Брал сантехнику тут, закажу еще
И, стараясь не привлекать внимания, оттягивает ворот своей рубашки-поло. На шее возле ключицы — небольшой, мерзкого вида шрам.
— Значит, ты говорил с Этьеном в четверг вечером.
— Ну да! В «Голубой ночи». Он сказал, что вы охотитесь за Джорданом. И давно пора.
— Как это случилось?
— Да дней десять назад в « Bains- Douches». Я уже не первый раз видел его физиономию и там, и в других местах. Мне он чем-то приглянулся, и я решил щелкнуть его, так, на всякий случай. Но ему это не понравилось. Даже очень не понравилось. Такая бешеная реакция — я чуть не загубил всю пленку.
— Как он вел себя — зарычал, оскалил зубы, а потом?
— А потом не промахнулся. Как подумаю, что смог увернуться даже от оплеухи Шона Пенна, и для чего? — чтобы попасть на зуб этому ублюдку! Он потребовал, чтобы я выдал ему пленку.
— И ты выдал?
— Ты что, смеешься?! На ней была Энни Ленокс со своим новым дружком! Нет, я его сделал как настоящий папарацци — подсунул этому придурку чистый ролик.
Толпа всколыхнулась: начался следующий показ. Я испугался, что Жан-Луи меня бросит. Но ему плевать на тряпки, он ждет Рурка.
— А где же твой дружок Бертран? Я делаю вид, что не слышу.
— Значит, у тебя осталась пленка с рожей Джордана?
— А что мне с ней делать, мать его!..
Одно несомненно — Джордана можно запечатлеть на фотопленке.
— Он там один?
— Нет, с какой-то девицей, из тех, кому и вспышка не поможет, бледная немочь. И с ними еще один тип с непримечательной мордой, этот тоже явно не желал дожидаться, когда вылетит птичка. В общем, они набросились на меня, как будто я собирался запродать их физиономии на обложку «7 дней в Париже».
Бинго! На такую удачу я и не рассчитывал. Веселая компания Дракул! Значит, с ними был кто-то третий? Наверное, тоже из этих — болезнь распространяется, переходит в эпидемию, и скоро Париж поглотит целая армия вампиров. Они уже среди нас. Они охотятся на нас. Кстати, я спросил Жана-Луи насчет его самочувствия: не ощущает ли он со времени укуса дневного недомогания.
— Я, знаешь ли, вообще ипохондрик и паникер, так что после его укуса тут же помчался в травма-пункт при «Отель-Дьё». Они взяли у меня кровь на анализ — я жутко боялся подхватить какую-нибудь мерзость из нынешних, — обработали рану, а какое-то время спустя выдали результаты.
— И что?
— Ровным счетом ничего. Небольшое переутомление, связанное с работой, и все.
Это меня успокоило. Конечно, только отчасти. Но я хотя бы убедился, что мое плохое самочувствие объяснялось скорее мнительностью, чем фильмом Кристофера Ли. Я не киноман, но хорошо помню, что Бела Лугоши, первым воплотивший на экране графа Дракулуnote 22, совсем съехал с катушек, уподобив себя своему герою. В конце жизни он спал в дубовом гробу, на чем, правда, здорово сэкономил, когда из живого мертвеца превратился в обычного. Тем же манером кончил и Борис Карлофф: сыграв креатуру доктора Франкенштейна, он свихнулся от раздвоения личности. Может быть, Джордан и Вьолен подхватили такой же вирус? Во всяком случае, мне хочется так думать, ибо я отличаюсь рациональным складом ума, даром что вляпался в ситуацию, которую рациональной никак не назовешь.
— Можно на нее взглянуть?
— На фотографию? Да ради бога. Надеюсь, это поможет тебе изловить его. Нужно только зайти ко мне… но взамен я попрошу тебя кое о чем.
Вот так-то! В Париже задаром ничего не бывает. Надеюсь, хоть этот не заставит меня разносить по городу подарочных белок.
— Что ты хочешь?
— Чтобы ты мне рассказал эту историю. Не бойся, я не собираюсь совать нос в твои дела, просто интересуюсь, не обломится ли тут и мне самому. Когда такой тусовщик, как ты, гоняется за парнем, который кусает людей в night-клубах, это многое обещает… Мы ведь в Париже, верно? Тут никогда не знаешь, где тебе подфартит.
Мне не очень-то понравилось, что он записал меня в тусовщики. Но, в общем, я с ним согласен — такое может заинтриговать кого угодно. А уж Жана-Луи и подавно. Вон тут сколько всего наворочено — его город, его ночь, его покусанная шея, яростная настойчивость Этьена и моя, Джордан и его свита, которые категорически не желают фигурировать на снимках.
— Это не твоя поляна.
— А ты уверен, что тебе нужна эта фотография?
Делать нечего, пришлось обещать. Он велел мне потерпеть с полчасика, пока сделает последний заход. Оставшись в одиночестве, я чисто машинально направил стопы к буфету в парке, освещенному софитами. Лишь несколько особенно упорных дам продолжали ожесточенно вонзать шпажки в золотистую плоть утки, разрезанной на кубики. Вот и говорите после этого, что в дармовом угощении нет ничего магического…
— Шампанского, мсье?
Поразмыслив секунду, я отверг предложение. Попросил лишь стаканчик негазированной «Перье», чтобы смочить язык и глотку. Мне пришлось отойти подальше от стола: запах снеди оказался непереносим. Я вдруг обнаружил, что даже хлеб имеет запах. В огромной плетеной корзине были разложены великолепные, искусно нарезанные овощи и фрукты, образующие картину в духе Арчимбольдоnote 23, но не портрет, а круговую мозаику. В центре красовался редис, вокруг него крошечные морковки, квадратики ананаса, помидорные шкурки, свернутые розочками, и куча других пестрых забавных штучек. Мое внимание привлек самый скромный элемент этой растительной фрески.
— Это все делает один из наших, настоящий художник Попробуйте! — сказал официант.
И придвинул ко мне блюдо с плошками разных соусов, отдаленно напоминавших майонез. Я с трудом сдержал рвотный позыв, едва не извергнув обратно всю проглоченную «Перье».
— Неужели вас ничто не соблазняет здесь, мсье? Еще бы, конечно, соблазняет; но я не посмел признаться. Затем все же протянул руку и схватил то, что хотел, спрашивая себя, не свихнулся ли я вконец. Наверное, официант так и подумал, глядя на головку чеснока в моих судорожно сжатых пальцах. Я проворно очистил дольку и, не размышляя, сунул ее в рот.
И стал жевать.
Вымуштрованный официант невозмутимо заметил, что чеснок улучшает кровообращение.
Проглотив дольку, я тихо, облегченно вздохнул.
Жан-Луи издали сделал мне знак, что можно уходить.
— А как же Рурк?
— Оказывается, еще утром свалил в Лос-Анджелес, как мне сказал один коллега, у которого более надежные источники информации, чем у меня. Ладно, я свое возьму в «Новом утре», там будет частная вечеринка с Принцем, он со вчерашнего дня в Париже. Ну, вперед!
И, вынув из кармана жвачку, протянул мне.
В такси я выдал ему более-менее правдоподобную историю, особенно налегая на мелкие реалистичные детали, чтобы он легче поверил.
Итак: Бертран переспал с девицей Джордана и после этого исчез.
Потрясенный Жан-Луи слушал, вытаращив глаза. Я щедро разукрасил свое повествование безобидными, но захватывающими подробностями — беготня по барам, стычки с байкерами, жаждущими моей смерти, Фред и Жерар, разные клубы, где я в конце концов отыскал Джордана, который буквально испарился после того, как его клыки оставили свой след на моей шее. Жан-Луи проглотил все это не поперхнувшись. Да и как он мог усомниться, если на его шее красовалась та же отметина?! Подобные стигматы сближают.
Когда он говорил о своей «берлоге», мне представлялась темная каморка, воняющая проявителем. На самом же деле Жан-Луи жил возле Аустерлицкой набережной в пятикомнатной квартире, где было полно коридоров; один из них вел в лабораторию, еще более загадочную, чем все, что он снимает. На одной из фотографий, развешенных в гостиной, я опознал Лу Рида, серьезного, как папа римский; снимок был черно-белый, расплывчатый, вызывающе ирреальный и абсолютно безнадежный в смысле сбыта. Это была «пропащая» серия Жана-Луи, в которую входили его не принятые к печати работы; сам он был твердо уверен, что когда-нибудь составит из них шикарный эксклюзивный альбом. Так он мне сказал.
— Посиди тут, я сейчас ее напечатаю.
Я расположился между двумя стопками глянцевых журналов — слева те, где он работал, справа все остальные; здесь были даже старые выпуски «Жур де Франс» времен «Недели Эдгара Шнейдера». В «Пари-Нюи» и «Пари Магазин» я наткнулся на несколько знакомых жизнерадостных лиц, на которых в половине случаев читалось «Я развлекаюсь, а вы беситесь! », на других, более сдержанных, — «Вы меня бесите, а я все равно развлекаюсь! » Это были обычные, не слишком четкие снимки, для которых не очень охотно позируют, в окружении совершенно неизвестных прихлебателей, что так и норовят вылезть вперед и положить руку на плечо звезде. Отблеск вспышки на потных лицах. Красные глаза. На одной из фотографий веселые гуляки за столом держали на коленях стриптизерок в сверкающих нарядах.
Это напомнило мне юбилейный прием « Crazy Horse Saloon», куда Этьен каким-то чудом раздобыл три приглашения. Мы с Бертраном не заставили себя упрашивать, даже галстуки надели по такому случаю. Это празднество было сияющим оазисом посреди мрачной январской ночи. Нам досталась наша доля угощения. А также волшебное зрелище — соблазнительные девицы на эстраде. И если не считать того факта, что никто не искал знакомства с нами, то все было в полном ажуре. Но все-таки я вышел оттуда с горечью в душе. Оказавшись на злом январском холоде, я задал себе и Бертрану два вопроса: «Где мы будем ночевать? » и «Когда же наконец нам достанутся такие девушки?»
Мистер Лоуренс тут же ответил на оба: «В студии моего кузена на площади Клиши» и «Не раньше, чем к сорока годам, да и то при условии, что мы станем людьми». Ночь действительно завершилась на линолеуме крохотной кухоньки кузена, где мы распили бутылку розовой «Вдовы Клико», которую мой друг ухитрился сунуть под плащ, выходя из «Crazy». Стараясь не разбудить кузена, которому оставалось еще полчасика сна перед работой, мы чокнулись вдвоем за те пятнадцать лет, что нам предстояло прожить до того, как стать людьми, с которыми хочется сидеть за одним столом.
* * *
Жан-Луи торчал в своей лаборатории уже полчаса — и все для того, чтобы зажечь три лампочки и подвесить одну цветную карточку на веревку для просушки. Если бы я не боялся показаться наглецом, то давно бы уже барабанил в дверь с просьбой поспешить.
— Никак не мог найти пленку в этой свалке, а потом я старался сделать снимок порезче.
— Ну, показывай.
Он включает яркую лампу, которая заставляет меня прищуриться. Я нетерпеливо вырываю у него из рук еще мокрую фотку.
На переднем плане проклятая парочка с разъяренными лицами вот-вот бросится на фотографа. Но я ищу глазами не их, а незнакомца. В смутной внезапной надежде: вдруг я найду в нем хоть какую-то зацепку. Увы, это всего лишь невзрачный чернявый парень лет тридцати, видный по пояс, в летной куртке. На которой даже нет бэйджа с именем.
— Ну что, доволен?
— Покажу ее всем, кому можно, тогда увидим. В любом случае можешь рассчитывать на меня, если подвернется что-либо стоящее, что потянет на репортаж.
— Да ладно, забудь. Я ведь тебя пытал только из профессионального любопытства, ты же знаешь, я всегда начеку; так что не переживай…
Его бескорыстие меня сильно удивило, но я решил не настаивать. Я получил то, что хотел. Он предложил мне выпить, но я отказался и посидел у него еще пару минут. Мы посмеялись, обсуждая проект фотосерии «Шрамы от Джордана» — черно-белые снимки крупным планом, под стеклом, прекрасно смотрелись бы на выставке авангарда. Я уверен, что на вернисаж сбежался бы весь город.
Жан-Луи не стал провожать меня, велев просто захлопнуть входную дверь. Презрев лифт, я начал спускаться пешком — мне хотелось размять ноги; по пути я думал, что нужно бы все-таки перекусить, вот только чем, чтобы потом не блевать? Салат? Ну точно, салат. Ох, нет, от одной мысли уже мутит. Спагетти? Мутит. Молоко? Мутит до рвоты. Кальмары? Мутит. Горячий шоколад с тартинкой? Бр-р-р! Рубленая треска по-провансальски? Гм… О треске по-провансальски еще можно подумать. Не очень горячая, пару-тройку ложек. Но едва я представляю себе эту ложку с дымящейся едой, как меня тянет блевать. Овощной бульон? Гадость рвотная! Филе из сайды? Блевотина! Может, мне пора к врачу. Может, хоть он разберется в моей хвори. Только вот как объяснить ему симптомы?
Выходя с этой узенькой извилистой улочки, затерянной в XIII округе, я увидел вдали странное здание Армии спасения. Нам с Бертраном никогда не хватало мужества приблизиться к нему, несмотря на определенную симпатию к Ле Корбюзье. Мы знали, что там-то нас встретят с распростертыми объятиями. Иной раз по утрам, попадись мы им на глаза, они бы точно нас забрали в свой фургон, который ездит по городу, собирая подзаборных пьяниц. А мы бы протестовали: «Вы ошибаетесь, это недоразумение, мы напились шампанским, а не дешевой красной бурдой! » В конце концов иерархия существует везде. Мы бы представляли своего рода высший свет клошаров, аристократию, снобов. На самом деле я уверен, что даже там при виде нашей якобы шикарной одежки и высокомерных физиономий с нами все равно обойдутся как с обыкновенными паразитами общества.
В нескольких метрах от себя я увидел бородача на мотоцикле, стоявшем у тротуара. Я продолжал идти в том же направлении, не останавливаясь, хотя что-то неприятно кольнуло меня, когда я с ним поравнялся. В какой-то миг мне захотелось взглянуть на его бак — не нарисована ли там кобра? — но тут на улицу выкатило свободное такси, огромная белая машина, Пегас да и только. По моему знаку она притормозила, я прямо глазам своим не поверил. Шофер опустил стекло и осведомился, куда мне. В принципе меня всегда возмущает этот вид шантажа, но сейчас…
— На Римскую улицу.
— Ладно, садитесь.
Он отпер дверцу, и тут я услышал непонятный звук, который напомнил мне, бог знает почему, цоканье погонщика. Этот странный звук издавал неподвижный мотоциклист, одновременно он грозил пальцем, и этот знак был явно обращен к моему шоферу, которому я в тот момент ответил «нет» на его вопрос, знаю ли я этого типа.
— Эй, мотопердун, ты оставишь нас в покое или нет? — рявкнул водитель, нашаривая монтировку у себя под сиденьем.
Он был настроен воинственно. Настоящий парижский таксист, готовый дать отпор кому угодно, и в данном случае я его вполне одобрял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Значит, ты говорил с Этьеном в четверг вечером.
— Ну да! В «Голубой ночи». Он сказал, что вы охотитесь за Джорданом. И давно пора.
— Как это случилось?
— Да дней десять назад в « Bains- Douches». Я уже не первый раз видел его физиономию и там, и в других местах. Мне он чем-то приглянулся, и я решил щелкнуть его, так, на всякий случай. Но ему это не понравилось. Даже очень не понравилось. Такая бешеная реакция — я чуть не загубил всю пленку.
— Как он вел себя — зарычал, оскалил зубы, а потом?
— А потом не промахнулся. Как подумаю, что смог увернуться даже от оплеухи Шона Пенна, и для чего? — чтобы попасть на зуб этому ублюдку! Он потребовал, чтобы я выдал ему пленку.
— И ты выдал?
— Ты что, смеешься?! На ней была Энни Ленокс со своим новым дружком! Нет, я его сделал как настоящий папарацци — подсунул этому придурку чистый ролик.
Толпа всколыхнулась: начался следующий показ. Я испугался, что Жан-Луи меня бросит. Но ему плевать на тряпки, он ждет Рурка.
— А где же твой дружок Бертран? Я делаю вид, что не слышу.
— Значит, у тебя осталась пленка с рожей Джордана?
— А что мне с ней делать, мать его!..
Одно несомненно — Джордана можно запечатлеть на фотопленке.
— Он там один?
— Нет, с какой-то девицей, из тех, кому и вспышка не поможет, бледная немочь. И с ними еще один тип с непримечательной мордой, этот тоже явно не желал дожидаться, когда вылетит птичка. В общем, они набросились на меня, как будто я собирался запродать их физиономии на обложку «7 дней в Париже».
Бинго! На такую удачу я и не рассчитывал. Веселая компания Дракул! Значит, с ними был кто-то третий? Наверное, тоже из этих — болезнь распространяется, переходит в эпидемию, и скоро Париж поглотит целая армия вампиров. Они уже среди нас. Они охотятся на нас. Кстати, я спросил Жана-Луи насчет его самочувствия: не ощущает ли он со времени укуса дневного недомогания.
— Я, знаешь ли, вообще ипохондрик и паникер, так что после его укуса тут же помчался в травма-пункт при «Отель-Дьё». Они взяли у меня кровь на анализ — я жутко боялся подхватить какую-нибудь мерзость из нынешних, — обработали рану, а какое-то время спустя выдали результаты.
— И что?
— Ровным счетом ничего. Небольшое переутомление, связанное с работой, и все.
Это меня успокоило. Конечно, только отчасти. Но я хотя бы убедился, что мое плохое самочувствие объяснялось скорее мнительностью, чем фильмом Кристофера Ли. Я не киноман, но хорошо помню, что Бела Лугоши, первым воплотивший на экране графа Дракулуnote 22, совсем съехал с катушек, уподобив себя своему герою. В конце жизни он спал в дубовом гробу, на чем, правда, здорово сэкономил, когда из живого мертвеца превратился в обычного. Тем же манером кончил и Борис Карлофф: сыграв креатуру доктора Франкенштейна, он свихнулся от раздвоения личности. Может быть, Джордан и Вьолен подхватили такой же вирус? Во всяком случае, мне хочется так думать, ибо я отличаюсь рациональным складом ума, даром что вляпался в ситуацию, которую рациональной никак не назовешь.
— Можно на нее взглянуть?
— На фотографию? Да ради бога. Надеюсь, это поможет тебе изловить его. Нужно только зайти ко мне… но взамен я попрошу тебя кое о чем.
Вот так-то! В Париже задаром ничего не бывает. Надеюсь, хоть этот не заставит меня разносить по городу подарочных белок.
— Что ты хочешь?
— Чтобы ты мне рассказал эту историю. Не бойся, я не собираюсь совать нос в твои дела, просто интересуюсь, не обломится ли тут и мне самому. Когда такой тусовщик, как ты, гоняется за парнем, который кусает людей в night-клубах, это многое обещает… Мы ведь в Париже, верно? Тут никогда не знаешь, где тебе подфартит.
Мне не очень-то понравилось, что он записал меня в тусовщики. Но, в общем, я с ним согласен — такое может заинтриговать кого угодно. А уж Жана-Луи и подавно. Вон тут сколько всего наворочено — его город, его ночь, его покусанная шея, яростная настойчивость Этьена и моя, Джордан и его свита, которые категорически не желают фигурировать на снимках.
— Это не твоя поляна.
— А ты уверен, что тебе нужна эта фотография?
Делать нечего, пришлось обещать. Он велел мне потерпеть с полчасика, пока сделает последний заход. Оставшись в одиночестве, я чисто машинально направил стопы к буфету в парке, освещенному софитами. Лишь несколько особенно упорных дам продолжали ожесточенно вонзать шпажки в золотистую плоть утки, разрезанной на кубики. Вот и говорите после этого, что в дармовом угощении нет ничего магического…
— Шампанского, мсье?
Поразмыслив секунду, я отверг предложение. Попросил лишь стаканчик негазированной «Перье», чтобы смочить язык и глотку. Мне пришлось отойти подальше от стола: запах снеди оказался непереносим. Я вдруг обнаружил, что даже хлеб имеет запах. В огромной плетеной корзине были разложены великолепные, искусно нарезанные овощи и фрукты, образующие картину в духе Арчимбольдоnote 23, но не портрет, а круговую мозаику. В центре красовался редис, вокруг него крошечные морковки, квадратики ананаса, помидорные шкурки, свернутые розочками, и куча других пестрых забавных штучек. Мое внимание привлек самый скромный элемент этой растительной фрески.
— Это все делает один из наших, настоящий художник Попробуйте! — сказал официант.
И придвинул ко мне блюдо с плошками разных соусов, отдаленно напоминавших майонез. Я с трудом сдержал рвотный позыв, едва не извергнув обратно всю проглоченную «Перье».
— Неужели вас ничто не соблазняет здесь, мсье? Еще бы, конечно, соблазняет; но я не посмел признаться. Затем все же протянул руку и схватил то, что хотел, спрашивая себя, не свихнулся ли я вконец. Наверное, официант так и подумал, глядя на головку чеснока в моих судорожно сжатых пальцах. Я проворно очистил дольку и, не размышляя, сунул ее в рот.
И стал жевать.
Вымуштрованный официант невозмутимо заметил, что чеснок улучшает кровообращение.
Проглотив дольку, я тихо, облегченно вздохнул.
Жан-Луи издали сделал мне знак, что можно уходить.
— А как же Рурк?
— Оказывается, еще утром свалил в Лос-Анджелес, как мне сказал один коллега, у которого более надежные источники информации, чем у меня. Ладно, я свое возьму в «Новом утре», там будет частная вечеринка с Принцем, он со вчерашнего дня в Париже. Ну, вперед!
И, вынув из кармана жвачку, протянул мне.
В такси я выдал ему более-менее правдоподобную историю, особенно налегая на мелкие реалистичные детали, чтобы он легче поверил.
Итак: Бертран переспал с девицей Джордана и после этого исчез.
Потрясенный Жан-Луи слушал, вытаращив глаза. Я щедро разукрасил свое повествование безобидными, но захватывающими подробностями — беготня по барам, стычки с байкерами, жаждущими моей смерти, Фред и Жерар, разные клубы, где я в конце концов отыскал Джордана, который буквально испарился после того, как его клыки оставили свой след на моей шее. Жан-Луи проглотил все это не поперхнувшись. Да и как он мог усомниться, если на его шее красовалась та же отметина?! Подобные стигматы сближают.
Когда он говорил о своей «берлоге», мне представлялась темная каморка, воняющая проявителем. На самом же деле Жан-Луи жил возле Аустерлицкой набережной в пятикомнатной квартире, где было полно коридоров; один из них вел в лабораторию, еще более загадочную, чем все, что он снимает. На одной из фотографий, развешенных в гостиной, я опознал Лу Рида, серьезного, как папа римский; снимок был черно-белый, расплывчатый, вызывающе ирреальный и абсолютно безнадежный в смысле сбыта. Это была «пропащая» серия Жана-Луи, в которую входили его не принятые к печати работы; сам он был твердо уверен, что когда-нибудь составит из них шикарный эксклюзивный альбом. Так он мне сказал.
— Посиди тут, я сейчас ее напечатаю.
Я расположился между двумя стопками глянцевых журналов — слева те, где он работал, справа все остальные; здесь были даже старые выпуски «Жур де Франс» времен «Недели Эдгара Шнейдера». В «Пари-Нюи» и «Пари Магазин» я наткнулся на несколько знакомых жизнерадостных лиц, на которых в половине случаев читалось «Я развлекаюсь, а вы беситесь! », на других, более сдержанных, — «Вы меня бесите, а я все равно развлекаюсь! » Это были обычные, не слишком четкие снимки, для которых не очень охотно позируют, в окружении совершенно неизвестных прихлебателей, что так и норовят вылезть вперед и положить руку на плечо звезде. Отблеск вспышки на потных лицах. Красные глаза. На одной из фотографий веселые гуляки за столом держали на коленях стриптизерок в сверкающих нарядах.
Это напомнило мне юбилейный прием « Crazy Horse Saloon», куда Этьен каким-то чудом раздобыл три приглашения. Мы с Бертраном не заставили себя упрашивать, даже галстуки надели по такому случаю. Это празднество было сияющим оазисом посреди мрачной январской ночи. Нам досталась наша доля угощения. А также волшебное зрелище — соблазнительные девицы на эстраде. И если не считать того факта, что никто не искал знакомства с нами, то все было в полном ажуре. Но все-таки я вышел оттуда с горечью в душе. Оказавшись на злом январском холоде, я задал себе и Бертрану два вопроса: «Где мы будем ночевать? » и «Когда же наконец нам достанутся такие девушки?»
Мистер Лоуренс тут же ответил на оба: «В студии моего кузена на площади Клиши» и «Не раньше, чем к сорока годам, да и то при условии, что мы станем людьми». Ночь действительно завершилась на линолеуме крохотной кухоньки кузена, где мы распили бутылку розовой «Вдовы Клико», которую мой друг ухитрился сунуть под плащ, выходя из «Crazy». Стараясь не разбудить кузена, которому оставалось еще полчасика сна перед работой, мы чокнулись вдвоем за те пятнадцать лет, что нам предстояло прожить до того, как стать людьми, с которыми хочется сидеть за одним столом.
* * *
Жан-Луи торчал в своей лаборатории уже полчаса — и все для того, чтобы зажечь три лампочки и подвесить одну цветную карточку на веревку для просушки. Если бы я не боялся показаться наглецом, то давно бы уже барабанил в дверь с просьбой поспешить.
— Никак не мог найти пленку в этой свалке, а потом я старался сделать снимок порезче.
— Ну, показывай.
Он включает яркую лампу, которая заставляет меня прищуриться. Я нетерпеливо вырываю у него из рук еще мокрую фотку.
На переднем плане проклятая парочка с разъяренными лицами вот-вот бросится на фотографа. Но я ищу глазами не их, а незнакомца. В смутной внезапной надежде: вдруг я найду в нем хоть какую-то зацепку. Увы, это всего лишь невзрачный чернявый парень лет тридцати, видный по пояс, в летной куртке. На которой даже нет бэйджа с именем.
— Ну что, доволен?
— Покажу ее всем, кому можно, тогда увидим. В любом случае можешь рассчитывать на меня, если подвернется что-либо стоящее, что потянет на репортаж.
— Да ладно, забудь. Я ведь тебя пытал только из профессионального любопытства, ты же знаешь, я всегда начеку; так что не переживай…
Его бескорыстие меня сильно удивило, но я решил не настаивать. Я получил то, что хотел. Он предложил мне выпить, но я отказался и посидел у него еще пару минут. Мы посмеялись, обсуждая проект фотосерии «Шрамы от Джордана» — черно-белые снимки крупным планом, под стеклом, прекрасно смотрелись бы на выставке авангарда. Я уверен, что на вернисаж сбежался бы весь город.
Жан-Луи не стал провожать меня, велев просто захлопнуть входную дверь. Презрев лифт, я начал спускаться пешком — мне хотелось размять ноги; по пути я думал, что нужно бы все-таки перекусить, вот только чем, чтобы потом не блевать? Салат? Ну точно, салат. Ох, нет, от одной мысли уже мутит. Спагетти? Мутит. Молоко? Мутит до рвоты. Кальмары? Мутит. Горячий шоколад с тартинкой? Бр-р-р! Рубленая треска по-провансальски? Гм… О треске по-провансальски еще можно подумать. Не очень горячая, пару-тройку ложек. Но едва я представляю себе эту ложку с дымящейся едой, как меня тянет блевать. Овощной бульон? Гадость рвотная! Филе из сайды? Блевотина! Может, мне пора к врачу. Может, хоть он разберется в моей хвори. Только вот как объяснить ему симптомы?
Выходя с этой узенькой извилистой улочки, затерянной в XIII округе, я увидел вдали странное здание Армии спасения. Нам с Бертраном никогда не хватало мужества приблизиться к нему, несмотря на определенную симпатию к Ле Корбюзье. Мы знали, что там-то нас встретят с распростертыми объятиями. Иной раз по утрам, попадись мы им на глаза, они бы точно нас забрали в свой фургон, который ездит по городу, собирая подзаборных пьяниц. А мы бы протестовали: «Вы ошибаетесь, это недоразумение, мы напились шампанским, а не дешевой красной бурдой! » В конце концов иерархия существует везде. Мы бы представляли своего рода высший свет клошаров, аристократию, снобов. На самом деле я уверен, что даже там при виде нашей якобы шикарной одежки и высокомерных физиономий с нами все равно обойдутся как с обыкновенными паразитами общества.
В нескольких метрах от себя я увидел бородача на мотоцикле, стоявшем у тротуара. Я продолжал идти в том же направлении, не останавливаясь, хотя что-то неприятно кольнуло меня, когда я с ним поравнялся. В какой-то миг мне захотелось взглянуть на его бак — не нарисована ли там кобра? — но тут на улицу выкатило свободное такси, огромная белая машина, Пегас да и только. По моему знаку она притормозила, я прямо глазам своим не поверил. Шофер опустил стекло и осведомился, куда мне. В принципе меня всегда возмущает этот вид шантажа, но сейчас…
— На Римскую улицу.
— Ладно, садитесь.
Он отпер дверцу, и тут я услышал непонятный звук, который напомнил мне, бог знает почему, цоканье погонщика. Этот странный звук издавал неподвижный мотоциклист, одновременно он грозил пальцем, и этот знак был явно обращен к моему шоферу, которому я в тот момент ответил «нет» на его вопрос, знаю ли я этого типа.
— Эй, мотопердун, ты оставишь нас в покое или нет? — рявкнул водитель, нашаривая монтировку у себя под сиденьем.
Он был настроен воинственно. Настоящий парижский таксист, готовый дать отпор кому угодно, и в данном случае я его вполне одобрял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26