– Чем выше – тем глупей,– фыркнул Вадим.– То ли система отбирает таких, то ли сама делает людей идиотами, то ли это обычный возрастной маразм. А глупости я опасаюсь больше прочего. С умным эгоистом еще можно договориться, и равные возможности его не пугают. А вот дурак лишь и мечтает, чтобы въехать в рай на горбу одаренных, почему-то называя это “социальной справедливостью”.
– Собственно, кто говорил о коммунизме? – спохватился Марк.– Где ты слышал о нем в последние годы?
– Ладно, мне-то не заливай! Думаешь, поменяли на гнилом товаре ярлычок – и можно продавать его снова? Общиннички выискались, радетели исконных традиций! Откуда вас набралось столько – разве не из коммунаров? Сдали кого поплоше, теснее сомкнули ряды и – вперед, на построение очередного “светлого будущего”? Знаешь, меня всегда раздражали две вещи: когда кто-нибудь принимается вещать от лица народа, словно лучше всех знает его чаяния; и когда людей призывают идти против выгоды – “прежде думай о родине, а потом…” Хватит с меня этих “потом”, наелся! И ведь кто призывает? Чаще всего те, кто сам же хочет на этом навариться. Нет, если уж делать себе в ущерб, то по собственному хотению, не из обязаловки. Созрел для этого замечательно; нет – зрей дальше, никто не осудит…
– Мужчины, хватит о скучном,– вмешалась Алиса, надув губки.– И охота вам грызться, когда вокруг столько вкуснятины!.. Кстати, Максик, ты упомянул “самозваных творцов” – что за новая категория?
Все же она прислушивалась к спору, даром что строила из себя обиженную.
– Не слыхала? – посмеиваясь, спросил Марк.– Вот и я тоже, до недавнего времени. Никто их не знает, к Студии ни единым боком – а туда же, “творцы”!
– Как говаривал прежний директор,– не утерпел Вадим,– когда меня зазывали на фестиваль: “Чегой-то не слыхал я про такого певца!” Впрочем, он и знал их с пяток – вряд ли больше.
– А это к чему? – подозрительно спросил Марк.
– К тому, что творец или есть, или нет – как мед у Винни-Пуха. А вы вольны изолировать его от потребителей либо навязывать по своему усмотрению – но уж никак не зачислять в творцы. Это, если помните, божий дар, а вы пока что не боги, даже не демоны – так, кровососы, вампирчики, мелкие душегубы…
– Н-да,– со вздохом заметил хозяин,– нельзя сказать, чтобы ты стеснял себя в подборе выражений. И где – в собственной моей квартире! Хорошенькая награда за угощение.
– Я сохраняю товарный вид твоей супруге и, к слову сказать, ведущей дикторше Студии,– с усмешкой возразил Вадим,– не говоря о ее здоровье. Полагаю, это стоит чашки кофе, порции мороженого и пары пирожных?.. Ах да, еще яблоко!
– Как там: “и швец, и жнец, и в дуду игрец”? – ядовито спросил Марк.– Ненавижу, когда люди разбрасываются! Чего бы тебе не заняться одним?
– Только не надо записывать меня в неумехи: если я “берусь за гуж”, то выполняю лучше многих,– сказал Вадим.– Но что занятно: таких вот, “разбрасывающихся”, чиновничья братия на дух не переносит – и это уже возводится в ранг Крепостной политики. К чему бы, а? Может, для благоденствия пирамид больше годятся подданные с маниакальным уклоном и потому их лелеют столь трепетно? То-то по ночам расшалились садисты! Издержки, надо думать, отходы производства.
– Бред! – возмутился Марк.– Что ты несешь, подумай? Это же полная ересь!
– Насчет ереси – не возражаю,– сказал Вадим.– Остальное не убеждает.
– Тут и говорить не о чем!
– Тоже не довод. Что стало с тобой, Марчик? Раньше ты был убедительней. И тебя разъедает ржа догматизма?
– Просто научился отделять зерна от плевел.
– Это тебя Крепость научила, да? – грустно спросил Вадим.– Бедняга!
– Черт возьми, Вадим, тебе не надоела собственная блажь? Когда ты наконец научишься жить!
– И вовсе это не жизнь – выживание,– возразил он.– Тебя не тянет ночами на улицу?
– Зачем еще?
– Ну, на луну там повыть, за прохожими погоняться, кровицы испить…
– Идиот!
– Скорее маньяк,– поправил Вадим,– как следующая фаза догматика. И что станет конечным продуктом – нежить?
– С меня хватит! – решительно произнес Марк.– Знаешь, дружок, тебе ведь лечиться пора разве нормальному такое придет в голову?
– Может, и врача порекомендуешь?
Некоторое время хозяин разглядывал его, будто в прицел, затем молча поднялся и удалился в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.
– И кто тебя за язык тянул? – поинтересовалась Алиса.– Чем покушаться на святыни, лучше бы меня поимел – такое он еще стерпит.
– И тебе хорошо, верно?
– A тебе разве нет? – оскорбилась женщина.– Да ты и вправду блаженный! Хотя бы в этом Максик прав.
– Все забываю спросить: почему “Максик”? – поинтересовался Вадим.– Раньше ты так его не обзывала. Подразумевается старина Карл?
– Ну да: Марк – Маркс – Макс. Последнее время он стал таким идейным!
– И я о том же,– кивнул Вадим.– Должность обязывает, что ли?
– А может, он проникся? – возразила Алиса.– Ну, знаешь: общенародное благо, всегубернская семья, бескорыстная любовь к ближнему…
– Вот-вот, чтобы самому этой любовью и попользоваться,– подхватил он,– на халявку-то! Уж не об этих ли высоких идеалах ты вещаешь с экранов?
– Ты что, даже Вестей не смотришь? – удивилась дикторша.– Совсем-совсем?
– Господи, на кой мне эта деза! А тебя мне приятней лицезреть в натуре: я же не Марк – умею ценить красоту.
– Ах, Вадичек, а как он за мной ухаживал! – Женщина мечтательно зажмурилась.– Это же песня! Хвостиком увивался, под ноги стлался, ручки на себя грозился наложить. Вот ты бы так смог?
– Грозить? – уточнил Вадим.– Наверняка – нет.
– А повеситься?
– Вряд ли. Жизнь не исчерпывается любовью, даже большой. Впрочем, Марк никогда не любил “разбрасываться” и добивал цели последовательно, одну за другой. Сейчас он так же самозабвенно увлечен карьерой.
– Точно,– вздохнула Алиса.– И на меня ему плевать. Может, это к лучшему? По крайней мере, не мешает мне жить.
– Что ему теперь до тебя? Пройденный этап.
– Ну уж!..
– С карьерой это же ты ему поспособствовала, разве нет? Вряд ли Марк так быстро встал бы на ноги, да еще после прошлых заблуждений.
– Ну подсуетилась, да,– нехотя признала женщина.– Пришлось кое с кем сойтись ближе из вершителей губернских судеб. Не чужой ведь.
– “Как не порадеть родному человечку?” – хмыкнул Вадим. Тем более, и самой перепадает немало.
– С чего ты сегодня такой сердитый а, honey? – укорила Алиса.– На всех кидаешься, аки голодный wolf.
– Одиночества хочу,– вздохнул Вадим.– Достали меня сегодня!
– Вот переселят в общинный дом, по дюжине братиков в комнату, чего станешь делать?
Да по двое на койку, добавил он мысленно. Да в два яруса. И с общим тивишником, наглухо подключенным к однопрограммному кабелю, словно иосифские матюгальники. И с расписанным поминутно режимом, нарушения которого приравниваются к святотатству – при общем одобрении, как всегда. Не-ет, это будет последней каплей!
– Ну, так чего?
– В общине-то? – Вадим засмеялся.– Перекусаю всех от братиков до отцов. Думаешь, теснота сближает людей?
– Разве нет?
– Людей сплачивает отстраненность. Это скотина сбивается в стадо: чем плотней, тем комфортней,– а нам требуется дистанция. Помнишь байку про влюбленных, привязанных лицом к лицу? – Вадим покачал головой: – Может, наши Управители не так и глупы? Лучший способ разделить людей, чтобы спокойно властвовать,– расселить их по коммуналкам.
– По общинам,– поправила Алиса.
– Того пуще! Лично для меня это станет последним днем в Крепости.
– И куда ж ты денешься?
– Не пропаду,– заверил он.– “В жизни всегда есть место”, и я эти места знаю. На свое счастье, люблю “разбрасываться” – в отличие от Марка. Потому, видно, его и раздражают такие как мы, что нас непросто загнать в угол: всегда отыщется запасная норка!..
– Попробуй только от меня сбежать! – пригрозила женщина.– Из-под земли достану!
– Ты же первая от меня отречешься “прежде нежели трижды пропоет петух”… Засим бросаю вас,– добавил Вадим, поднимаясь.– Чао, Алисочка!
До чего ж удивительны взращенные социализмом люди! – размышлял он, спускаясь по лестнице. Ладно бы в прежние времена, когда ревнивый режим всеми силами сохранял у поднадзорных невинность,– но теперь, после распахнутых шлюзов, из которых на головы низвергнулось столько!.. Неужто в политике потеря невинности обратима? Конечно, Главы очень удачно вернули подданных к однопрограммности, оградив от внешних искусов,– но ведь те особенно не возбухали! Так, поворчали по кухням и опять дружно пораззявили рты: нате, кормите нас с ложечки, как раньше. Затем покусились на дорогое, принявшись урезать пайки, и вот тут конструкция закачалась. Но правители ловко вывернулись из-под удара, поделив подданных на горожан и селян, старожилов и новоселов, спецов и трудяг,– и снова народ показал себя стадом. Вот где пошли разборки, кому и сколько положено крошек с барского стола! А когда, чуть позже, из всех выделили “золотую тысячу”, разве хоть кто-нибудь возмутился? Уже поговаривают о введении титулования, от “благородия” до “сиятельства” и “светлости” включительно,– а чего, разве это намного смешней, чем обзывать всех “товарищами” или, как сейчас, “братьями” да “отцами”? Наши всеядные проглотят и такое, не поперхнутся. Непонятно только, для кого приберегаются “высочества” да “величества” – ведь без них перечень неполон?

3. Старина Тим

Вернувшись к себе, Вадим еще не успел запустить аппаратуру, как услышал в коридоре знакомые крадущиеся шаги, направляющиеся к его двери. В последнее время эти полуночные визиты сделались такой же традицией, как и его собственные посещения Алискиных хором. Как всегда, гость удостоил дверь вкрадчивым стуком, хотя лучше других знал, насколько тонок у Вадима слух. А тот, как обычно, не отказал себе в удовольствии подыграть конспиратору, с десяток секунд подержав его перед входом в сладком неведении, вынуждая опасливо озираться на каждый шорох: столь поздние хождения по уже темным коридорам, мягко говоря, не поощрялись. Затем неслышно открыл дверь и буднично, словно Верещагин из “Белого солнца”, пригласил:
– Заходи.
Погрозив ему кулаком, гость прошмыгнул в сумеречную комнату, опустился в любимое кресло и тут же поджал под себя ноги в теплых носках, словно турок. Подождав, пока Вадим запрет дверь, осведомился:
– “Ну, что у нас плохого?”
– “А у нас в квартире газ”,– ответил хозяин.– Был.
– Почему-то обоим нравилось цитировать старые фильмы и книги, в том числе детские,– может, оттого, что знали друг друга аж с тех времен, задолго до Отделения. А многие ли еще помнят тогдашние подробности?
Звали гостя Тимофей Филимонович Славин, проще говоря – Тим, с Вадимом он приятельствовал с первого курса одного престижного московского ВТУЗа, а после распределения угодил с ним в один город, причем добровольно, областной центр как-никак, не какое-то захолустье. (Зацепиться за Москву тогда мало кому удавалось.) Потом их пути надолго разошлись, и за длинную жизнь у обоих накопилось всякое. Но связей друг с другом они не теряли, а в последние месяцы их странная дружба обрела второе дыхание – как будто после многих крушений Тиму потребовалась надежная гавань, где он смог бы заделать пробоины, не опасаясь получить новые.
– Гля, чем разжился! – похвалился гость, выкладывая на стол банку с консервированными в собственном соку ананасовыми кольцами (любимой закусью морячков, с которыми одно время соседствовал Вадим,– даже в советское время это было дефицитом).– А? Уметь надо!
– И это все, что ты умеешь?
Больше всего Тим смахивал на обезьяну – жилистый, ловкий, напористый и любопытный, с подвижным морщинистым лицом и покатым лбом, облагороженным глубокими залысинами, с тощими волосатыми конечностями и круглым пузиком. Однако женщинам нравился до изумления. И сам любил их не меньше – как многое в этой грешной жизни. Сколько Вадим помнил, Тим всегда был игроком и авантюристом, постоянно вязнул в сложных интригах с женщинами или начальством, был подвержен порокам и поддавался самым разным искушениям, однако каяться неизменно приходил к Вадиму, будто избрал его своим исповедником. (Нашел, называется, святошу!) Правда, делился Тим не только сокровенным – а знал он немало, всего и обо всем, легко общаясь со многими, аккумулируя сведения точно губка.
– Кто умеет, так это Марк,– добавил Вадим, небрежно вскрывая заветную баночку.– После его разносолов меня трудно удивить.
– Не зарекайся,– сказал Тим.– Ты когда-нибудь ел молочный суп с селедкой?
– Иди ты,– не поверил Вадим.– Надеюсь, не с соленой?
– А лягушачьи ножки пробовал? Помнится, будучи проездом в Париже…
Единственный раз в жизни Тим действительно мотался за рубеж, посредством многозвенных ходов устроив себе командировку. Может, в самом деле добирался до Франции, хотя вряд ли. Вот ГДР – куда ни шло, тогда это было реально.
– Зато я знал человека, который лопал лягушек живым,– похвалился Вадим,– будучи на уборке сена. Есть еще люди в русских селеньях!
– Сам видел? – загорелся Тим.– Что, прямо при тебе?
– Я смотрел на того, кто это видел,– усмехнулся Вадим.– Ты же знаешь, какой я впечатлительный! Самое забавное, что как раз ножки этот чудак есть не стал – побрезговал, верно. Зато уж остальное, по пьяной-то лавочке… Ладно, приятного тебе аппетита,– добавил он, доставая из стола миску с самодельным печеньем, только вчера изготовленным в самодельной же духовке.– Если захочешь подробностей, вроде сочащейся изо рта зеленой жижи и тщательного пережевывания внутренностей…
Тим залился радостным смехом. Когда-то, в стародавние времена, он погорел на служебном рвении, угодив с микроинфарктом в больницу прямо из КБ,– и с тех пор ничего не подпускал близко к сердцу. Может, за легкий нрав и любили его женщины – по крайней мере, за нрав тоже. Или же за то, что Тим не жалел для них комплиментов,– господи, да кому нужна она, эта правда!
1 2 3 4 5 6 7 8