила себя в самой гуще какого-то безумия. Если она не может больше вернуться в свой дом и не может принять то, что велит ей судьба, тогда нельзя ли обрести хоть какую-то видимость уединения и покоя? Если бы она воззвала к милосердию аббата, он, быть может, нашел бы для нее место в монастыре. Или нет? Ах, если бы у нее были деньги, чтобы она могла заплатить за свое вступление в монастырь. Тогда она, возможно, навсегда бы избавилась от тревожных намеков и соблазняющих улыбок королевского шута.
Но ведь выход есть! Отец Паулус хочет заполучить священный кубок. Она может отдать его священнику. Присутствие реликвии здесь едва ли было для кого-нибудь секретом.
Вот и Николас видел его. И отец Паулус скоро его также обнаружит, даже если и не станет спрашивать тех, кто уж точно знает, где находится этот золотой кубок.
Но если именно она доставит кубок священнику, быть может, он удовлетворит ее просьбу о монастыре? В конце концов, что еще может аббат ждать от нищей бесплодной вдовы, кроме как служения Богу?
Она посмотрела на часовню Святой Леди, притаившуюся в стороне, за углом. Едва ли на нее можно было наткнуться просто так, если не знать о ней и специально не искать. Часовня выглядела совсем заброшенной, почти незаметной, возле ее входа росла высокая трава, почти закрывая дверь. Еще один признак плохого управления хозяйством в этом замке. Что ж, у ее матери будет множество забот, чтобы утешиться во время своего вынужденного целибата.
Однако здесь всегда слишком много людей. Трудновато незаметно пройти в часовню, взять кубок и вынести его, спрятав под одеждой. Ее могут заметить.
Немного осторожности не повредит, к тому же надо все обдумать, прежде чем бросаться в подобную авантюру. Ну а кроме всего прочего, Николас Стрэнджфеллоу мог быть все еще там, ожидая ее возвращения.
Кстати, а каким образом он нашел ее в этой часовне? Следил ли он за ней, преследовал ли ее или это была простая случайность? Отчего шут так интересовался кубком святой Евгелины? Едва ли он относился к людям, для которых что-то значат святые реликвии, вот золотой кубок, инкрустированный драгоценными камнями, — это совсем другое дело.
Может быть, он уже сам взял его. Взял и исчез из замка, чтобы отнести реликвию своему суверену в надежде на награду. Быть может, он и в самом деле достаточно безумен, чтобы подумать, будто может скрыться со своей добычей. А если все так и случилось, то стоит ли ей радоваться, что он наконец оставил ее в покое, или втайне печалиться о том, что она никогда его больше не увидит?
По какой-то глупой причине она надеялась, что ее комната свободна, и огорчилась, застав там свою мать.
Изабелла сидела на скамеечке, а одна из служанок расчесывала ее густые прекрасные волосы.
Когда Джулиана была маленькой, она часто играла с волосами своей матери, накручивала пряди вокруг своей маленькой ручки, вдыхая цветочный аромат. Изабелла щекотала кончиками волос щечки дочери и весело смеялась, они вместе смеялись. И внезапно Джулиане захотелось заплакать.
Но она сдержалась. Изабелла встретила ее взгляд своими спокойными, безмятежными глазами.
— Ты не ожидала увидеть меня здесь, да, Джулиана? Поскольку мой муж и я должны жить какое-то время как брат и сестра, то и делить с ним постель нет нужды. А потому я бы хотела по-прежнему жить с моей дочкой. Если, конечно, ты не предпочитаешь иметь свою собственную комнату.
Она могла бы убить за свою личную комнату и умерла бы, если бы ее мать опять ее оставила. Джулиана прикусила губу, пытаясь подыскать нужные слова.
— Если вам это доставит удовольствие, миледи. Ведь теперь это ваш дом.
Джулиана старалась выглядеть спокойной.
— Что с тобой? У тебя на губе кровь.
«Святая Евгелина!» — взмолилась в ужасе Джулиана.
— Это ничего, простая случайность, — сказала она, уклоняясь от прямого ответа.
Изабелла отпустила своих служанок и сама скрутила из густых прядей свободный красивый пучок.
— Ты слишком долго жила без матери, Джулиана, — сказала она, — и забыла, что мать, несмотря ни на какие отговорки, способна понять, что ее ребенку плохо, что что-то случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38