Правда, Гарри чуть не женился два года назад. Он был обручен с мисс Пауэлл, но девушка так и не смогла преодолеть стойкую неприязнь к его матери. Услышав ее признание, Гарри счел это подходящим предлогом для выхода из щекотливого положения.
О братьях говорили, мол, узы брака не для них. Но это вовсе не означало, что они относились к числу ярых женоненавистников, особенно Бен. Любовные похождения Бенджамина давали повод посудачить не только женской половине штата фирмы «Беншем и сыновья». Бенджамина жаловали своим вниманием многие дамы Ньюкасла. Юноша отличался большой разборчивостью, но не являлось тайной и то, что просить дважды ему не приходилось.
Бенджамин заметно превосходил братьев по росту. Из всей троицы он обладал самыми широкими плечами, узкими бедрами, ему же досталась и копна черных волос, в которых почти с рождения выделялась светлая прядь. Бен, смеясь, говорил братьям, что оказавшись на военной службе, он, наконец, сможет расстаться с этой отметиной, делавшей его объектом постоянных насмешек.
Кожа Бена, казалось, позаимствовала немного цвета у волос: она была настолько смуглой, что придавала ему неизменно загорелый вид. Глядя на всех троих, никто бы и не подумал, что Бен их брат-близнец.
А вот Гарри с Джонатаном, действительно, были точной копией друг друга. Они пошли в отца небольшим ростом и стройной фигурой, от него же унаследовали светлые волосы, с рыжеватым оттенком. Благодаря здоровому и свежему цвету лица, братья выглядели по меньшей мере года на три моложе Бена. Они отличались от него и по характеру. Добродушные, жизнерадостные, не знающие резкой смены настроения. Не то что Бен. Если он не находился в обществе дам, на его лице преобладало мрачное выражение. Правда, временами юношу охватывало безудержное веселье, совсем не свойственное братьям. А порой он погружался в глубочайшее уныние.
Но несмотря на все различия братья оставались дружны, как и в детстве. Гарри с Джонатаном сохранили свою преданность Бену.
Вся их троица, по выражению Бена, решила удостоить державу своей службой. Лишь в одном у братьев возникли разногласия: в какой род войск вступить. Гарри с Джонатаном стояли за флот. Бена больше привлекала армия. Он старался склонить их на свою сторону, братья в свою очередь объединили усилия. В этом «сражении» так никто и не победил. Бен в результате вступил в армию, а братья записались на флот.
Бенджамин мог бы приехать домой на два дня раньше братьев, но подождал, пока они получат краткосрочный отпуск.
– Давайте, сразу, как войдем, запоем: «Боже, храни короля», – предложил Джонатан, остановившись у крыльца. – Все сразу сбегутся. Конечно, если отец дома, и женщины примчатся.
– О, женщины! – Гарри театрально приложил руку к сердцу, покачиваясь из стороны в сторону. – Нет, давайте подождем, пока Ада нас увидит.
– Готов побиться об заклад – Бетти расплачется, – произнес Бен. – Ставлю двадцать против одного.
– Брось, парень. – Гарри дернул подбородком. – Лучше не спорить. Ты сказал двадцать против одного, а она возьмет и не заплачет, так что мне точно повезет.
– Лучше сначала зайдем к маме, – предложил Джонатан.
Братья прекратили дурачиться, взглянули на него и молча вошли в дом.
Они пересекали холл, когда из кухни вышла Ада. Остановившись, она замерла, прижав фартук ко рту. А когда трое молодых господ дружно отсалютовали ей, Ада ухватилась за завязки своего накрахмаленного чепца и запричитала:
– Боже правый, боже правый!
Братья, как в детстве беззлобно передразнили ее:
– Боже правый и… с ним Ада Хаулитт.
– Ах, мистер Бен. – Обычно, когда братья были вместе, она обращалась к Бену. – И вы двое. – Ада по очереди указала на Гарри и Джонатана. – Да как же это. У миссис будет удар, она этого не переживет. Ой, что же вы не предупредили. Свалились, как снег на голову. Да еще и все вместе. Господи, Боже мой!
Дверь кухни распахнулась, и в холл влетела Бетти Роув, но не прежняя Бетти, а немного располневшая женщина средних лет. Она тоже сперва остановилась, как вкопанная, прикрыв рот фартуком, а потом, вся сияя, бросилась к ним.
– Вот не ждали, так не ждали. Какие же вы красавцы, глаз радуется. Да, вот так новость.
Братья быстро переглянулись.
– Что же ты не плачешь, Бетти? – спросил Бен. – Почему не рыдаешь?
– С чего это мне вдруг плакать? – удивилась Бетти. – Не знаю, зачем это. Вы такие молодцы. Нам придется красавиц посадить на цепь, а то они станут бросаться на вас, как…
Толкнув Бетти в бок, Ада оборвала ее живописания уготованных молодым людям преследований со стороны противоположного пола и, как положено, объявила:
– Хозяйка в своей комнате, сэр, – сообщила Ада, снова обращаясь к Бену.
Юноши рассмеялись и, развернувшись, словно по команде, дружно затопали наверх.
Как обычно, не постучав, они медленно приоткрыли дверь, чтобы убедиться, будет ли им удобно войти в этот момент. Увидев мать, стоявшую у встроенного в шкаф зеркала, братья вошли один за другим в давно определенном порядке: первый Джонатан, последний – Бен.
Барбара как раз поправляла волосы. Увидев сыновей, она так и застыла с поднятыми руками, потом круто обернулась и крикнула:
– Нет, только не это!
– Все как надо, все как должно быть, дорогая. – Джонатан подошел к ней, обнял и заговорил медленно, чтобы мать смогла разобрать его слова. – Это все равно должно было произойти. Чем раньше, тем лучше. Все равно пришлось бы пройти через это.
Барбара взглянула на любимых сыновей, потом перевела взгляд на Бена, неприязнь к которому граничила с ненавистью. Его мундир отличался от формы братьев. Он всегда был другим, не таким, как они, упрямым, эгоистичным, равнодушным, со скверным характером. В эту минуту ее радовало только одно: теперь он не будет рядом с ними, и мальчики избавятся, наконец, от дурного влияния. Но на войну уходит и Джонатан, ее единственная отрада в этом доме, в котором на протяжении уже многих лет Барбару окружала мертвая тишина. Этот дом давно стал ее тюрьмой, где она была заключена, получая необходимую пищу и одежду. Единственным лучом света, скрашивавшим унылую жизнь все эти мрачные годы, был Джонатан, ее милый, добрый, преданный, отзывчивый и чуткий сынок.
Барбара не знала, что было ему известно. Он никогда не интересовался, а она ничего не рассказывала и не объясняла об особых отношениях с его отцом. Сын всегда любил ее.
Он единственный разговаривал с ней в столовой с тех пор, как мальчикам разрешили сидеть за общим столом. Это было уже после того, как Рут Фоггети ушла из дома, а оставалась она до тех пор, пока живот ее не стал совсем огромным. Барбара считала, что только разговоры и внимание Джонатана не дали ей лишиться рассудка в те жуткие дни, когда Рут самым бессовестным образом вынашивала ребенка Дэна, и потом, когда Дэна бросало из одной крайности в другую. Сначала он пристрастился к вину. На протяжении многих месяцев не проходило вечера, чтобы муж мертвецки не напивался. Обычно Барбара ложилась спать не раньше, чем слышала, как за Дэном с грохотом захлопывалась дверь его спальни. Она не могла запереться у себя: у дверей не было никаких запоров.
Потом Дэн бросил пить, но перестал ночевать дома. Затем увлекся книгами. Теперь они заполняли большую часть детской, отчего комната стала похожей на библиотеку.
С этого времени Дэн стал относиться к ней ровнее, оставаясь вежливо равнодушным. Он никогда не интересовался ее делами, даже не спрашивал о здоровье. Муж с холодным спокойствием воспринял ее глухоту. Когда она полностью потеряла слух, Дэн перешел на язык жестов. Он делал это так естественно, будто никогда не переставал им пользоваться в общении в ней.
Несколько лет назад Барбара выработала для себя определенную манеру поведения. Частенько не обедала дома, а ездила в город, порой не приезжала ночевать. Барбара проделывала это, когда Гарри с Джонатаном были в колледже, а Бен занимался своими гнусными делами.
Но уже много лет она не ночевала вне дома.
И вот, сидя у туалетного столика, Барбара взирала на сыновей.
– Но… почему флот… – спросила она, качая головой, – и без офицерского звания?
– Всему свое время, – ответил Гарри, помогая себе жестами. – Джонни сказал, что метит в адмиралы, а я, между нами говоря, не откажусь и от контр-адмирала.
Джонатан пихнул брата, и они весело рассмеялись.
– Но разве… вы не понимаете, что сделали? Это… ужасно, такое потрясение.
– Но, мама, – склоняясь к ней, заговорил Джонатан, – ты же знала, мы не останемся в стороне. Помнишь, мы обсуждали это и говорили, что уйдем воевать, если начнется война.
– Да… но не так. Можно было сделать все как-то иначе. Вы долго пробудете дома?
Улыбки покинули их лица. Джонатан начал объяснять ей на пальцах:
– Нам надо вернуться сегодня вечером, а завтра мы отправляемся в Шотландию. Но ты же знаешь, Шотландия это совсем рядом. – Он попытался улыбнуться. – В конце недели мы снова к тебе нагрянем. А Бен пока побудет рядом. Их расквартировали в городе, как говорят, кому-то надо обеспечивать оборону. Везучий дьявол наш Бен, – ухмыляясь, он обернулся к брату.
Но Бен не ответил на улыбку. Он смотрел на мать. А она, с трудом оторвав от Джонатана полный тревоги взгляд перевела глаза на Бена. Он взирал на нее с угрюмым вызовом. Ее пустой, лишенный даже намека на любовь взгляд отозвался в его душе такой же острой болью, как и в детстве, когда он впервые понял, что мать не любит его.
Сколько раз он молил, чтобы Барбара погладила его по голове или от души расцеловала. Но она лишь подставляла для поцелуя равнодушную щеку. Долгие годы мальчик не мог понять, за что мать так ненавидит его. Пока отец однажды не рассказал ему правду.
Это произошло в тот день, когда Бена выгнала из колледжа. Отец не стал упрекать его, говорить о загубленной карьере. Он понял мятущуюся душу сына, и после этого открыл ему свою.
– Я не хотел так вести себя с ней, – говорил отец. – Она сама сделала меня таким.
Бен выслушал рассказ отца об истории рождения Барбары, о человеке, который произвел ее на свет, и на которого он похож, как две капли воды. Поэтому мать и ненавидела его всей душой.
С тех пор Бену стало понятнее ее поведение, но он так и не смог забыть равнодушия матери, особенно на фоне безграничной любви к его братьям. Бену все еще хотелось поймать хоть какой-нибудь знак внимания с ее стороны, пусть лишь прикосновение или ласковый взгляд. Временами равнодушие Барбары становилось для него невыносимым. Бен еле сдерживался, чтобы не закричать: «Я не виноват в том, что родился, я же плоть от плоти твоей!». Но он так никогда и не решился на этот шаг, страшась снова оказаться отвергнутым.
Юноша часто спрашивал себя, как бы они с отцом смогли жить, если бы не Рути. Долгие годы она поддерживала отца, а Бену дарила материнскую заботу и ласку. Но Рути не была его матерью. Настоящая мать – это высокая красавица, взирала на него сейчас безжалостными глазами. Как же она была красива! Ей перевалило за пятьдесят, но кожа на лице оставалась гладкой, без единой морщинки. А седина, если она тронула ее волосы, матери удавалось искусно это скрывать. Но выражение ее прекрасного лица оставалось глубоко несчастным, и Бену мучительно больно это видеть. Несмотря на все ее равнодушие, он понимал, что радости в жизни мать не получила: любовник не смог дать ей того счастья, о котором она мечтала и на которое надеялась.
Как-то раз они приехали навестить Бриджи. Бен пробрался в коттедж, взломал запор на окне и проник внутрь. Хотя прислуга периодически проветривала помещение, воздух в нем был затхлый, и все выглядело старомодным и заброшенным.
В гостиной над камином по-прежнему висел портрет, с которого улыбался седовласый старик с солидным животом. Глядя на портрет и отмечая несомненное сходство, Бен думал: «Господи, неужели и я стану таким?».
Словно в забытьи, он ходил по комнатам, размышляя о том, что именно в этом доме все и началось. Любовь и ненависть, из которых только ненависть и осталась. День выдался погожий, и Бен прошел за холмы и спустился к ферме, где попросил молока. Женщина на костыле подала ему большую кружку и предложила хлеба с маслом, от которого он отказался. Бен поблагодарил и коснулся шляпы, не снимая ее, чтобы его не выдала светлая прядь. На порог вышла пожилая женщина и испытующие посмотрела на него. Когда-то высокая, теперь она заметно сгорбилась, лицо избороздили морщины, а волосы сплошь покрыла седина. Бен понял, что перед ним Констанция и Сара, но любовника матери он не видел.
Они встретились, когда Бен уже уходил со двора фермы. Остановились, глядя друг на друга. И хотя Майкл изменился, юноша сразу узнал в нем того человека, что целовал когда-то в лесу его мать. Бен знал, следовало бы ударить Майкла, чтобы отплатить за боль, причиненную его отцу. Но он не шелохнулся, продолжая размышлять о том, что мужчина, стоявший перед ним, мог бы быть его отцом. Тогда мать любила бы своего сына.
– Откуда вы? – спросил мужчина.
– Из Хексема, – солгал Бен, поворачиваясь, чтобы уйти.
– Здесь есть дорога короче, – крикнул ему вслед Майкл, но юноша не оглянулся.
Жизнь была безумием. И весь мир – это одно сплошное безумие. Но верхом безумия являлась война, и он шел на нее. Ему этого совсем не хотелось. С куда большей охотой Бен остался бы работать в конторе отца. Юноше нравилось его дело. Он с радостью ездил по делам в Манчестер. Ему было приятно бывать у дяди Джона и тети Дженни. В Манчестере жила его знакомая, к которой он не без удовольствия наведывался, а еще одна ждала его в Ньюкасле. И ему совсем ни к черту было вступать в эту армию, пусть бы политики разгребали то, что сами нагородили. Война как раз и становилась способом расчистки завалов, что умудрились создать политики.
– Когда ты поедешь? – спросила его мать.
– Не знаю, – холодно ответил он. – Мое дело теперь – подчиняться.
Услышав его ответ, Джонатан и Гарри дружно рассмеялись.
– Что-то новенькое, – хихикнул Гарри. – Но готов поспорить, это ненадолго. А ты как считаешь, Джонатан?
– И я того же мнения, – поддержал тот брата, и оба расхохотались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36