Где он только не побывал, Корнилов, за четыре дня пребывания в Красносибирске: на базарах Центральном и Зареченском восемь раз (по два раза ежедневно), в представительстве Северной морской экспедиции — три, в Красносибирском отделении Сибирской железнодорожной магистрали — три, в «Рыбак-колхозсоюзе», в Крайплане, в японском и немецком консульствах — по одному разу.
Замотался окончательно. Уже стал забывать, где он был, а где только должен быть, пришлось все посещения заносить в записную книжечку.
Хорошо, когда сразу и определенно скажут, как, например, сказал немецкий консул: «Веревочной продукцией современное германское государство обеспечено полностью, а в пимах не нуждается!» А вот с японцами оказалось труднее, там угостили чаем, заставили посидеть на циновке, сложив ноги крест-накрест — мука мученическая! — поговорили с промысловым уполномоченным на ужасном русском языке, но с русскими пословицами о том о сем, по многим, по разным вопросам поговорили, потом сказали то же самое: не нуждается в веревке Япония, в Китае ее можно приобрести почти задаром.
В Крайплане, как и в японском консульстве, долго листали бумаги, справлялись о фондах и запросах, поступивших с мест, из многочисленных округов края, потом посоветовали пойти на рынок, познакомиться с реальной торговой конъюнктурой.
Так и прошло четыре дня, а перспективы?
И с горя, что ли, Корнилов зашел пообедать в ресторан «Меркурий», это на втором этаже здания с башенками, построенного под старину. Старины в Красносибирске не было и не могло быть — город-то ведь заложен тридцать три года назад и под старину построено всего лишь одно-единственное здание. Без этого неудобно — не то город, не то вокзал.
И вот существовал дом с башенками и назывался «Деловой двор», в «Деловом дворе» ресторан «Меркурий», реклама на голом торце «двора» огромная: небесное светило, а вокруг тарелки, и все доверху чем-то переполнены, какими-то гуляшами и бифштексами.
Популярный ресторан, особенно среди нэпманов.
Сов и партработникам, как правило, не по карману.
Было между тремя и четырьмя пополудни, время после окончания рабочего дня в совучреждениях, а значит, и нэпманы в этот час тоже освобождались от трудов, они строго приспосабливались к государственному распорядку, но «Меркурий» был пустоват, малолюден,и закрадывался вопрос: как идут дела у хозяина предприятия? Он, может, только делает вид, что процветает? Впрочем, есть ведь еще и вечерние часы, и ночные, когда дневной недобор кассы, вполне вероятно, компенсируется?
В темноватом большом зале было тихо; как бы в чем-то сомневаясь, тапер постукивал по клавишам пианино, получалось вроде «Сказки Венского леса», может быть, и не получалось; шикарные официанты, из них добрая половина пожилые, еще дореволюционной выучки и закалки, держались в середине зала кучно, обсуждали цены на Красносибирском рынке и советско-английские отношения; с улицы через окно доносился грохот сгружаемых с ломовых телег предметов; внизу, в первом этаже «Делового» размещался самый большой в городе государственный универсальный магазин, к магазину, должно быть, и относились этот грохот и выразительные крики из возчиков-ломовиков.
Корнилов занял столик вблизи окна, вот ему и слышались эти крики и возгласы во всей их отчетливости.
А заказал он рыбное ассорти, грибной суп, жареного рябчика с моченой брусникой и стопку водки.
Кухня была доброкачественной, а с неудачей сбыта продукции аульских промысловых артелей надо было смириться. Он так и сделал и тут же, в тот же момент своего смирения увидел Бондарина.
Бондарин сидел за столиком один. Тот же, хоть и без мундира, без погон, а все равно военно-профессорский вид: очки с тонкой золоченой оправой, бородка клинышком, тщательно расчесанные на пробор не светлые и не темные волосы, выправка, четкость движений. Конечно, ничего императорского, но как раз оттого, что ничего, ты невольно думаешь: «А вдруг что-то?»
Разумеется, Корнилову было известно, что Бондарин проживает в Красносибирске, что работает в Крайплане, в том самом, в котором он вчера был, был, конечно, у тех служащих, которые на два и на три ранга ниже Бондарина.
Как обо всем этом было не знать, если Бондарин постоянно публикует статьи в газетах, в журнале «Жизнь Сибири», если он составляет и тоже публикует ежемесячные конъюнктурные обзоры по краю? Кроме того, прошлое! Всем было известно его незаурядное прошлое еще и потому, что в 1925 году в Красносибирске вышла его книга «Пять лет—1918—1923 гг. Мемуары и воспоминания», в печати появилось на эту книгу множество рецензий, были и протесты деятелей революции и участников гражданской войны, которые усматривали необъективность автора, его желание обелить белогвардейский лагерь, а самого себя прежде всего, но были вполне положительные отзывы видных большевиков, они утверждали, что «Мемуары и воспоминания» — одна из самых интересных, поучительных и порядочных книг такого рода.
Да, Бондарин был где-то наверху, на самом верху элиты «бывших», а в то же время он большой советский специалист и казался «агенту по сбыту» аульского окружного Союза промысловой кооперации гораздо более недоступной фигурой, чем во время своего верховного командования в Омске. Любое приближение к нему казалось агенту по сбыту чем-то опасным, даже неестественным.
Между тем Бондарин деловито доедал второе блюдо, доев, опрокинул стопку, откинулся на спинку кресла — за его столиком было почему-то кресло с высокой спинкой, тогда как повсюду стояли обыкновенные, хотя и хорошей работы новенькие стулья. Посидев так минуту и как будто бы даже успев чуток вздремнуть, Бондарин встрепенулся и принялся за газеты, которые лежали тут же, на столешнице. Он пробегал газеты быстро, две-три положил в портфель желтой кожи, потом откинулся опять, опять провел в расслабленности некоторое время, и все в том состоянии, которое свойственно только людям военным, видавшим виды. «Сколько раз я мог быть убит,— как будто думал в это время Бондарин о себе самом,— сколько раз? Десять? Сто?
Тысячу раз? Но не убит, не расстрелян, а живу. Живу! Обедаю! Газеты почитываю! Хотите посмотреть, как все это делается? Впрочем, смотреть не надо, я все это делаю исключительно для себя и ради себя самого! Я живу!»
Еще чуть спустя Бондарин кивнул, к нему приблизился официант, и он расплатился, должно быть, хорошо дал на чай, взял портфель, еще раз доброжелательно кивнул официанту и что-то объяснил ему, что-нибудь по поводу сегодняшних блюд. Потом ушел.
Невероятным показалось Корнилову все это, хотя невероятного не было совершенно ничего.
Корнилов спросил официанта:
— Скажите, пожалуйста, за тем столиком, в углу, это ведь Бондарин сидел... Генерал?
— Безусловно, они-с... Вы правильно утверждаете! — подтвердил официант.
— Ну и как же?
— Как позволите понять?
— Часто он у вас бывает? В «Меркурии»?
— Каждый день, помимо выходного. Ежели назавтра быть не намерены, предупреждают: «Завтра не ждите».
— И всякий раз садится за тот столик?
— Только. И только ко мне. Ну и еще к одному тут, достаточному специалисту. Два дня кушают мясное, третий — вегетарианство. Позвольте, со своей стороны, поинтересоваться: вы интересуетесь по знакомству? Или по родству? По службе? Или просто так? Большинство интересуются просто так.
— И я просто так. Очень известный человек.
— Мало сказать! Вы посмотрите, как они ножичком, как вилочкой владеют! Как салфеткой! Как что! Верите ли, нынешние наши коммерсанты, когда им ехать в Питер или даже в Ригу, или даже в Берлин-Париж, так они приходят ко мне и просят местечко неподалеку: посмотреть, как что. Как и какой прибор держать, как самому за столом держаться.
— Он что же, всегда один?
— Отчего же? Обедают они редко-редко когда с сослуживцем, хотя бы с тем же профессором Сапожковым, но вечером одни никогда не бывают.
— С кем же?
— Ежели вам это просто так, тогда с теми же сослуживцами либо с дамами. Ежели какая-то приезжая гастроль, тогда они приглашают актрису или две, или три, или несколько больше и очень хорошо их угощают. Позвольте, в свою очередь: вы приезжий? Из центра? Либо, наоборот, с места?
— Из центра...— зачем-то соврал Корнилов, но официант был дока и Корнилову не поверил. Не поверив, сказал:
— Конечно... Сразу видно.— И отошел.
А Корнилов с того часа совершенно охладел к своим обязанностям агента по сбыту веревочной и другой продукции, он каждый день с нетерпением ждал трех часов пятнадцати минут, шел в «Меркурий», а в три тридцать туда же являлся и усаживался за угловой столик с газетами бывший генерал Бондарин. Впрочем, «бывший» — это слово к нему не подходило, уж очень он был настоящим.
И вот что Корнилова поражало: и тот, давний, и этот, настоящий Бондарин были удивительно похожи друг на друга. И внешне близнецы, и в манерах, в каждом движении полное сходство! Никакая «бывшесть» не мешала этому сходству.
Если бы генерал-лейтенант в том, 1918 году вздумал вдруг переодеться в штатское и зайти отобедать в «Меркурий», он вот так точно и выглядел бы, так же и вел себя, как нынче, если бы этот, член президиума Крайплана, надел сегодня мундир генерал-лейтенанта и занял бы место в салон-вагоне главковерха, он точно так же и принял бы Корнилова, как принимал тогда.
А вот для Корнилова те и нынешние времена были совершенно разными эпохами, те люди и нынешние советские граждане почти ничего общего не имели между собой, тем более не имели тот, «бывший» и этот, нынешний Корнилов...
И лицо у Бондарина по-прежнему оставалось, как и в 1918 году, интеллигентно-озабоченным, интеллигентно же деловым.
«Конечно,— думал Корнилов,— каждая каста время от времени требует обновления, генеральская тоже... Вот Бондарин еще в 1904 году был таким обновленцем, да не в срок пришелся, не успел оглянуться, как стал уже «бывшим».
На третий день таких же наблюдений и догадок стало Корнилову казаться, будто и Бондарин тоже нет-нет да бросит в его сторону взгляд, дескать, кто такой. Знакомый? Из прошлого? Или из настоящего? Поскольку «Меркурий» в дневные часы был немноголюден, посетители невольно присматривались друг к другу, каждый к каждому, а все к Бондарину. Бондарин должен был ответить на это внимание вниманием же.
Четвертый день с утра был Корнилову удачен: Госпар, иными словами, Госпароходство, предложил ему контракт на поставку в течение ближайшего полугодия двух с половиной тысяч пудов пенькового каната и тысячи трехсот пар брезентовых рукавиц. У Корнилова было задание на сбыт меховых рукавиц, однако он подумал-подумал и подписал пункт по брезентовым — цены Госпар предлагал приличные.
Этот контракт Корнилова обрадовал, но и огорчил тоже: ничего другого, никаких иных договоров не предвиделось, значит, надо было возвращаться в город Аул, докладывать председателю окружного Союза промысловой кооперации насчет общей обстановки на рынках сбыта краевого центра, а также о собственных скромных успехах — о контракте с Госпаром.
С председателем у Корнилова отношения были хорошие, можно сказать, близкие, доверительные. Председатель этот еще два года тому назад сам был таким же уполномоченным промысловой кооперации, сокращенно УПК, сначала Павловского, а потом пригородного Аульского куста, он успешно двигался по служебной лестнице, уже и окружной Совет возглавлял, а при этом держал на примете Корнилова и его тоже продвигал — из рядовых веревочников в председатели артели, из председателя артели — в уполномоченные окружного промыслового Союза.
Таким образом, Корнилову не грозили неприятности по месту службы из-за того, что он задержался в Красносибирске, не об этом забота, забота другая — поговорить бы с Бондариным.
Корнилов ждал, что не сегодня, так завтра его пригласят к разговору, так ему казалось. И не напрасно казалось: действительно к нему подошел все тот же, старой выучки официант и тихо, значительно произнес:
— Вас просят-с...— Рыжеватыми глазами показал, кто и куда просит.
Корнилов приблизился, Бондарин подвинул ему стул, а по столу придвинул графинчик.
— Может быть, будем знакомы?
— А мы, Георгий Васильевич, знакомы! — с неожиданной для себя прямотой отозвался Корнилов.— Были бы не знакомы, вы разве меня позвали бы?
— Ну да, ну да,— тоже запросто, но и не без настороженности кивнул Бондарин.— Вы не Корнилов ли? Не Корнилов ли из Иржинска?
Теперь уже истинно удивился Корнилов.
— Память?
— Не жалуюсь, но скажу вам, Корнилов, и еще один секрет: веду дневник. Дневник, не беспокойтесь, без упоминаний имен-фамилий, разве только одни условные обозначения «эн», «эм», «ка» и прочие, но все равно благодаря этому день за днем закрепляются в памяти. Для чего бы это? Чтобы закреплялось-то? Не подскажете?
— Не думал. Никогда. И дневник не вел никогда... Ни к чему.
— А я думал. И много до чего не додумался. Зато помню действительно многое и многих. Капитана Корнилова помню.
Между прочим, хотя мы и не встречались с тех пор, но где-то имя ваше и еще показалось передо мною. Под Читой где-то. В составе тех же иржинских полков, кажется?
— Могло быть,— согласился Корнилов.— Вполне.
— Хотел бы вас спросить, если сочтете возможным: полковника Федечкина не доводилось ли после встречать? Который уехал из Иржинска в Уфу? Чтобы не ссориться там с иржинским эсером, кажется, с Евсеевым?
— Точно так, с Евсеевым! Нет, Федечкина не встречал.
— И не слыхали ничего о нем?
— Никогда!
— В воду канул. А ведь полковник как-никак! Отличный офицер, ах, какой офицер! Виделся с ним кратко, немногим больше, чем с вами, а вот надо же... Наверное, погиб. А вот вы? Поздравляю! Как удалось-то? С приключениями?
— С большими.
— Уж, конечно, не с маленькими! Вот имени-отчества не знаю, от этого неловкость.
— Петр Николаевич.
— Благодарю. Так вот я, знаете ли, Петр Николаевич, подумываю завещание оставить писателям. Будут писать романы о нашем с вами времени, чтобы обязательно помечали: «Роман приключенческий»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52