Черные волосы подчеркивали мертвенную бледность лица. И глаза его были черными, но тусклыми, без живого блеска, как перегоревший уголь. Он сидел, положив руки на колени ладонями вниз. Этот мужчина кого-то ей напоминал, но Ханна не могла припомнить, кого именно. Сфинкса, а, может быть, Авраама Линкольна? Он, скорее, был похож на каменное изваяние, а не на человека.
– Вот так он сидит часами, – объясняла сестра Конвей, не заботясь о том, чтобы понизить голос. – Но не доверяйте этому спокойствию. Он может очнуться в любую минуту. И тут, будто плотина рушится, начинает говорить без умолку. Рассказывает все, как будто сознает, с кем говорит. Его трудно понять, но на днях он назвал меня по имени, я чуть не упала. Бедняга. – Она подошла и погладила его по голове, как ребенка. – Ты можешь заниматься обычными делами: убирай, меняй цветы, но все время следи за ним, – наставляла Ханну сестра Конвей. – Не пропусти момента, когда он очнется. Не знаю, откуда идет этот сигнал, что его толкает, но кажется, будто внутри у него что-то щелкает и будит его. И еще. Он может молчать и смотреть на тебя, тогда не уходи, это его раздражает, а спокойно продолжай делать свои дела: вяжи, читай и все такое. Запомнила?
– Да. – Ханне хотелось получше рассмотреть этого мужчину, сына любовницы отца. Но она заставила себя сначала заняться делами.
Комната ей понравилась, она не имела больничного вида. Здесь стоял большой комод, платяной шкаф из красного дерева и туалетный столик. Вот только кровать была железная, как в палатах.
Наконец, Ханна позволила себе присесть. Она устроилась в кресле по другую сторону окна и взглянула на своего подопечного.
– Бедняга, – девушка не заметила, как вслух произнесла свою мысль.
Теперь она могла его как следует рассмотреть. Ханна отметила, что мужчина в свое время был хорош собой, судя по его росту, сложению и богатой шевелюре. У него были правильные черты лица и крупные полные губы. Ханна с трудом сдержалась, чтобы не вздрогнуть и едва усидела на месте, заметив, как он шевельнулся. Движение было едва заметным, он чуть повернул голову в ее сторону. Ей показалось, что мраморная статуя оживает на глазах. Ханне стало не по себе.
Когда его взгляд сосредоточился на ее лице, она тоже заглянула ему в глаза и робко улыбнулась. Девушка не знала, как ей себя вести, надо ли заговорить, или лучше помолчать. Сестра Конвей никаких рекомендаций на этот счет не давала. И Ханна решила заговорить.
– Хорошее утро, – слегка запинаясь, произнесла она, кивнув на окно. Немного помолчала и продолжила: – В парке так красиво. – Снова последовала пауза. – Жаль, что сад перекопали и сделали огород. – Ханна судорожно глотнула. – Как будет хорошо, когда вы достаточно окрепнете и сможете выходить прогуляться. – Голос ее тут же стих, едва она уловила на его лице чуть заметное движение, легкой рябью тронувшей кожу. Но, возможно, это ей показалось.
Услышав легкий стук в дверь, Ханна испытала огромное облегчение. Молодая горничная вкатила тележку с чаем и выпечкой.
– Спасибо, – поблагодарила Ханна. – Дальше мы сами справимся. Она закрыла дверь и подкатила тележку к окну. Мужчина продолжал смотреть перед собой. – О, печенье, – бодро произнесла Ханна. – А они вас здесь балуют. На еду грех жаловаться. Масло, хлеб, булочки, джем. А, клубничный, интересно, есть ли в нем деревянные хвостики? – Она с улыбкой покачала головой.
Ханна налила чай и подкатила тележку к нему поближе. Сняв его руку с колен, поставила ему на ладонь чашку с блюдцем. Ее предупредили, что ел он сам. Это очень удивило девушку. Она не могла понять, почему он на долгие часы впадал в оцепенение, если мог двигаться. Она следила, как капитан пил чай. Он не отхлебывал напиток, а вливал в себя, не обращая внимания, что чай горячий. Видеть это было очень странно.
– Вам хочется пить, – сказала Ханна, вновь наполняя чашку. Она подала ему в руку тарелочку с половинкой намазанного маслом кекса.
Ел он тоже весьма необычно – откусывая маленькие кусочки, долго и медленно их жевал, прежде чем проглотить. Девушка предложила ему вторую половинку кекса, но мужчина не притронулся к нему.
– Ну, попробуйте еще, – уговаривала она, заглядывая капитану в лицо. – Съешьте еще кусочек. Он такой вкусный. Вы должны есть. Вы такой большой и худой, вам надо поправляться. – В этот момент Ханна мысленно поругала себя, что разговаривает с ним, как с ребенком. Впрочем, он и был не лучше ребенка. – Ну, ладно, как хотите, – она собралась взять у него тарелку, но его пальцы не разжимались, а в следующую минуту мужчина уже подносил кусок ко рту. – Вот и хорошо, – обрадовалась Ханна, – значит, вам все-таки захотелось его съесть, правда? Я не стану заставлять вас есть хлеб с маслом, – проговорила девушка, после того как он расправился с кексом. – А к джему у меня нет особого доверия. Мой отец клялся, – сообщила она, доверительно наклонившись к нему, – что знает фабрику, где делают деревянные хвостики, чтобы потом бросать их в клубничный и малиновый джем. – Она тихонько рассмеялась.
Ханне стало немного неловко, что она заговорила с ним о своем отце. Мужчина не отводил от нее внимательных глаз. Она повернулась к тележке и взяла кусок булки с изюмом.
– Попробуйте, мне кажется, вкусно.
Он медленно, но решительно отстранил ее руку и, дотянувшись до тарелки, взял кусок хлеба с маслом. Ханна глядела на него в немом изумлении. Капитан понимал, что ему хочется! Его разум временами прояснялся. Значило ли это, что он понимал речь собеседника? Девушка решила, что ей лучше быть осторожной и не обращаться с ним, как с ребенком. Бедняга. Глядя на него, она вспомнила услышанную в детстве сказку о великане, которого запер в своем замке другой великан и морил голодом.
Но вдруг он сам протянул руку и взял хлеб с маслом. Ханна решила рассказать об этом сестре Конвей. Через час она все ей выложила.
– Неужели? Ты в этом уверена? – поразилась та.
– Да, он отодвинул в сторону булку с изюмом и взял кусок хлеба с маслом.
– Ой, я обязательно расскажу об этом старшей сестре, и доктору тоже будет интересно…
Но это известие оказалось не новостью. Старшая сестра объяснила сестре Конвей, что и в госпитале у капитана Беншема наблюдались просветления но, к сожалению, непродолжительные. Более того, в его истории болезни сообщалось, что после таких проблесков сознания ему становилось хуже: усилия его утомляли.
* * *
Всю следующую неделю Ханна с полудня подменяла сестру Конвей. А в пятницу она встретилась с отцом своего пациента и миссис Беншем.
Ханна не видела «старую леди» с того дня, как приходила в особняк на беседу с начальницей. Да и тогда она видела ее только мельком, у лифта. Но ей не надо было объяснять, что маленькая, сухонькая старушка со сморщенным лицом и прямой спиной и есть та самая Бриджи. Ханна узнала бы ее даже если бы к старой даме не обращались с особым почтением.
Около трех часов сама сестра-хозяйка проводила в комнату пожилую леди и невысокого мужчину.
– А мы к вам, капитан Беншем, – бодрым голосом объявила сестра-хозяйка. – К вам сегодня два посетителя: ваш отец и… – Она всегда затруднялась, как называть Бриджи в разговоре с этим человеком. – И миссис Беншем, – вышла из положения женщина.
Фигура в кресле осталась неподвижной. Казалось, он так же безнадежно глух, как и его мать.
– А это сестра Петтит, – представила Ханну сестра-хозяйка. – Сестра Конвей закончила дежурство, а у сестры Бинг воспалились миндалины. И это в конце зимы. Но болезнь приходит, когда ее совсем не ждешь, такова жизнь.
Сестра сделала Ханне украдкой знак уйти за ширму. Рассуждения сестры показались девушке немного странными, но ей пришло в голову, что та чувствовала себя слегка неловко, провожая хозяйку в одну из комнат принадлежавшего ей дома, будто обычную посетительницу.
– Если сестра вам понадобится, она будет рядом. – С этими словами сестра-хозяйка попрощалась и удалилась.
Ханна присела за ширмой в дальнем углу комнаты и раскрыла книгу. Но ей не читалось. Через несколько минут она отказалась от попыток углубиться в чтение. Любопытство взяло верх, и она стала прислушиваться к происходящему в комнате. То, что она услышала, заставило ее неодобрительно покачать головой. Отец говорил с сыном, как и все остальные – словно с ребенком.
А Дэн именно таким и видел сына. Как всегда, ему было трудно с ним обращаться. Если бы Дэна вынудили сказать правду, он бы признался, что приходит в эту комнату через силу. Ему было невыносимо смотреть на Большого Парня. Слезы рвались наружу.
Бедный Бен! Бедный парень! Если бы он погиб, это была бы милость Божья. Но временами Дэн думал иначе. Он, напротив, был рад, что Бен не погиб. Ведь сын остался единственным его порождением, плотью от плоти его. Джон был тоже одной с ним плоти и крови, но это было другое.
Иногда Дэн отказывался верить, что перед ним его сын. Осталась только внешняя оболочка, дважды отмеченного в сводках за храбрость человека, мозг которого сгорел в пламени войны. Врачи называли эту болезнь военным неврозом, проявившимся на фоне воздействия отравляющих газов. Это случилось в сентябре 1915 года. По злой иронии газ, выпущенный из их же окопов по противнику, ветер отнес обратно. Через несколько минут недалеко от Бена разорвался снаряд. Внешних повреждений Бен не получил, лишь превратился в живой труп. Но выглядел парень значительно лучше, если о нем можно было так сказать, чем в госпитале, где отец увидел его несколько месяцев назад. Дэн не мог без содрогания вспоминать о том ужасном месте. Наблюдать взрослых мужчин, которые вели себя, как младенцы, было выше его сил.
Доктор сказал, что случай с Беном не такой уж редкий. Он назвал это погружением в себя. Бен как будто окружил себя ледяной стеной, отгородившись от реальной жизни. Но доктор выразил надежду, что со временем он «оттает».
И он, действительно, иногда «оттаивал», но в этом состоянии становился совершенно невыносимым; без конца говорил, кричал, рыдал, ругался и что еще хуже – набрасывался на всякого, кто к нему приближался. Его успокаивали только сильной дозой лекарств.
Эти вспышки привели к более строгой изоляции, и постепенно периоды оцепенения удлинялись, а взрывы активности ограничились словесной формой.
Дэну пришлось потратить немало усилий, чтобы добиться перевода сына в особняк. Военное начальство почему-то решило, что в Хай-Бэнкс-Холле должны проходить реабилитацию пациенты после ранений и контузий средней тяжести.
Дэн начал, как всегда.
– Ты слышишь меня, Бенджамин? Ты меня понимаешь? Ты лучше выглядишь, парень, идешь на поправку. Доктор доволен. – Он заглянул в немигающие глаза и кивнул. – Здесь Бриджи. Хочешь на нее посмотреть? Она спустилась со своего этажа и добралась сюда, чтобы навестить тебя. – Дэн произнес все это отчетливо, с расстановкой.
– Дэн, не говори так. – Голос Бриджи был тихим и надтреснутым, но в нем еще звучали интонации прежней мисс Бригмор. – Говори с ним нормально. Я совершенно уверена, он все понимает, несмотря на свое состояние. – Она вспомнила, что Кэти когда-то так же говорила с Лоренсом. Бедная, бедная Кэти. Ей так будет ее не хватать…
За ширмой раздался шум, как будто упала книга.
– Да, вероятно, ты права, – согласился Дэн. Он кашлянул и печально продолжал: – Твоя тетя Кэти вчера умерла. Бедная милая Кэти, ты ее помнишь?
Их глаза были обращены на колено Бена. Он стучал по нему пальцем.
– Ну вот, что я говорила, – тихо заметила Бриджи. – Я уверена, он хочет что-то сказать. Он пытается, посмотри на его лицо.
Бриджи повернула к себе лицо Бена своей высохшей морщинистой рукой. И в тот же момент он прищелкнул языком, но губы его остались неподвижны. Из-за ширмы выскочила Ханна, когда цоканье повторилось, на этот раз громче, губы его разлепились, и с них скороговоркой стали срываться слова.
– Мерфи! Мерфи!.. адское пламя… Мерф… кровь на тебе… командование, чертово командование… ад… недоумки… недоумки… иди Мерфи!..
Ханна держала его руки, они дрожали, словно по ним пропускали электрический ток. Она повернулась к Дэну, который помогал Бриджи подняться.
– Извините, но вам придется уйти.
Дэн кивнул, и выражение лица его было таким же печальным, как и у его сына.
Когда за ними закрылась дверь, возбуждение Бена немного улеглось, руки дрожали меньше, слова он выговаривал четче, и все время, не отрываясь, смотрел на Ханну, словно просил о чем-то. Крупные слезы покатились из его глаз, веки тоже дрожали.
– Все хорошо, все хорошо, – приговаривала Ханна, обнимая его, как ребенка. Она прижала его щеку к своему плечу, стараясь остановить лавину слов, но Бен продолжал говорить. В этом невнятном потоке она различала названия местностей, мест сражений, потом он стал повторять слова, которые походили на стихи. И снова и снова говорил одно и то же: «Плавал во чреве, как головастик в кувшине, на нити, что держит в руке Господь».
Больной повторил эти слова не меньше десяти раз. Она подняла его голову со своего плеча и усадила Бена поглубже в кресло. Ее движения совпадали с ритмом его слов. Он снова начал вспоминать Мерфи, но уже не так взволнованно. Ханна села рядом, и взяла его безвольную руку в свои.
– А кто такой Мерфи? – мягко спросила она.
– Мерфи Мерфи… распадается…
– Кто это Мерфи?
– Мерфи, Мерфи… везде внутренности, Мерфи.
– Кто такой Мерфи? Расскажите мне о нем. Он ваш друг? Другой офицер?
– Мерфи мудрый, Мерфи, мудрый…
Дверь открылась и вошла старшая сестра.
– Ему плохо? Что-нибудь серьезное?
– Нет сестра, небольшой приступ.
– Люди такие нечуткие. Им бы следовало быть более внимательными. Не надо было рассказывать ему о тете. Его отец считает, что он из-за этого разволновался. Через полчаса вас сменят, – сказала сестра Дил, бросая взгляд на часы. – А завтра у вас выходной, да?
– Верно, сестра.
– Вам повезло, что ваш дом близко.
– Да, сестра.
Сестра Дил подошла ближе и смахнула нитку с халата Бена.
– Жаль, что миссис Беншем против автомобилей, вас бы завтра могли подвезти.
– Не беспокойтесь, сестра, Джейком в своем фургоне перевезет меня через холмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36