Куда мы, такие способные, образованные и философствующие перекати-поле, прикатили?! Что у нас кроме? И вот распорядиться собой мы должны на весь отпущенный нам срок — вот в чем наше право и дело! Распорядиться, то есть принять участие в строительстве социализма, в судьбе человечества. Социализм надо беречь! Ох, как надо его беречь: другого-то случая человечеству, может, и не выпадет — спасти себя от гибели. Может, это случай единственный?! Другого история никогда уже не предоставит? Эмиграция — у нее своя точка зрения. Так ведь я ее презираю! Ведь когда один царский генерал в Красносибирске, а другой в Париже, ясно же, что они без слов и даже без переписки могут сговориться да и устроить поход, один извне, другой изнутри. Этого сговора и опасается Соввласть, тем более что те парижские генералы вопят на весь мир: «Поддержите нас, изнутри помогите нам! Пойдемте в поход вместе!» А когда все бы остались здесь, некому было бы вопить там, не с кем было бы и сговариваться отсюда! И того не хотят понять крикуны, что они тем самым убивают нас, оставшихся, и что за французскую или другую подмогу им в случае чего придется расплачиваться доброй половиной России — кто же это даром-то будет помогать? Был уже опыт, Колчак же российскими окраинными губерниями расплачивался! Они проклинают Брест-Литовский мир, а сами? Им там, во-первых, нужна очень хорошенькая Россия, а во-вторых, все остальное, а мне здесь, во-первых, нужна Россия, а во-вторых, она же! Одним словом, дорогой Петр Николаевич, время на размышление — пять минут! На войне, как вы помните, для решений секунды даются, и то не всегда. А мы люди военные!
И Бондарин вынул из кармашка в жилете золотые часы с надписью на крышке, должно быть, именные, щелкнул ими и положил перед собой на стол. Сказал:
— Единственный предмет, который, представьте себе, остался у меня целехонек с тех пор. С тех самых. Чудом каким-то, да... Шестнадцать часов семнадцать минут. Ну, с богом! Соображайте. Желаю удачи!
Вот таким образом, с такими подробностями случилось, что в том же 1927 году Корнилов уже работал в Крайплане.
На ответственном посту, в должности, которую он очень не скоро научился произносить: зампред КИС (Комиссия по изучению природных ресурсов Сибири).
КИС была правой рукой Крайплана. Решался ли вопрос о строительстве железнодорожной магистрали, о развитии угольной промышленности, сельского или лесного хозяйства, Крайплан, разумеется, не мог обойтись без разработок КИС — без картины природных ресурсов региона и края в целом.
Да, да, Крайплану как для отдельных, конкретных его решений, так и для определения генеральной линии экономического развития Сибири повседневно необходимы были сведения о запасах полезных ископаемых, о растительных ресурсах, об энергетических возможностях протекающих по территории края рек и возможностях их транспортного освоения, о колонизационных земельных фондах, которые можно и должно было использовать в целях переселения трудового крестьянства из Европейской России
Одним словом, КИС — это очень серьезно!
В КИС трудились серьезные специалисты: геологи, инженеры разных направлений — горной, тяжелой и лесной промышленности, железнодорожного и водного транспорта, агрономы и один охотовед.
Все они были, как это ни прискорбно, воспитанниками старой школы, так что на этом фоне «бывший» Корнилов Петр Николаевич не таким уж «бывшим» и выглядел.
А председателем КИС был товарищ Вегменский Ю. Г.
С чего угодно он мог начать, с любого слова и звука, но именно к той же мысли запросто приходил. К единственной. Ничего другого, столь же единственного в мире, для него действительно не было, да и не могло почему-то быть.
Вот так, достаточно нескольких разрозненных слов, и картина воссоздается вполне законченная: ночь... темь... река... мост... люди... телеги... коровы... лед... винтовки... багры...
Корнилов задавал себе вопрос: может, он того? Свихнулся?
Нет, ничего подобного!
Был у него когда-то знакомый, даже компаньон, буровой мастер Иван Ипполитович, тот сам себе бросил в скважину камень, потом неделю с утра до ночи его вытаскивал, не вытащил и сошел с ума; был тот же мастер автором огромной «Книги ужасов», эту книгу он поручил хранить Корнилову, Корнилов же закопал ее в землю в городе Ауле и до сих пор не знает, что это было — сохранность или потеря? Так вот, может быть, и этот совслужащий, зампред КИС при Крайплане, пошел по стопам Ивана Иполлитовича?
Но, подумаешь, «Книга ужасов»? Пустяки-то какие! Стоило сходить с ума, паниковать? Стоило соображать, делать открытия в том смысле, что каждый человек — создатель своего собственного, хотя бы и небольшого ада?
Нет, он, Корнилов, пошел гораздо дальше, не об ужасах говорит, которым и конец-то не предвидится,— о конце света! И что? И ничего. Ничего, кроме здравого смысла!
И нет, не может быть потребности и необходимости ехать в город Аул, откапывать во дворе дома № 137 по улице Локтевской, угол с Зайчанской площадью, драгоценный дар Ивана Ипполитовича человечеству.
Потомственный интеллигент, Корнилов обладал мужицким здоровьем и организмом, который выручал его всякий раз, когда требовалось. А требовалось не перечесть сколько раз!
Так оно и есть, Иван Ипполитович с его книжечкой — это пустячок, Корнилов и не такие виды видывал за свою-то жизнь, и не такие мысли, случалось, приходили ему в голову... Опять-таки организм выручал, когда ничто другое выручить уже не могло.
А все-таки?
Мысль, если она сама себя уважает, если жизнь, из которой она появилась, она уважает, разве позволит себе сподличать и заявить: «Никакого конца нет и не может быть!» Нет и нет передовой человек, обладатель передовой мысли раньше других должен погибнуть и раньше других свою гибель понять, на то он и передовой. За то, что ты передовой, нужно ведь чем-то расплачиваться перед всеми остальными, непередовыми? Какой-нибудь бывшестью, сперва пустяковой и незаметной, а потом окончательной?!
Бывший натурфилософ, Корнилов больше всего на свете ценил, искренне любил и почитал естественность и природность, но они-то и не дались ему в жизни-то и оказались делом самым трудным, сложным и практически неисполнимым хотя бы потому, что собственная мысль неизменно не только нарушала, но и разрушала границы его естественности. И вовремя свою мысль приструнить никак не удавалось, он спохватывался лишь тогда, когда слишком многое уже было мыслью нарушено, разрушено, иной раз без следа уничтожено.
Тем точнее и неопровержимее становилась мысль о конце света. Ну что, в самом деле, может быть естественнее, проще и логичнее? Нет, нет, это не соблазн мысли, через который Корнилов проходил не раз, это сама мысль. И очень здоровый оптимизм, самый здоровый для нашего времени!
Вот Корнилов и думал... А Нина Всеволодовна, казалось Корнилову, была женщиной не из мечты. Не из фантазии, не из желания, как это обычно бывает, она пришла из воспоминаний, в ней было что-то от каждой из тех женщин, которых Корнилов знал когда-нибудь...
От милой бестужевки Милочки она усвоила веру в свое предназначение. Та предназначала себе быть учительницей на севере Якутии, эта — женой Лазарева, выдающегося человека.
От Евгении Владимировны Ковалевской, милосердной и святой женщины, хотя и на свои лад, но все равно она усвоила некую святость.
От Леночки Феодосьевой у Нины Всеволодовны было бескорыстие, и какую-то часть Афродиты, которая в Леночке всегда существовала, она тоже прихватила.
Даже от Елизаветы Митрохиной, странной огромной деревенской девахи, несостоявшейся певицы мирового класса, она усвоила ее первозданность и немного дикости.
Больше того, когда-то давно, в двадцать первом, помнится, году, зимней студеной ночью, лунной и морозной, Корнилов шел по заснеженным улицам города Аула с полковником по фамилии Махов, было тихо, звучала неслышная музыка, полковник Махов под эту музыку замышлял самоубийство, но не просто так — захотел сначала убить двух-трех красноармейцев, чоновцев, которые придут, чтобы арестовать его, а потом уж и самого себя. Так вот, в ту ночь увидел Корнилов: над сугробами рядом с дорогой вдруг возник образ женщины. А когда он попытался угадать, кто, оказалось, что это деятельно нежная женщина! Полковник Махов так объяснил это явление.
И что же? И вот от той, деятельно нежной и несуществующей в этой, реальной Нине Всеволодовне тоже было что-то, и, может быть, даже что-то самое главное.
Одним словом, Нина Всеволодовна была женщиной завершающей, и не было и не могло быть у Корнилова таких воспоминаний, которые не имели бы к ней никакого отношения, никак не касались бы ее.
С такими глазами, с таким голосом, с такой прической, с такой привычкой, чуть-чуть приоткрыв рот, помолчать, прежде чем ответить на какой-нибудь вопрос, с такой удивительной сохранностью всего молодого, что в ней когда-либо было, с такой жизнью она, конечно, последняя, других таких же после нее уже не будет, с нею умрет ее клан, вот эта женская разновидность.
Таким образом, они оба были последними из могикан, и это обстоятельство, несомненно, должно было их сближать. Несомненно! Как это могут существовать порознь люди, мужчина и женщина, если и тот и другая последние?
И вот Корнилов старался запомнить собственные, самые разные мысли, соображения, доказательства того, что скоро-скоро будет доказана и его правота — настанет конец света.
Чтобы успеть все поведать Нине Всеволодовне...
В 1917 году русские солдатики стали брататься с немецкими, немецкие с русскими: «Карашо, Иван!» Радостно братались, и у тех, и у других было возвышенное настроение.
И никому не пришло в голову, что брататься-то нужно было| бы до войны или в самом ее начале, но не в конце, когда после« невероятных потерь, крови и страданий стало уже ясно, что и та | и другая сторона обескровлены и продолжать войну не могут.
Ну, а если братание в начале войны действительно невозможно, так это же доказательство: вполне возможен конец света!
Есть в Бельгии проклятая местность — И проклятые даты: 22.1У.1915 и 12.У.1917 года. Именно в эти дни немцы применили здесь отравляющие газы против англо-французов. Сначала была так называемая газобаллонная атака, а в семнадцатом году уже и горчичный газ, названный после того ипритом. Значит?
А вот. Если воздух, которым человек дышит, может быть отравлен и человек в нем погибает, тогда дело ясное: и все, что мы едим, и все, что пьем, и вся Земля чуть раньше или чуть позже, но могут быть отравлены! Обязательно, но никого это не заботит и даже памятника по поводу зловещего события, упреждающего памятника в Ипре не поставлено.
А надо бы: высокий обелиск, фигуры ученых-химиков Гутри и Мейера, открывших отравляющий газ, и все это пьедесталом вверх, острием обелиска вниз, в землю! Корнилов так бы и сделал.
Если же ничего подобного не сделано, что это значит? Значит, доказательство!
А в чем, собственно, дело-то?
Заяц же не вечен? Волк не вечен? Дуб не вечен? Они пожили от одного ледникового периода до другого, и хватит с них, а человеку, тому подай ни много ни мало, а вечность — это на каком же основании-то? Человек требует от природы неизмеримо больше, чем все остальные вместе взятые живые существа, он природу пачкает, грабит и разоряет, так что же, она за это должна терпеть его дольше всех? Природа не была бы природой, средой точных, выверенных и строгих законов бытия, если бы она вдруг „ согласилась с такими нахальными требованиями, подчинилась им. Человеку нужно приспособиться к природе, а не природе к человеку. Сумеет ли?
Доказательство?
И никаких поводов для паники, все идет так, как должно, как может идти.
«Плакала Саша, как лес вырубали...»
Что там Саша, вся Россия весь прошлый век плакала и вырубала леса от Архангельска до Саратова. Одно другому не мешало.
В свое время заместитель председателя КИС товарищ Корнилов пытался обратить внимание председателя президиума Край-плана товарища Лазарева на этот необъяснимый факт: сто лет плачут и сто лет вырубают. И дубовые рощи, и сосновые леса неповторимой красоты.
Товарищ Лазарев его поправил, уточнил положение дел:
— Двести лет плачем и двести вырубаем! Припомните Петра Первого!
— У Петра был указ о сохранении водоохранной полосы лесов по течению рек!
— Чего-чего, а в указах в России недостатка никогда не было!
Потом Лазарев и еще сказал душевно:
— Дорогой Петр Николаевич! Все понимаю, все как есть! Но молодой Советской власти для создания базы тяжелой промышленности нужна валюта, очень много валюты. А лес — это валюта! — И дал КИС распоряжение: подготовить материалы по лесным ресурсам края с учетом увеличения плана лесозаготовок в ближайшие два года в два раза.
Доказательство... «Ночь... темь... река... мост... люди... винтовки... багры...»
А нэп, а нэпманы?
Понимают небось, не могут не понимать, что и нэпу и нэпманам вот-вот выйдет крышка?
Знают решения XV съезда ВКП(б), который определил, что всеми — всеми! — мерами необходимо расширять и укреплять социалистические командные высоты во всех отраслях народного хозяйства как в городе, так и в деревне, держа курс на вытеснение капиталистических элементов?!
Знают, что XIV конференция РКП (б) дала исчерпывающие ответы по докладу «О задачах Коминтерна и РКП (б) в связи с расширенным пленумом Исполкома Коминтерна» по трем основным вопросам: 1) возможна ли победа социализма в одной стране? 2) возможна ли победа социализма в нашей стране? 3) возможна ли окончательная победа в нашей стране?
Возможна! Возможна! Возможна! — ответила XIV партконференция на все три вопроса.
А нэпманы будто оглохли и все еще идут в частное предпринимательство: «А мы сами себе хозяева!» Господи, боже мой, какие хозяева-то! Бывали случаи, кое-кто из них в КИС заглядывал, предлагал свои услуги на какие-нибудь работы — топографические, статистические, а один нэпман очень настойчиво предлагал услуги своей буровой конторы, и такой сыскался! Нэпманы вообще любили по государственным организациям и учреждениям, утверждая свою причастность к государству, и всякий раз, как только столкнешься с таким, невольно думаешь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52