.. — все так же беззаботно произнесла Наталья, однако мне показалось, что она, как и я, напряглась.— Так вот. Теперь представь, что у человека коренным образом изменилась походка, а все остальное осталось прежним! То есть ходит он по-другому, приседает по-другому, нагибается по-другому, а вот голову наклоняет по-старому, руками разводит по-старому. Может это запутать, ведь правда?— Что-то я не очень понимаю, к чему ты ведешь?— Каблуки! — выдала я со смесью ужаса и торжества. — Каблуки! Что еще так сильно меняет походку женщины?!— С дуба рухнула? — в ответ заботливо поинтересовалась Каюмова. — Какие женщины?! У тебя совсем, что ли, в голове клинит?— Подожди, послушай!.. Ольга! Я видела ее один только раз, и она была на очень высоких шпильках. Серый был в ботинках на тонкой подошве. Он или молчит, или говорит сиплым, неопределенным голосом! Он прячет под бинтами лицо! Зачем ему прятать лицо, если мы его и так не знаем?! Достаточно надеть темные очки!Ты, вообще, можешь понять роль Ольги во всей этой истории? Появилась, наняла меня, пропала. А потом вдруг появляется Серый…— Но погоди, твой хахаль же рассказывал, что Серый расспрашивал про Ольгу? Что-то у тебя концы с концами не сходятся.— Все у меня сходится! Не все, конечно, но вот это-то как раз можно объяснить! Он, то есть она расспрашивала про Ольгу, когда сидела в «Лилии» с Бирюковым! И потом, что она спрашивала? Кто еще интересуется Ольгой? Все остальные вопросы могли быть просто для отвода глаз, а это ей по какой-то причине действительно было нужно!Наверное, мое лицо сейчас имело несколько помидорный оттенок: от волнения я всегда ужасно краснею. Каюмова же казалась озадаченной, но какой-то странно спокойной.— Пусть так, — проговорила она в конце концов, наматывая край одеяла на указательный палец, — но что это нам дает? Что меняется оттого, что Серый — это Ольга? Что меняется для нас, даже если весь этот. твой бред окажется правдой?— Почему ты так уверена, что это бред?— Ни в чем я не уверена. — Наталья вздохнула. — А главное, ничего не понимаю. Пусть все так, но при чем тут ты? Почему Ольга потом переоделась мужиком? Я не понимаю! Зачем во все это втянули тебя?— Ни за чем! — огрызнулась я и зашвырнула кроссворды в дальний угол. — Действительно, для нас ничего не меняется… Знаешь, я уже начинаю жалеть, что сбежала тогда из аэропорта, а не подошла к стойке регистрации и прямо не спросила у этого серо-буро-малинового, чего он от нас хочет.— Сдается мне, возможность побеседовать с ним нам еще представится, — пробурчала Каюмова. Вот на этой оптимистической ноте мы и закончили наш Разговор.Уснули мы на удивление быстро, а утром, как-то не сговариваясь, решили идти в театр. Утро было хорошим, комнату щедро заливало солнце.— Можно сидеть здесь всю жизнь и ждать смерти, — проговорила Наталья, просто-таки читая мои мысли. — Нет ничего хуже неопределенности. Так и свихнуться недолго… Тебе не кажется, что у нас с тобой уже крыша начинает потихоньку съезжать?— Кажется, — кивнула я, доставая со стула колготки. И добавила с немыслимым пафосом:— Кстати, помнишь, как в театральном учили: «Актер может не явиться на спектакль только в одном случае — если он умер!»— Вшивый про баню, больной про здоровье, — . заметила она вскользь.Однако взглянула на меня с оттенком уважения и тоже полезла в шифоньер за своей вислой кофтой.В метро мы нарочито беззаботно смеялись, картинно откидывали со лба волосы, шумно радовались всему, начиная с несчастного кота в чьей-то сумке и заканчивая рекламными плакатами на стенах вагона. Так непосредственно ведут себя либо иностранки, либо законченные кретинки, стремящиеся казаться раскованными. Мы были кретинками, но хотели всего лишь напоследок вдоволь нарадоваться жизни. Народ смотрел на нас с подозрением и осуждением. Однако все это были мелочи по сравнению с тем, как взглянула на меня режиссер съемочной группы, уже, оказывается, полчаса дожидающаяся в кабинете Бирюкова.— Он же знал о съемках. Дата была оговорена давным-давно! — возмущалась она, нервно стряхивая пепел с сигареты. — Как можно быть таким безответственным? Неужели нельзя было перенести поездку?— Но это же похороны! — в третий раз жалобно объясняла я. — От него ничего не зависело.— А-а, от таких, как ваш Вадим Петрович, вечно ничего не зависит! — Режиссерша досадливо отмахнулась и уже спокойнее добавила:— Ну, значит, вы, как его ассистент, скажете перед камерой несколько слов о режиссерской концепции спектакля.Планировалось, как выяснилось, отснять всего десять или пятнадцать минут репетиции. В зале установили осветительную аппаратуру и камеры, актеры по моей просьбе поднялись на сцену. Пока оператор, перепрыгивая через провода, что-то поправлял, устанавливал и матерно ругался, все терпеливо ждали. Потом ждали ведущую — крашеную блондинку, неуклюже балансирующую, на грани между плохо сохранившейся пионеркой и моложавой пенсионеркой. В конце концов она встала перед камерой, профессионально поиграла мышцами лица, дождалась сигнала и начала:— Сегодня мы в гостях у театра-студии «Эдельвейс». Здесь ставят «Гамлета». Вы скажете, что нового можно открыть в классических шекспировских образах? Что необычного и нового отыскать в философской задумчивости принца Датского, нежной трепетности Офелии и коварстве Клавдия?..Я злорадно улыбнулась. «Нежная трепетность Офелии»! «Философская задумчивость принца»! Сейчас мы вам и «откроем» и «отыщем»!..Начали, естественно, со столь полюбившейся мне сцены с Клавдием и Гамлетом. Уже одна только мизансцена произвела на съемочную группу неизгладимое впечатление. Что же было говорить о исполнителях главных ролей? Гамлет орал дурным голосом и грозил папеньке пистолетом. Тот не отставал, периодически нюхая марафет. А по сцене расхаживали Вольтиманд с Корнелием, которым в беседе со старым Норвежцем давалось «не больше власти», чем «отведено статьями». Судя по внешнему виду дворян, статьи у них в прошлом были весьма серьезные.Разбирающийся в Уголовном кодексе оператор даже предположил шепотом что-то насчет «умышленного убийства» и «бандитизма».В общем, мы произвели фурор и не подвели покойного Вадима Петровича.Домой мы с Каюмовой возвращались едва ли не в приподнятом настроении.— Весело живем последние дни! — рассуждала она, нахально и весело нажевывая «Орбит». — Я, например, чувствую себя смертником, которому за сутки до казни выдали миллион долларов и разрешили творить что угодно… Господи, в этом даже есть какой-то кайф! Теперь-то я понимаю все эти фильмы про раковых больных и спидоносцев.— Да, — вторила я тихим эхом и со светлой тоской думала о том, что так и не сходила ни во МХАТ, ни в Большой.В конце концов довольно абстрактные «предсмертные» мечты и фантазии Каюмовой вылились во вполне конкретную бутылку «Финляндии» и батон колбасы с оливками.Со всем этим богатством мы заявились домой и опрометчиво направились к холодильнику. И тут нас заметила соседка — не та, что слушала «Кармен-сюиту» и нудила насчет морального облика, а та, что заступалась за Наталью.— О! — обрадовалась она, с вожделением глядя на нашу «Финляндию». — У вас праздник, девочки? Вас поздравить можно?— Сейчас на хвост упадет, — жлобски прошептала я.Но Наташка неожиданно решила проявить великодушие. Видимо, состояние смертника перед казнью оказывало на ее душу облагораживающее воздействие.— А, тетя Паша, пойдемте с нами. — Она махнула рукой. — Гулять так гулять! Только у нас бардак, вы уж не обращайте внимания.— Да что вы, что вы! — засуетилась тетя Паша. — Можно подумать, у меня порядок. Я все понимаю, дело молодое… А если хотите, можно, кстати, пойти и ко мне? У меня и огурчики есть, и капустка…Мы, понятное дело, согласились. Переоделись в домашнее, охладили-таки водочку, захватили каюмовские сигареты и отправились в гости в соседнюю комнату.Тетя Паша уже собирала на стол. На белой скатерти стояли тарелки с маринованными помидорками, солеными огурчиками в мелких аппетитных пупырышках и аккуратно нарезанным хлебом. Для тихой алкоголички каюмовская соседка с удивительным тщанием вела домашнее хозяйство. Даже телевизор у нее был — старенький, черно-белый, накрытый льняной салфеткой.Первую стопку мы выпили под выпуск новостей, вторую — под передачу «Позвоните Кузе», а третью — под «Коммерческий калейдоскоп». Перед тем как положить в свою тарелку новую порцию капусты, Наталья в очередной раз щелкнула переключателем программ. На экране возник спортивный комментатор, вещающий об успехах нашей баскетбольной сборной.— Теть Паш, чего вы программу себе не купите? — Каюмова с досадой принялась щелкать переключателем. — Я-то понятно, у меня телевизора нет…— А у меня лишних денег нет! — отозвалась та.— Так давайте у Крысы украдем, у нее вон каждый день какая-нибудь газетка в ящике торчит! А сегодня пятница как раз. Поди, есть там программа?Меня в особенности местного диалекта не посвящали, но почему-то и так было ясно, что Крыса — вероятно, соседка, любительница классической музыки.Ярая противница воровства, на этот раз я тоже сочла разумным растрясти Крысу.На дело мы пошли вдвоем. Поковырялись в ящике шпилькой, подцепили газету сквозь одну из трех круглых дырочек. Медленно и неумолимо она поползла к верхней прорези.— Оп-пля! — крикнула Наталья, хватая ее за угол. Прислушалась к шагам на лестнице и завопила совсем уж жизнерадостно:— Ну что, подлые убийцы! Идите, убейте нас! Мы вас больше не боимся!В комнату мы вернулись маршевым шагом, с победным видом положили добытую прессу на стол перед тетей Пашей.— А ведь есть программа! — Она радостно всплеснула руками, аккуратно отодвинула тарелочки, разложила газету во всю ширь. Наталья в это время сдвигала стопки, чтобы не тянуться с бутылкой через весь стол.— Та-ак… «Улица Сезам»… «Ключи от форта Бай-яр»;.. — бормотала тетя Паша, водя подрагивающим пальцем по строчкам. — Здесь тоже ничего интересного… Ой, девки, вы только почитайте, что творится! И совсем ведь рядом с нами!— Чего? — лениво поинтересовалась Каюмова, уже успевшая наполнить две из трех емкостей. Я же просто привстала со стула, наклонилась вперед — и окаменела…Рядом с программой, под рубрикой «Срочно в номер» была напечатана фотография двух молодых мужчин. Двух МЕРТВЫХ молодых мужчин с практически отделенными от тела головами. Перекошенные судорогой лица, распахнутые непонимающие глаза. И короткая заметка, набранная жирным шрифтом:«Вчера вечером в подъезде дома по улице Николо-ямская были обнаружены сразу два трупа. Убитые — бармен кафе „Лилия“ Болдырев Вячеслав Олегович, 1973 года рождения, и служащий автосервиса Митрошкин Алексей Валерьевич, 1970 года рождения…»Ноги у меня подкосились, в глазах потемнело. Последнее, о чем я успела подумать, была смешная Лехина фамилия — Митрошкин.Потом испуганно ахнула тетя Паша. Моя судорожно сжимающаяся рука потащила за собой скатерть, и, стремительно переворачиваясь, надо мной мелькнуло абсолютно белое лицо Каюмовой. Похоже, ей больше не хотелось кричать:«Идите, убейте нас! Мы вас не боимся!»Голова тяжелая, как эмалированное ведро с водой. Глаза ломит. Руки и ноги мелко подрагивают, как оторванные лапки паучка-"косиножки". Правую щеку больно колет. Разлепляю веки, слегка поворачиваю голову — осколок тети Пашиной тарелки… Сейчас, конечно, не до стыда, но все равно как-то неловко. Всю жизнь считала, что в обморок падают либо истерички, либо симулянтки. Причем именно последние норовят сделать это как можно эффектнее: рухнуть прямо на руки к мужчине, красиво разметать в падении волосы или на худой конец перебить гору чужой посуды.— Девочка, тебе лучше? — заботливо спрашивает тетя Паша. Лицо у нее встревоженное, изо рта весьма ощутимо тянет водкой.Где-то позади тихой чайкой стонет Каюмова.— Лучше. Спасибо.Я поднимаюсь, тяжело опираясь о стул. Наталья всхлипывает на кровати, кругом валяются осколки стекла, ошметки квашеной капусты и алые бусинки моченой брусники — следы моего разрушительного падения. Кроме водки, в комнате тревожно пахнет валерьянкой.— Наташа мне объяснила все… Тетя Паша, вздыхая и горестно покачивая головой, опускается на колени и начинает собирать то, что осталось от посуды.— Разве ж я знала, что это твой парень? Горе-то какое, а? И молодой ведь совсем! Что творится! Что делается!..В глаза мне она старается не смотреть. Зловещая газета, смятая, валяется в углу. Полная и немолодая тетя Паша, стоящая посреди комнаты на коленях, похожа на циркового слона, понукаемого кнутом дрессировщика.— Да… — говорю я тупо и отрешенно. К чему это «да» относится, не понятно никому даже мне самой.Каюмова, подбирая полы халата, поднимается с кровати.— Идем, — произносит она. Лицо у нее зареванное, губы дрожат…Более или менее опомнилась я уже в каюмовской комнате. За окном было совсем темно. Лампочка под потолком светила тускло и безжизненно. Жалкая девятиметровая каморка отчего-то неуловимо напоминала мертвецкую. А на незастланной постели сидели мы — пока еще живые. Пока…От недавней разудалой лихости не осталось и следа. Ужас цепкими, острыми коготками впивался в мой мозг. Подташнивало и знобило. Наверное, так должен ощущать себя онкологический больной, воочию увидев смерть соседа по палате — соседа с точно таким же, как у него самого, диагнозом.— Что делать будем? — спросила Наталья бессмысленно и тихо, перебирая ситцевые рюши и глядя в пустоту.— Не знаю, — отозвалась я.— Валерьянки еще выпьешь? У меня есть. — И, не дожидаясь ответа:— А я выпью. Мне надо.Валерианки мы выпили обе, добавили по таблеточке реланиума и забрались в постель, тесно прижавшись друг к другу. Как назло, за окном начался дождь. И частый стук капель походил на звук неумолимо приближающихся торопливых шагов.Раз пятнадцать вставала Каюмова — проверить замок, шпингалет на окне, пододвинуть к двери стул с горой тяжелых книжек. Еще раз десять — я. В туалет ходили вместе: одна делала свои дела, а вторая стояла часовым у двери. Заснули, наверное, часа через два — не раньше…То ли реланиум помог, то ли мои бедные нервы не могли больше переносить постоянный шок и провисли, как оборванные гитарные струны, — во всяком случае, спала я крепко и без сновидений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46