Американец сорвал с головы фуражку и завопил:
- Империализм, awy!
Знобов с ожесточением швырнул книжку о земь.
- Империализму с буржуями к чертям!
Син-Бин-У подскочил к американцу и, подтягивая спадающие штаны, то-
ропливо проговорил:
- Русики ресыпубылика-а. Кытайси ресыпубылика-а. Мериканысы ресыпубы-
лика-а пухао. Нипонсы, пухао, надо, надо ресыпубылика-а. Кыра-а-сна ре-
сыпубылика-а нада-нада*1.
И, оглядевшись кругом, встал на цыпочки, и, медленно подымая большой
палец руки кверху, проговорил:
- Шанго.
Вершинин приказал:
- Накормить его надо. А потом вывести на дорогу и пусти.
Старик конвоир спросил:
- Глаза-то завязать, как поведем. Не приведет сюда?
Мужики решили:
- Не надо. Не выдаст!

V.

Партизаны с хохотом, свистом, вскинули ружья на плечи.
Окорок закрутил курчавой рыжей головой, вдруг тонким, как паутинка,
голоском затянул:

Я рассею грусть-тоску по зеленому лужку.
Уродись моя тоска мелкой травкой-муравой,
Ты не сохни, ты не блекни, цветами расцвети...

И какой-то быстрый и веселый голос ударил вслед за Васькой:

Я рассеявши пошел, во зеленый сад вошел -
Много в саду вишенья, винограду, грушенья.

И тут сотня хриплых, порывистых, похожих на морской ветер, мужицких
голосов рванула, подняла и понесла в тропы, в лес, в горы:

Я рассеявши пошел.
Во зеленый сад вошел.
- Э-э-эх...
- Сью-ю-ю!..

Партизаны, как на свадьбе, шли с ревом, гиканьем, свистом в сопки.
Шестой день увядал.
Томительно и радостно пахли вечерние деревья.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

I.

Эта история длинная, как Син-Бин-У возненавидел японцев. У Син-Бин-У
была жена из фамилии Е, крепкая манза*2, в манзе крашеный теплый кан*3 и
за манзой желтые поля гаоляна и чумизы*4.
А в один день, когда гуси улетели на юг, все исчезло.
Только щека оказалась проколота штыком.
Син-Бин-У читал Ши-цзинь*5, плел цыновки в город, но бросил Ши-цзинь
в колодец, забыл цыновки и ушел с русскими по дороге Хуан-ци-цзе*6.
_______________
*1 Россия - республика, Китай - республика, Америка - плохая респуб-
лика, Японец - совсем плох, надо красную республику.
*2 Хижина.
*3 Деревянные нары, заменяющие кровать.
*4 Род китайского проса, употребляемого в пищу.
*5 Книга стихов, чтение которой указывает на хорошую грамотность.
*6 Дорога Красного Знамени, восстаний.
Син-Бин-У отдыхал на песке, у моря. Снизу тепло, сверху тепло, словно
сквозь тело прожигает и калит песок солнце.
Ноги плещутся в море и когда теплая, как парное молоко, волна лезет
под рубаху и штаны, Син-Бин-У задирает ноги и ругается.
- Цхау-неа!..
Син-Бин-У не слушал, что говорит густоусый и высоконосый русский.
Син-Бин-У убил трех японцев и пока китайцу ничего не надо, он доволен.
От солнца, от влажного ветра бороды мужиков желтовато-зеленые, спу-
танные, как болотная тина, и пахнут мужики скотом и травами.
У телег пулеметы со щитами, похожими на зеленые тарелки; пулеметные
ленты, винтовки.
На телеге с низким передком, прикрытый рваным брезентом, метался ра-
неный. Авдотья Сещенкова поила его из деревянной чашки и уговаривала:
- А ты не стони, пройдет!
Потная толпа плотно набилась между телег. И телеги, казалось, тоже
вспотели, стиснутые бушующим человечьим мясом. Выросшие из бород мут-
но-красными полосками губы блестели на солнце слюной.
- О-о-о-у-у-у!..
Вершинин с болью во всем теле, точно его подкидывал на штыки этот
бессловный рев, оглушая себя нутряным криком, орал:
- Не давай землю японсу-у!.. Все отымем! Не давай!..
И никак не мог закрыть глотку. Все ему казалось мало. Иные слова не
приходили:
- Не да-ва-й!..
Толпа тянула за ним:
- А-а-а!..
И вот, на мгновенье, стихла. Вздохнула.
Ветер отнес кислый запах пота.
Партизаны митинговали.
Лицо Васьки Окорока рыжее, как подсолнечник, буйно металось в толпе и
потрескавшиеся от жары губы шептали:
- На-ароду-то... Народу-то, милены товарищи!..
Высокий, мясистый, похожий на вздыбленную лошадь, Никита Вершинин
орал с пня:
- Главна: не давай-й!.. Придет суда скора армия... советска, а ты не
давай... старик!..
Как рыба, попавшая в невод, туго бросается в мотню, так кинулись все
на одно слово:
- Не-е-да-а-авай!!.
И казалось, вот-вот обрушится слово, переломится и появится что-то
непонятное, злобное, как тайфун.
В это время корявый мужичонко в шелковой малиновой рубахе, прижимая
руки к животу, пронзительным голоском подтвердил:
- А верю, ведь, верна!..
- Потому за нас Питер... ници... пал!.. и все чужие земли! Бояться
нечего... Японец - что, японец - легок... Кисея!..
- Верна, парень, верна! - визжал мужичонко.
Густая потная тысячная толпа топтала его визг:
- Верна-а...
- Не да-а-ай!..
- На-а!..
- О-о-о-у-у-у!!.
- О-о!!!
...............
II.

После митинга Никита Вершинин выпил ковш самогонки и пошел к морю. Он
сел на камень подле китайца, сказал:
- Подбери ноги, штаны измочишь. Пошто на митингу не шел, Сенька?
- Нисиво, - проговорил китаец, - мне ни нада... Мне так зынаю - зынаю
псе... шанго.
- Ноги-то подбери!
- Нисиво. Солнышко тепылу еси. Нисиво - а!..
Вершинин насупился и строго, глядя куда-то подле китайца, с расста-
новкой сказал:
- Беспорядку много. Народу сколь тратится, а все в туман... У меня,
Сенька, душа пищит, как котенка на морозе бросили... да-а... Мост вот
взорвем, строить придется.
Вершинин подобрал живот, так что ребра натянулись под рубахой, как
ивняк под засохшим илом и, наклонившись к китайцу, с потемневшим лицом
выпытывающе спросил:
- А ты... как думашь. А?.. Пошто эта, а?..
Син-Бин-У, торопливо натягивая петли на деревянные пуговицы кофты,
оробело отполз.
- Ни зынаю, Кита. Гори-гори!.. Ни зынаю!..
Вершинин, склонившись над отползающим китайцем, глубоко оседая в пес-
ке тяжелыми сапогами, как у идола, тоскливо и не надеясь на ответ, спра-
шивал:
- Зря, что ль, молчишь-то?.. Ну?..
Китайцу показалось, что вставать никак нельзя, он залепетал:
- Нисиво!.. нисиво ни зынаю!..
Вершинин почувствовал ослабление тела, сел на камень.
- Ну вас к чорту!.. Никто не знат, не понимат... Разбудили, побежали,
а дале что?..
И осев плотно на камне, как леший, устало сказал подходившему Окоро-
ку:
- Не то народ умом оскудел, не то я...
- Чего? - спросил тот.
- На смерть лезет народ.
- Куда?
- Броневик-то брать. Миру побьют много. И то в смерть, как снег в по-
лынью, несет людей.
Окорок, свистнув, оттопырил нижнюю губу.
- Жалко тебе?
Подошел Знобов; под мышкой у него была прижата шапка с бумагами.
- Подписать приказы!
Вершинин густо начертал на бумаге букву В, а подле нее длинную жирную
черту.
- Ране то пыхтел-потел, еле-еле фамилию напишешь, спасибо, догать
взяла, поставил одну букву с палкой и ладно... знают.
Окорок повторил:
- Жалко тебе?
- Чего? - спросил Знобов.
- Люди мрут.
Знобов сунул бумажки в папку и сказал:
- Пустяковину все мелешь. Чего народу жалеть? Новой вырастет.
Вершинин сипло ответил:
- Кабы настоящи ключи были. А вдруг, паре, не теми ключьми двери-то
открыть надо.
- Зачем идешь?
- Землю жалко. Японец отымет.
Окорок беспутно захохотал:
- Эх, вы, землехранители, ядрена-зелена!
- Чего ржешь? - с тугой злостью проговорил Вершинин: - кому море, а
кому земля. Земля-то, парень, тверже. Я сам рыбацкого роду...
- Ну, пророк!
- Рыбалку брошу теперь.
- Пошто?
- Зря я мучился, чтоб опять в море итти. Пахотой займусь. Город-от
только омманыват, пузырь мыльнай, в карман не сунешь.
Знобов вспомнил город, председателя ревкома, яркие пятна на пристани
- людей, трамвай, дома, - и сказал с неудовольствием:
- Земли твоей нам не надо. Мы, тюря, по всем планетам землю отымем и
трудящимся массам - расписывайся!..
Окорок растянулся на песке рядом с китайцем и, взрывая ногами песок,
сказал:
- Японскова мидако колды расстреливать будут, вот завизжит курва. Па-
теха а!.. Не ждет поди, а, Сенька? Как ты думашь, Егорыч?
- Им виднее, - нехотя ответил Вершинин.
Над песками - берега-скалы, дальше горы. Дуб. Лиственница.
Высоко на скале человечек, в желтом - как кусочек смолы на стволе
сосны - часовой.
Вершинин, грузно ступая, пошел между телегами.
Син-Бин-У сказал:
- Серысе похудел-похудел немынога... а?
- Пройдет, - успокоил Окорок, закуривая папироску.
Син-Бин-У согласился:
- Нисиво.

III.

Корявый мужичонко в малиновой рубахе поймал Вершинина за полу пиджака
и, отходя в сторону, таинственно зашептал:
- Я тебя понимаю. Ты полагашь, я балда-балдой. Ты им вбей в голову,
поверют и пойдут!.. Само главно в человека поверить... А интернасы-
нал-то?
Он подмигнул и еще тихо сказал:
- Я ведь знаю - там ничего нету. За таким мудреным словом никогда
доброго не найдешь. Слово должно быть простое, скажем - пашня... Хорошее
слово.
- Надоели мне хорошие слова.
- Брешешь. Только говорил, и говорить будешь. Ты вбей им в голову. А
потом лишнее спрятать можно... Это завсегда так делается. Ведь которому
человеку агромаднейшая мера надобна, такое племя... Он тебе вершком,
стерва, мерить не хочет, а верста. И пусь, пусь, мерят... Ты-то свою ме-
ру знашь... Хе-хе-хе!..
Мужичонко по-свойски хлопнул Вершинина в плечо.
Тело у Вершинина сжималось и горело. Лег под телегу, пробовал уснуть
и не мог.
Вскочил, туго перетянул живот ремнем, умылся из чугунного рукомойника
согревшейся водой и пошел сбирать молодых парней.
- На ученье, айда. Жива-а!..
Парни с зыбкими и неясными, как студень, лицами, сбирались послушно.
Вершинин выстроил их в линию и скомандовал:
- Смирна-а!..
И от крика этого почувствовал себя солдатом и подвластным машинкам,
похожим на людей.
- Равнение на-право-о...
Вершинин до позднего вечера гонял парней.
Парни потели, злобно проделывая упражнения, посматривая на солнце.
- Полу-оборот на-алева-а!.. Смотри. К японцу пойдем!
Один из парней жалостно улыбнулся.
- Чего ты?
Парень, моргая выцветшими от морской соли ресницами, сказал робко:
- Где к японсу? Свово-б не упустить. У японса-то, бают, мо-оря... А
вода их горячая, хрисьянину пить нельзя.
- Таки же люди, колдобоина?
- А пошто они желты? С воды горячей, бают?
Парни захохотали.
Вершинин прошел по строю и строго скомандовал:
- Рота-а, пли-и!..
Парни щелкнули затворами.
Лежавший под телегой мужик поднял голову и сказал:
- Учит. Обстоятельный мужик. Вершинин-то...
Другой ответил ему полусонно:
- Камень, скаля... Бальшим камиссаром будет.
- Он-то? Обязатильна.

IV.

Через три дня в плетеной из тростника траншпанке примчался матрос из
города.
Лицо у него горело, одна щека была покрыта ссадиной и на груди бол-
тался красный бант.
- В городе, - кричал матрос с траншпанки, - восстанье, товарищи...
Броневик приказано капитану Незеласову туда пригнать на усмиренье. Мы
его вам вручим. Кройте... А я милицию организую...
И матрос уехал.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

На широких плетеных из гаоляна циновках лежали кучи камбалы, похожей
на мокрые веревки угрей; толстые пласты наваги, сазана и зубатки. На че-
шуе рыб отражалось небо, камни домов, а плавники хранили еще нежные цве-
та моря - сапфирно-золотистые, ярко-желтые и густо-оранжевые.
Китайцы безучастно, как на землю, глядели на груды мяса и пронзи-
тельно, точно рожая, кричали:
- Тре-епенга-а!.. Капитана руска. Кра-аба!.. Трепанга-а!.. Покупайло
еси!.. А-а?..
Пентефлий Знобов, избрызганный желтой грязью, пахнущий илом, сидел в
лодке у ступенек набережной и говорил с неудовольствием:
- Орет китай, а всего только рыбу предлагат.
- Предлагай, парень, ты?
- Наше дело рушить все. Да. Рушь да рушь, надоело. Когда строить-то
будем? Эх, кабы японца грамотного мне найти?
Матрос спустил ноги к воде, играя подошвами у бороды волны, спросил:
- На што тебе японца?
У матроса была круглая, глядкая, как яйцо, голова и торчащие грязные
уши. Весь он плескался, как море у лодки: рубаха, широчайшие штаны, гиб-
кие рукава, плескалось и плыло.
- Веселый человек, - подумал Знобов. - Японца я могу. Найду. Японца
здесь много...
Знобов вышел из лодки, наклонился к матросу и, глядя поверх плеча на
пеструю, как одеяло из лоскутьев, толпу, на звенящие вагоны трамваев и
бесстрастные голубовато-желтые короткие кофты - курмы китайцев, сказал
шопотом:
- Японца надо особенного, не здешнего. Прокламацию пустить чтоб. На-
печатать и расклеить по городу. Получай. Можно по войскам ихним.
Он представил себе желтый листик бумаги, упечатанный непонятными зна-
ками, и ласково улыбнулся:
- Они поймут. Мы, парень, одного американца до слезы проняли. Прямо
чисто бак лопнул... плачет!..
- Может и со страху плакать.
- Не сикельди. Главное разъяснить надо жизнь человеку. Без разъясне-
ния что с его спросишь, олово!
- Трудно такого японца найти.
- Я и то говорю. Не иначе, как только наткнешься.
Матрос привстал на цыпочки и глянул в толпу:
- Ишь, сколь народу. Может и есть здесь хороший японец, а как его
найдешь?
Знобов вздохнул:
- Найти трудно. Особенно мне. Совсем людей не вижу. У меня в голо-
ве-то сейчас совсем как в церкви клирос. Свои войдут, поют, а остальная
публика только слушай. Пелена в глазах.
- Таких теперь много...
- Иначе нельзя. По тропке идешь, в одну точку смотри, а то закружится
голова - ухнешь в падь. Суши потом кости!
Опрятно одетые канадцы проходили с громким смехом; молчаливо шли
японцы, похожие на вырезанные из брюквы фигурки; пели шпорами сереб-
ро-галунные атамановцы.
В гранит устало упиралось море. Влажный, как пена, ветер, пахнущий
рыбой, трепал полосы. В бухте, как цветы, тканые на ситце, пестрели се-
ро-лиловые корабли, белоголовые китайские шкуны, лодки рыбаков...
- Бардак, а не Рассея!
Матрос подпрыгнул упруго и рассмеялся:
- Подожди, - мы им холку натрем, белым-то.
- Пошли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9