- Мерзавцы! - кричал капитан.
В руках у него был неизвестно как попавший кавалерийский карабин и
затвор его был удивительно тепел и мягок. Незеласов, задевая прикладом
за двери, бегал по вагонам.
- Мерзавцы! - кричал он визгливо. - Мерзавцы!..
Было обидно, что не мог подыскать такого слова, которое было б похоже
на приказание и ругань ему казалась наиболее подходящей и наиболее легко
вспоминаемой.
Мужики вели наступление на поезд.
Через просветы бойниц среди кустарников, похожих на свалявшуюся жел-
тую шерсть, видно было, как пробегали горбатые спины и сбоку их мелькали
винтовки, похожие на дощечки.
За кустарниками леса и всегда неожиданно толстые, темно-зеленые соп-
ки, похожие на груди. Но страшнее огромных сопок были эти торопливо пе-
ребегающие по кустарникам спины, похожие на куски коры.
И солдаты чувствовали этот страх и, чтоб заглушить непонятно хриплый
рев из кустарников, заглушали его пулеметами.
Неустанно, несравнимо ни с чем, ни с кем - бил по кустарникам пуле-
мет.
Капитан Незеласов несколько раз пробежал мимо своего купэ. Зайти туда
было почему-то страшно, через дверку виден был литографированный портрет
Колчака, план театра европейской войны и чугунный божок, заменявший пе-
пельницу. Капитан чувствовал, что, попав в купэ, он заплачет и не вый-
дет, забившись куда-нибудь в угол, как этот непонятно где визжавший ще-
нок.
Мужики наступали.
Стыдно было сознаться, но он не знал, сколько было наступлений, а
спросить было нельзя у солдат, такой злобой были наполнены их глаза. Их
не подымали с затворов винтовок и пулеметных лент и нельзя было эти гла-
за оторвать безнаказанно - убьют. Капитан бегал среди них и карабин,
бивший его по голенищу сапога, был легок, как камышевая трость.
Уже уходил бронепоезд в ночь и тьма неохотно пускала тяжелые стальные
коробки. Обрывками капитану думалось, что если он услышит шум ветра в
лесу... Солдаты угрюмо били из ружей и пулеметов в тьму. Пулеметы словно
резали огромное, яростно кричащее тело.
Какой-то бледноволосый солдат наливал керосин в лампу. Керосин давно
уже тек у него по коленям, и капитан, остановившись подле ощутил легкий
запах яблок.
- Щенка надо... напоить!.. - сказал Незеласов торопливо.
Бледноволосый послушно вытянул губы и позвал:
- Н, ах...н, пх...н, ах!..
Другой с тонкими, но страшно короткими руками, переобувал сапоги и,
подымая портянку, долго нюхал и сказал очень спокойно капитану:
- Керосин, ваше благородие. У нас в поселке керосин по керенке
фунт...
---------------
...Их было много, много... И всем почему-то нужно было умирать и ле-
жать вблизи бронепоезда в кустарниках, похожих на желтую свалявшуюся
шерсть.
Зажгли костры. Они горели, как свечи, ровно, чуть вздрагивая и не
видно было, кто подбрасывал дров. Горели сопки.
- Камень не горит!..
- Горит!..
- Горит!..
Опять наступление.
Кто-то бежит к поезду и падает. Отбегает обратно и опять бежит.
- Это наступление?
Ерунда.
Они полежат - эти в кустарниках, встанут, отбегут и опять.
...Побежали!..
---------------
Через пулеметы, мимо звонких маленьких жерл, пронесся и пал в вагоны
каменный густой рев:
- Оо-у-ое!..
И тонко, тонко:
- Ой... Ой!..
Солдат со впавшими серыми щеками сказал:
- Причитают... там в тайге, бабы по ним!..
И осел на скамью.
Пуля попала ему в ухо и на другой стороне головы прорвала дыру в ку-
лак.
- Почему видно все во тьме? - сказал Незеласов.
Там костры, а тут должно быть темно.
Костры во тьме, за ними рев баб. А может быть сопки ревут?..
- Ерунда!.. Сопки горят!..
- Нет, тоже ерунда, это горят костры!..
Пулеметчик обжег бок и заплакал по-мальчишески.
Старый, бородатый, как поп, доброволец пристрелил его из нагана.
Капитан хотел закричать, но почему-то смолчал и только потрогал свои
сухие, как бумага, и тонкие веки.
---------------
Карабин становился тяжелей, но надо для чего-то таскать его с собой.
У капитана Незеласова белая мягкая кожа и на ней, как цветок на шел-
ку, - глаза.
Уже проходит ночь. Скоро взойдет солнце.
Бледноволосый солдатик спал у пулемета, а тот стрелял сонный. Хотя,
быть может, стрелял и не его пулемет, а соседа. Или у соседа спал пуле-
мет, а сосед кричал:
- Туды вашу!.. туды вашу!..
---------------
От горла к подбородку тянулась боль, словно гвоздем сцарапывали кожу.
И тут увидал Незеласов у своего лица: трясутся худые руки с грязными
длинными ногтями.
Потом забыл об этом. Многое забыл в эту ночь... Что-то нужно забы-
вать, а то тяжело все нести... тяжело...
И вдруг тишина...
Там, за порогами вагонов, в кустарниках.
Нужно уснуть. Кажется, утро, а может быть вечер. Не нужно помнить все
дни...
Не стреляют там, в сопках. У насыпи лежат спокойные, выпачкавшиеся в
крови мужики. Лежать им, конечно, неудобно.
А здесь на глаза - тьма. Ослеп капитан.
- Это от тишины...
И глазами и душой ослеп. Показалось даже весело.
Но тут все почувствовали, сначала слегка, а потом точно обжигаясь, -
тишину терпеть нельзя.
Бледноволосый солдат, поднимая руки, побежал к дверям.
- Тьма. В тьме не видно его поднятых рук.
И капитан сразу почувствовал: сейчас из всех семи вагонов бросились к
дверям люди. По песку легче держаться и можно куда-то убежать...
---------------
На мгновенье стошнило. Тошнота не только в животе, но и в ногах, в
руках, в плече. Но плечо вдруг ослабло, а под ногой капитан почувствовал
траву, и колени скосились.
Впереди себя увидел капитан бородатую рубаху, на штыке погон и кусок
мяса...
... Его, капитана Незеласова, мясо...
Котлеты из свиного мяса... Ресторан "Олимпия"... Мексиканский негр
дирижирует румынским... Осина... Осень...
---------------
Поезда на насыпи нет. Значит - ночь. Пощупал под рукой - волос чело-
веческий в поту. Половина оторванного уха, как суконка, прореха, гвоздем
разорвал...
... Кустарник - в руке, а другой руки не чувствует. Кустарник можно
отломить спокойно и даже сунуть в рот. Это не ухо.
А на сапоге карабин, значит тоже из поезда ушел.
Незеласов обрадовался. Не мог вспомнить, откуда очутился пояс с пат-
ронами поверх френча.
Чему-то поверил.
Рассмеялся и, может быть, захохотал.
Вязко пахнул кустарник теплой кровью. Из сопок дул черный колючий ве-
тер, дул ветвями длинными и мокрыми. Может быть, мокрые в крови...
Дальше прополз Обаб со щенком под мышкой. Его галифе было похоже на
колеса телеги.
Вытянулся бледноволосый, доложил тихо:
- Прикажете выезжать?
- Пошел к чорту!
Беженка в коричневом манто зашептала в ухо:
- Идут!.. идут!..
Капитан Незеласов и сам знал, что идут. Ему нужно занять удобную по-
зицию. Он пополз на холм, поднял карабин и выстрелил.
Но одной руки оказывается не хватает. Одной рукой неудобно. Но можно
на колено. С колена мушки не видать... Почему не стрелял в поезде, а
здесь...
Здесь один, а ползет, ишь их сколько, бородатые, сволочь в землю по-
падают, а то бы...
Так стрелял торопливо капитан Незеласов в тьму до тех пор, пока не
расстрелял все патроны.
Потом отложил карабин, сполз с холма в куст и, уткнув лицо в траву, -
умер.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

I.

В жирных темных полях сытно шумели гаоляны.
Медный китайский дракон желтыми звенящими кольцами бьется в лесу. А в
кольцах перекатываются, звенят, грохочут квадратные серые коробки...
На желтой чешуе дракона - дым, пепел, искры...
Сталь по стали звенит, кует!..
Дым. Искры. Гаоляны. Тучные поля.
Может быть дракон китайский из сопок, может быть леса... Желтые
листья, желтое небо, желтая насыпь.
Гаоляны!..
---------------
У дверцы купэ лысолицый старикашка, примеряя широчайшие синие галифе
прапорщика Обаба, мальчишески задорным голосом кричал:
- Вот халипа!.. Чиста юбка, а коленко-то голым голо: огурец!..
Пепел на столике. В окна врывается дым.
Окна настежь. Двери настежь. Сундуки настежь.
Китайский чугунный божок на полу, заплеван, ухмыляется жалобно. Смеш-
ной чудачок...
За насыпью - другой бог ползет из сопок, желтый, литыми кольцами зве-
нит...
Жирные гаоляны, черные!
Взгляд жирный у человека, сытый и довольный.
- О-хо-хо!..
- Конец чертям!..
- Бу-де-е!..
На паровозе уцепились мужики, ерзают по стали горячими хмельными те-
лами.
Один в красной рубахе кулаком грозит:
- Мы тебе покажем!
Кому, кто?
Неизвестно!
А грозить всегда надо!
Красная рубаха, как красный бант на серой шинели.
Бант!
- О-о-о-о!..
- Тяни, Гаврила-а!..
- А-а-а!..
Бант.
Бронепоезд "Полярный" за N 14.69 под красным флагом.
Бант!..
На рыжем драконе из сопок - на рыжем - бант!..
---------------
Здесь было колесо - через минуту за две версты. Молчат рельсы не гу-
дят, напуганы...
Ага?..
Тщедушный солдатик в голубых французских обмотках, с бебутом.
- Дыня на Иртыше плохо родится... больше подсолнух и арбуз. А народ
ни злой, ни ласковой... Не знаю - какой народ.
- Про народ кто знат?
- Сам бог рукой махнул...
- О-о!..
- Ну вас, грит, к едреной матери!..
- О-о!..
Литографированный Колчак в клозете на полу. Приказы на полу, газеты
на полу...
Люди пола не замечают, ходят - не чувствуют...
- А-а-а!..
"Полярный" под красным флагом...
Ага?
Огромный, важный - по ветру плывет поезд - лоскут красной материи.
Кровяной, живой, орущий:
- О-о-о!..
У Пеклеванова очки на нос пытаются прыгнуть, не удается; сам куда-то
пытается прыгнуть и телом и словами:
- В Америке - со дня на день!
Орет Знобов:
- Знаю... Сам с американским буржуем пропаганду вел!..
- Изучили!..
- В Англии, товарищи!..

Вставай проклятьем заклейменай...

- О-о-о!!.
Очки на нос вспрыгнули. Увидели глаза: дым, табак, пулеметы на полу,
винтовки, патроны, как зерна, мужицкий волос, глаза жирные, хмельные.
- Ревком, товарищи, имея задачей!..
- Знаем!..
- Буде... Сам орать хочу!..

Салавей, салавей, пташечка,
Канареючка-а!..

На кровати - Вершинин: дышет глубоко и мерно, лишь внутри горит - от
дыханья его тяжело в купэ. Хоть двери и настежь. Земляной воздух, тяже-
лый, мужицкий.
Рядом - баба. Откуда пришла - поддалась грудями вперед вся трепыхает.
Орет Знобов:
- Нашла? Он парень добрай!..
За дверцами кто-то плачет пьяно:
- Ваську-то... сволочи, Ваську - убили... Я им за Ваську пятерям брю-
хо вспорю - за Ваську и за китайца... Сволочи...
- Ну их к... Собаки...
- Я их... за Ваську-то!..

II.

Ночью опять пришла жена, задышала-запыхалась, замерла. Видно было при
месяце ее белые зубы - холодные и охлаждающие тело и то же тело, как зу-
бы, но теплое и вздрагивающее.
Говорила слова прежние, детские и было в ней детское, а в руках сила
не своя, чужая - земляная.
И в ногах - тоже...
- А-та-та-та!.. - Ах!.. - Ах!..
Это бронепоезд - к городу, к морю.
Люди тоже идут -
Может быть туда же, может быть еще дальше...
Им надо итти дальше, на то они и люди...
---------------
- Я говорю, я:
Зверем мы рождаемся ночью, зверем!!
Знаю - и радуюсь... Верю...
Пахнет земля - из-за стали слышно, хоть и двери настежь, души нас-
тежь. Пахнет она травами осенними, тонко, радостно и благословляюще.
Леса нежные, ночные идут к человеку, дрожат и радуются - он господин.
Знаю!
Верю!
Человек дрожит - он тоже лист на дереве огромном и прекрасном. Его
небо и его земля и он - небо и земля.
Тьма густая и синяя, душа густая и синяя, земля радостная и опьянен-
ная.
Хорошо, хорошо - всем верить, все знать и любить. Все так надо и так
будет - всегда и в каждом сердце!
---------------
- О-о-о!
- Сенька, Степка!.. Кикимора-а!..
- Ну-у!..
Рев жирный у этих людей - они в стальных одеждах; радуются им, что
ли, гнутся стальные листья; содрогается огромный паровоз и тьма масляным
гулом расползается:
- У-о-у-а... у-у-у!..
Бронепоезд "Полярный"...
Вся линия знает, город знает, вся Россия... На Байкале, небойсь, и на
Оби...
Ага!..
---------------
Станция.
Японский офицер вышел из тьмы и ровной, чужой походкой подошел к бро-
непоезду. Чувствовалась за ним чужая, спрятавшаяся в темноте сила и по-
тому должно быть было весело, холодновато и страшновато.
Навстречу пошел Знобов. Сначала была толпа Знобовых - лохматых, гус-
то-волосых, а потом отделился один.
Быстро и ловко протянул офицер руку и сказал по-русски, нарочно ко-
веркая слова:
- Мий - нитралитеты!..
И, повышая голос, заговорил звонко и повелительно по-японски. Было у
него в голосе презрение и какая-то непонятная скука. И сказал Знобов:
- Нитралитет - эта ладно, а только много вас?..
- Двасать тысись... - сказал японец и, повернувшись по-военному, ка-
кой-то ненужный и опять весь чужой, ушел.
Постоял Знобов, тоже повернулся и сказал про себя шопотом:
- А нас - мильен, сволочь ты!..
А партизанам объяснил:
- Трусют. Нитралитет, грит, и желам на острова ехать - рис разво-
дить... Нам чорт с тобой - поезжай.
И в ладонь свою зло плюнул:
- Еще руку трясет, стерва!..
- Одно - вешать их! - решили партизаны.
---------------
Плачущего с девичьим розовым личиком вели офицера. Плакал он тоже
по-девичьи глазами и губами.
Хромой, с пустым грязным мешком, перекинутым через руку, мужик подо-
шел к офицеру и свободной рукой ударил его в переносицу.
- Не пой!..
Тогда конвойный, точно вспомнив что-то, размахнулся и подскочив, как
на ученьи, всадил штык офицеру между лопаток.
Станция.
Желтый фонарь, желтые лица и черная земля.
Ночь.
---------------
Ночь.
На койке в купэ женщина. Подле черные одежды.
Поднялся Вершинин и пошел в канцелярию.
Толстому писарю объяснил:
- Запиши...
Был пьян писарь и не понял:
- Чего?
Да и сам Вершинин не знал, что нужно записать. Постоял, подумал. Нуж-
но что-то сделать, кому-то, как-то...
- Запиши...
И пьяный писарь толстым, как он сам, почерком, написал:
- Приказ. По постановлению...
- Не надо, - сказал Вершинин. - Не надо, парень.
Согласился писарь и уснул, положив толстую голову на тоненький сто-
лик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9