- спросил Знобов.
- Айда, посуда!
Они подымались в гору Пекинской улицей.
Из дверей домов пахло жареным мясом, чесноком и маслом.
Два китайца-разносчика, поправляя на плечах кипы материй, туго пере-
тянутых ремнями, глядя на русских, нагло хохотали.
Знобов сказал:
- Хохочут, черти. А у меня в брюхе-то как новый дом строют. Да и ух-
нул он взял.
Матрос повел телом под скорлупой рубахи и кашлянул:
- Кому как!
Похоже было - огромный приморский город жил своей привычной жизнью.
Но уже томительная тоска поражений наложила язвы на лица людей, на
животных, дома и даже на море.
Видно было, как за блестящими стеклами кафе, затянутые во френчи офи-
церы за маленькими столиками пили торопливо коньяк, точно укалывая себя
стаканами. Плечи у них были устало искривлены и часто опускались на гла-
за тощие, точно задыхающиеся веки.
Худые, как осиновый хворост, изморенные отступлениями лошади, расс-
лабленно хромая, тащили наполненные грязным бельем телеги. Его эвакуиро-
вали из Омска по ошибке, вместо снарядов и орудий. И всем казалось, что
белье это с трупов.
Ели глаза, как раствор мыла, пятна домов, полуразрушенных во время
восстаний. Их было совсем немного, но все почему-то говорили: весь город
развален снарядами.
И другое, инаколикое, чем всегда, плескалось море.
И по-иному, из-за далекой овиди - тонкой и звенящей, как стальная
проволока, - задевал крылом по городу зеленый океанский ветер.
Матрос неторопливо и немного франтовато козырял.
- Не боишься шпиков-то? - спросил он Знобова. - Убьют.
Знобов думал о японцах и, вычесывая западающие глубоко мысли, ответил
немного торопливо:
- А нет! У меня другое на сердце-то. Сначалу боялся, а потом привык.
Теперь большевиков ждут, мести боятся, знакомые-то и не выдают.
Он ухмыльнулся:
- Сколь мы страху человекам нагнали. В десять лет не изживут.
- И сами тоже хватили.
- Да-а... У вас арестов нету?
- Троих взяли.
- Да-а?.. Иди к нам в сопки.
- Камень, лес. Не люблю... скучно.
- Это верно. Домов из такого камню хороших можно набухать. Прямо -
Америка. А валяться без толку, ни жрать, ни под голову. Мужику ничего, а
мне тоже, скучно. Придется нам в город итти.
- Надо.

II.

Начальник подпольного революционного комитета, товарищ Пеклеванов,
маленький, веснущатый человек, в черепаховых очках, очинял ножичком ка-
рандаш. На стеклах очков остро, как лезвее ножичка, играло солнце, будто
очиняло глаза, и они блестели по-новому.
- А вы часто приходите, товарищ Знобов, - сказал Пеклеванов.
Знобов положил потрескавшуюся от ветра и воды руку на стол и сказал:
- Народ робить хочет.
- Ну?
- А робить не дают. Объяростил народ, меня... гонют. Мне и то нелов-
ко, будто невесту богатую уговариваю.
- Мы вас известим.
- Ждать надоело. Хуже рвоты. Стреляй по поездам, жги, казаков бей...
- Пройдет.
- Знаем. Кабы не прошло, за што умирать. Мост взорвать хочет.
- Прекрасно.
- Снаряду надо и человека со снарядами тоже. Динамитного человека на-
до.
- Пошлем.
Помолчали. Пеклеванов сказал:
- Дисциплины в вас нет.
- Промеж себя?
- Нет, внутри.
- Ну-у, такой дисциплины-то теперь ни у кого нету.
Председатель ревкома поцарапал свой зачесавшийся острый локоть. Кожа
у него на лице нездоровая, как будто не спал всю жизнь, но глубоко
где-то хлещет радость и толчки ее жгут щеки румяными пятнами.
Матрос протянул ему руку пожал, будто сок выжимая, и вышел.
Знобов придвинулся поближе и тихо спросил:
- Мужики все насчет восстанья, ка-ак?.. Случай чего - тыщи три из де-
ревни дадим сюда. Германского бою, стары солдаты. План-то имеется?
Он раздвинул руки, как бы охватывая стол, и устало зашептал:
- А вы на японца-то прокламацию пустите. Чтоб ему сердце-то насквозь
прожечь...
У Пеклеванова была впалая грудь, и он говорил слабым голосом:
- Как же, думаем... Меры принимаем.
Знобову вдруг стало его жалко.
"Хороший ты человек, а начальник... того", - подумал он и ему захоте-
лось увидеть начальником здорового бритого человека и почему-то с лыси-
ной во всю голову.
На столе - большая газета, а на ней хмурый черный хлеб, мелко наре-
занные кусочки колбасы. Поодаль на синем блюдечке - две картошки и подле
блюдечка кожурка с колбасы.
"Птичья еда", - подумал с неудовольствием Знобов.
Пеклеванов потирал плечом небритую щеку - снизу вверх.
- В назначенный час восстанья на трамваях со всех концов города появ-
ляются восставшие рабочие и присоединившиеся к ним солдаты. Перерезают
телеграфные провода и захватывают учреждения.
Пеклеванов говорил, точно читая телеграмму, и Знобову было радостно.
Он потряс усами и заторопил:
- Ну-у?..
- Все остальное сделает ревком. В дальнейшем он будет руководить опе-
рациями.
Знобов пустил на стол томящиеся силой руки и сказал:
- Все?
- Пока, да.
- А мало этого, товарищ!
Пальцы Пеклеванова побежали среди пуговиц пиджака и веснущатое лицо
покрылось пятнами. Он словно обиделся.
Знобов бормотал:
- Мужиков-то тоже так бросить нельзя. Надо позвать. Выходит, мы в
сопках-то зря сидели, как кура на испорченных яйцах. Нас, товарищ, мно-
га... тысчи...
- Японцев сорок.
- Это верна, как вшей могут сдавить. А только пойдет.
- Кто?
- Мир. Мужик хочет.
- Эс-эровщины в вас много, товарищ Знобов. Землей от вас несет.
- А от вас колбасой.
Пеклеванов захохотал каким-то пестрым смехом.
- Водкой поподчую, хотите? - предложил он. - Только долго не сидите и
правительство не ругайте. Следят!
- Мы втихомолку - ответил Знобов.
Выпив стакан водки, Знобов вспотел и, вытирая лицо полотенцем, ска-
зал, хмельно икая:
- Ты, парень, не сердись - прохлаждайся, а сначалу не понравился ты
мне, что хошь.
- Прошло?
- Теперь ничего. Мы, брат, мост взорвем, а потом броневик там такой
есть.
- Где?
Знобов распустил руки:
- По линии... ходит. Четырнадцать там, и еще цифры. Зовут. Народу
много погубил. Может, мильон народу срезал. Так мы ево... тово...
- В воду?
- Зачем в воду. Мы по справедливости. Добро казенное, мы так возьмем.
- На нем орудия.
- Опять ничего не значит. Постольку, поскольку выходит и на какого
чорта...
Знобов вяло качнул головой:
- Водка у тебя крепкая. Тело у меня, как земля - не слухат чело-
вечьего говору. Свое прет!
Он поднял ногу на порог, сказал:
- Прощай. Предыдущий ты человек, ей-Богу.
Пеклеванов отрезал кусочек колбасы, выпил водки и, глядя на засижен-
ную мухами стену, сказал:
- Да-а... предыдущий...
Он весело ухмыльнулся, достал лист бумаги и, сильно скрипя пером,
стал писать проект инструкции восставшим военным частям.

III.

На улице Знобов увидел у палисадника японского солдата в фуражке с
красным околышем и в желтых гетрах. Солдат нес длинную эмалированную
миску. У японца был жесткий маленький рот и редкие, как стрекозьи кры-
лышки, усики.
- Обожди-ка! - сказал Знобов, взяв его за рукав.
Японец резко отдернул руку и строго спросил:
- Ню?
Знобов скривил лицо и передразнил:
- Хрю! Чушка ты, едрена вошь! К тебе с добром, а ты с хрю-ю. В Бога
веруешь?
Японец призакрыл глаза и из-под загнутых, как углы крыш пагоды, рес-
ниц, оглядел поперек Знобова - от плеча к плечу, потом оглядел сапоги и,
заметив на них засохшую желтую грязь, сморщил рот и хрипло сказал:
- Русика сюполочь! Ню?..
И, прижимая к ребрам миску, неторопливо отошел.
Знобов поглядел ему вслед на задорно блестевшие бляшки пояса и сказал
с сожалением:
- Дурак ты, я тебе скажу!

ГЛАВА ПЯТАЯ.

I.

Казак изнеможенно ответил:
- Так точно... с документами...
Мужик стоял, откинув туловище, и похожая на рыжий платок борода плот-
но прижималась к груди.
Казак, подавая конверт, сказал:
- За голяшками нашли!
Молодой крупноглазый комендант станции, обессиленно опираясь на низ-
кий столик, стал допрашивать партизана.
- Ты... какой банды... Вершининской?
Капитан Незеласов, вдавливая раздражение, гладил ладонями грязно пах-
нущую, как солдатская портянка, скамью комендантской и зябко вздрагивал.
Ему хотелось уйти, но постукивавший в соседней комнате аппарат телеграфа
не пускал:
- "Может... приказ... может..."
Комендант, передвигая тускло блестевшие четырехугольники бумажек, из-
нуренным голосом спросил:
- Какое количество... Что?.. Где?..
Со стен, когда стучали входной дверью, откалывалась штукатурка. Незе-
ласову казалось, что комендант притворяется спокойным.
"Угодить хочет... бронепоезд... дескать, наши..."
А у самого внутри такая боль, какая бывает, когда медведь проглатыва-
ет ледяшку с вмороженной спиралью китового уса. Ледяшка тает, пружина
распрямляется, рвет внутренности - сначала одну кишку, потом другую...
Мужик говорил закоснелым смертным говором и только при словах:
- Город-то, бают, узяли наши.
Строго огляделся, но, опять обволоклый тоской, спрятал глаза.
Румяное женское лицо показалось в окошечке:
- Господин комендант, из города не отвечают.
Комендант сказал:
- Говорят, не расстреливают - палками...
- Что? - спросило румяное лицо.
- Работайте, вам-то что! Вы слышали, капитан?
- Может... все может... Но, ведь, я думаю...
- Как?
- Партизаны перерезали провода. Да, перерезали, только...
- Нет, не думаю. Хотя!..
Когда капитан вышел на платформу, комендант, изнуренно кладя на подо-
конник свое тело, сказал громко:
- Арестованного прихватите.
Рыжебородый мужик сидел в поезде неподвижно. Кровь ушла внутрь, лицо
и руки ослизли, как мокрая серая глина.
Когда в него стреляли, солдатам казалось, что они стреляют в труп.
Поэтому, наверное, один солдат приказал до расстрела:
- А ты сапоги-то сейчас сними, а то потом возись.
Обыклым движением мужик сдернул сапоги.
Противно было видеть потом, как из раны туго ударила кровь.
Обаб принес в купэ щенка - маленький сверточек слабого тела. Сверто-
чек неуверенно переполз с широкой ладони прапорщика на кровать и заску-
лил.
- Зачем вам? - спросил Незеласов.
Обаб как-то не по своему ухмыльнулся:
- Живость. В деревне у нас - скотина. Я уезда Барнаульского.
- Зря... да, напрасно, прапорщик.
- Чего?
- Кому здесь нужен ваш уезд?.. Вы... вот... прапорщик Обаб, да золо-
топогонник и... враг революции. Никаких.
- Ну? - жестко проговорил Обаб.
И, точно отплескивая чуть заметное наслаждение, капитан проговорил:
- Как таковой... враг революции... выходит, подлежит уничтожению.
Обаб мутно посмотрел на свои колени, широкие и узловатые пальцы рук,
напоминавшие сухие корни, и мутным, тягучим голосом проговорил:
- Ерунда. Мы их в лапшу искрошим!
На ходу в бронепоезде было изнурительно душно. Тело исходило потом,
руки липли к стенам, скамейкам.
Только когда выводили и расстреливали мужика с рыжей бородой, в вагон
слабо вошел хилый больной ветер и слегка освежил лица. Мелькнул кусок
стального неба, клочья изорванных немощных листьев с кленов.
Тоскливо пищал щенок.
Капитан Незеласов ходил торопливо по вагонам и визгливо по-женски ру-
гался. У солдат были вялые длинные лица и капитан брызгал словами:
- Молчать, гниды. Не разговаривать, молчать!..
Солдаты еще более выпячивали скулы и пугались своих воспаленных мыс-
лей. Им при окриках капитана казалось, что кто-то, не признававший дис-
циплины, тихо скулит у пулеметов, у орудий.
Они торопливо оглядывались.
Стальные листы, покрывавшие хрупкие деревянные доски, несло по ров-
ным, как спички, рельсам - к востоку, к городу, к морю.

II.

Син-Бин-У направили разведчиком.
В плетеную из ивовых прутьев корзинку он насыпал жареных семячек, на
дно положил револьвер и, продавая семячки, хитро и радостно улыбался.
Офицер в черных галифэ с серебряными двуполосыми галунами, заметив
радостно изнемогающее лицо китайца, наклонился к его лицу и торопливо
спросил:
- Кокаин, что, есть?
Син-Бин-У плотно сжал колпачки тонких, как шолк, век и, точно сожа-
лея, ответил:
- Нетю!
Офицер строго выпрямился.
- А что есть?
- Семечки еси.
- Жидам продались, - сказал офицер, отходя. - Вешать вас надо!
Тонкогрудый солдатик в голубых обмотках и в шинели, похожей на гряз-
ный больничный халат, сидел рядом с китайцем и рассказывал:
- У нас, в Семипалатинской губернии, брат китаеза, арбуз совсем осо-
бенный - китайскому арбузу далеко.
- Шанго, - согласился китаец.
- Домой охота, а меня к морю везут.
- Сытупай.
- Куда?
- Дамой.
- Устал я. Повезут, поеду, а самому итти - сил нету.
- Семичика мынога.
- Чего?
Китаец встряхнул корзинку. Семячки сухо зашуршали, запахло теплой зо-
лой от них.
- Семичики мынога у русика башку. У-ух... Шибиршиты...
- Что шебуршит?
- Семичика, зелена-а...
- А тебе что же, камень надо, чтоб голове-то лежал?
Китаец одобрительно повел губами и, указывая на проходившего широко-
го, но плоского офицера в сером френче, спросил:
- Кто?
- Капитан Незеласов, китаеза, начальник бронепоезда. В город требуют
поезд, уходит. Перережут тут нас партизаны-то, а?
- Шанго.
- Для тебя все шанго, а мы кумекай тут!
Русоглазый парень с мешком, из которого торчал жидкий птичий пух, ос-
тановился против китайца и весело крикнул:
- Наторговал?
Китаец вскочил торопливо и пошел за парнем.
Бронепоезд вышел на первый путь. Беженцы жадно и тоскливо посмотрели
на него с перрона и зашептались испуганно. Изнеможенно прошли казаки.
Седой длиннобородый старик рыдал возле кипяточного крана и, когда он вы-
тирал слезы, видно было - руки у него маленькие и чистенькие.
Солдатик прошел мимо с любопытством и скрытой радостью оглядываясь,
посмотрел в бочку, наполненную гнило пахнущей, похожей на ржавую медь,
водой.
- Житьишко! - сказал он любовно.

III.

Ночью стало совсем душно. Духота густыми непреодолимыми волнами рва-
лась с мрачных чугунно-темных полей, с лесов - и, как теплую воду, ее
ощущали губы и с каждым вздохом грудь наполнялась тяжелой как мокрая
глина, тоской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9