– А как же туфли?
– Не болтайте лишнего и отвечайте на все вопросы, которые вам будут задавать. Это для вас самое лучшее. Пошли.
Когда он шел следом за капралом тем же самым коридором, которым его привели, все английские томми смотрели на его ноги. В уборной стоял начищенный медный таз с холодной водой и лежал кусок мыла. Сначала Джо долго пил. Он почувствовал головокружение, и у него подогнулись колени. Когда он выпил холодной воды и вымыл руки, лицо и ноги, ему стало лучше. Вытираться пришлось грязным полотенцем.
– Мне бы побриться.
– Следуйте за мной, – сурово сказал капрал.
– У меня где-то была бритва, «жилетт».
Капрал сердито поглядел на него. Они вошли в красиво обставленный кабинет: пол был устлан толстым красно-коричневым ковром. За письменным столом красного дерева сидел пожилой мужчина с седыми волосами и массой разных знаков отличия на мундире.
– Это и есть… – начал Джо и замолчал, увидев, что капрал, щелкнув каблуками и отдав честь, стал «смирно».
Пожилой человек поднял голову и по-отечески поглядел на них голубыми глазами.
– Ага… Так-так, – сказал он. – Подведите-ка его поближе, капрал, дайте-ка я на него погляжу… Вид у него довольно жалкий, капрал. Вы бы дали бедняге ботинки и носки…
– Слушаюсь, сэр, – недовольно сказал капрал и опять застыл.
– Вольно, капрал, вольно, – сказал пожилой человек, надевая очки и глядя в какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе.
– Это… э-э… Центнер… утверждающий, что он американский гражданин, да?
– Уильямс, сэр.
– Ах да, совершенно верно… Джо Уильяме, моряк… – Он поглядел на Джо доверчивыми голубыми глазами. – Вас так зовут, мой мальчик?
– Да, сэр.
– Хорошо. Как же это вы решились ехать в Англию в военное время, не имея ни паспорта, ни других удостоверяющих вашу личность документов?
Джо рассказал, что у него было матросское свидетельство и что он сидел на мели в Буэнос-Айресе.
– А как вы очутились в таком… э-э… положении в Аргентине?
– Понимаете, сэр, я служил на линии Маллори, и мой пароход ушел без меня, а я как раз чуточку загулял в городе, сэр, а шкипер ушел раньше времени, не по расписанию, вот я и остался на берегу.
– Ага… Повеселимся-ка на суше, друзья… Так что ли? – Пожилой человек засмеялся, потом он внезапно нахмурился. – Постойте-ка… А на каком пароходе компании Маллори вы путешествовали?
– На «Патагонии», сэр, только я не путешествовал, а служил матросом.
Пожилой человек долго писал на листе бумаги, потом вынул из ящика стола сигарную коробку Джо и стал рыться в вырезках и фотографиях. Он отобрал одну фотографию и повернул ее так, чтобы Джо ее видел.
– Славненькая девочка… Ваша подружка, Уильямс?
Джо побагровел.
– Это моя сестра.
– Чудная девочка… Правда, капрал?
– Так точно, сэр, – сказал капрал сдержанно.
– Так вот, мой мальчик, если вам что-либо известно о деятельности германских агентов в Южной Америке… многие из них американцы либо прикидываются американцами… то лучше говорите начистоту.
– Честное слово, сэр, – сказал Джо, – я понятия об этих делах не имею. Я пробыл в Буэнос-Айресе всего несколько дней.
– Ваши родители живы?
– Отец сильно болен… А мои мать и сестра живут в Джорджтауне.
– Джорджтаун, Джорджтаун… погодите-ка… Это, кажется, в Британской Гвиане?
– Это часть Вашингтона, округ Колумбия.
– Да-да, конечно… А я вижу, вы служили в военном флоте… – Пожилой человек помахал фотографией, на которой были сняты Джо и два его товарища, военных моряка.
Джо почувствовал страшную слабость в ногах и испугался, что вот-вот упадет.
– Нет, сэр, это я был в морском запасе.
Пожилой человек уложил все в коробку.
– Получите, мой мальчик… А вы, капрал, дайте ему поесть и отведите погулять по двору. Он еле на ногах држится.
– Слушаюсь, сэр. – Капрал отдал честь, и они вышли.
Завтрак состоял из водянистой овсянки, затхлого чая двух ломтиков хлеба, намазанных маргарином. Поев, Джо почувствовал себя еще голоднее. Все-таки было приятно пройтись по свежему воздуху, хотя накрапывал Дождь и затянутые тонким слоем черной слякоти булыжники маленького дворика, по которому он гулял, жгли как лед его босые ступни.
По двору ходил еще один арестант – маленький, толстенький человек в котелке и коричневом пальто; он тотчас же подошел к Джо.
– Скажите, вы американец?
– Да, – сказал Джо.
– Меня зовут Центнер… Торговец ресторанной мебелью… Я из Чикаго… Это возмутительный насилие. Приезжаю я в этот проклятый страна покупать их проклятый товар, плачу честный американский доллары… Еще третьего дня перевел десять тысяч доллар в Шеффилд. А меня арестовывают, как шпион, и я торчу здесь весь ночь, и только сегодня мне разрешили позвонить в консульство. Это насилие… У меня есть паспорт, и виза, и все что угодно. Я предъявлю им иск. Я подниму скандал в Вашингтон. Я предъявлю британский правительство иски на сто тысяч долларов за диффамацию. Я сорок лет американский гражданин, а отец мой приехал вовсе не из Германия, а из Польша… А у вас, бедняжка, я вижу, ботинки нет. Еще говорят про германский зверства! А это разве не зверство, я вас спрашиваю?!
Джо продрог и бегал по двору рысью, чтобы согреться.
Мистер Центнер снял свое коричневое пальто и отдал его Джо.
– Вот вам, наденьте.
– Ох черт, вот здорово, как же это любезно с вашей стороны.
– Мы должны помогать друг другу в беде.
– Черт возьми, если это у них называется весной, какова же тут зима?… Я отдам вам пальто, когда пойду в камеру. Ох, как у меня ноги замерзли… А вас обыскивали?
Мистер Центнер закатил глаза.
– Насилие! – задохнулся он. – Неслыханный хамство по отношению к купец из нейтральный и дружественный страна! Все это я расскажу послу. Я им предъявлю иск. Я с них взыщу убытки.
– И я тоже, – сказал Джо смеясь.
Капрал появился на пороге и закричал:
– Уильямс!
Джо отдал мистеру Центнеру пальто и пожал его пухлую руку.
– Ради Бога, не забудьте сказать консулу, что тут есть еще один американец. Я слышал, что меня хотят отправить в концентрационный лагерь до конца войны.
– Хорошо, не беспокойтесь. Я вас вытащу, – сказал мистер Центнер, выпятив грудь.
На этот раз Джо отвели в настоящую тюремную камеру; в ней было небольшое окошко и можно было ходить. Капрал дал ему пару ботинок и дырявые шерстяные носки. Ботинки на него не налезли, но носки чуточку согрели ноги. В полдень ему дали похлебку, в которой плавала гнилая картошка, и хлеб с маргарином.
На третий день надзиратель принес вместе с едой вскрытый пакет из коричневой бумаги. В пакете были костюм, рубашка, фланелевое белье, носки и даже галстук.
– Была еще записка, но записки не разрешается передавать, – сказал надзиратель. – Теперь будешь настоящий франт.
Под вечер надзиратель приказал Джо следовать за ним, и Джо надел чистый воротничок, слишком узкий для него, и завязал галстук, и подтянул брюки, слишком широкие для него в талии, и пошел коридорами и двором, который был полон томми, в маленький кабинет; у дверей стоял часовой, а за письменным столом сидел сержант. Рядом – делового вида молодой человек с соломенной шляпой на коленях.
– Вот он, сэр, – сказал сержант, не глядя на Джо, – можете спрашивать.
Деловой юноша поднялся и подошел к Джо.
– Ну и заставили же вы меня повозиться… Я просмотрел протоколы, и мне кажется, что вы то самое лицо, за которое себя выдаете… Как зовут вашего отца?
– Так же, как меня, Джозеф П. Уильяме… Скажите, вы американский консул?
– Я из консульства… Какого черта вас понесло на берег без паспорта? Что же вы думаете – у нас других забот нет, как возиться с разными идиотами, которые лезут сюда в такой момент? Ну вас к черту, я хотел сегодня поиграть в гольф, а вместо этого мне пришлось потратить два часа, чтобы вытащить вас из камеры.
– Да ведь я вовсе и не сходил на берег. Они сами пришли и забрали меня.
– Надеюсь, это вам будет наукой… Чтоб в следующий раз ваши бумаги были в порядке.
– Так точно, сэр… Уж я позабочусь.
Через полчаса Джо был на улице, с сигарной коробкой и свертком старого платья под мышкой. Было солнечно, краснолицые мужчины в темных костюмах, длиннолицые женщины в неуклюжих шляпах, на улицах большие автобусы и высокие трамваи; все казалось ему ужасно смешным, покуда он не вспомнил, что это Англия и что он никогда тут раньше не бывал.
Ему пришлось долго ждать в пустой приемной консульства, пока деловой юноша выписывал ему уйму разных бумаг. Он был голоден и все время мечтал о бифштексе с жареной картошкой. Наконец его позвали в кабинет, дали бумагу и сказали, что для него есть койка на американском пароходе «Тампа» из Пенсаколы, и пускай он сейчас же идет в агентство, и оставит ее за собой, и садится на пароход, а если его опять поймают в Ливерпуле – тем хуже для него.
– А нельзя ли мне чего-нибудь перекусить, господин консул?
– Тут что, по-вашему, ресторан?… У нас нет средств на вспомоществование. Будьте благодарны за то, что мы для вас сделали.
– Мне не заплатили жалованья на «Аргайле», и я чуть не подох от голода в тюрьме.
– Ну вот вам шиллинг, больше я ничем не могу помочь. Джо поглядел на монету.
– Кто это? Король Георг?… Ладно, спасибо, господин консул.
Он шел по улице с адресом агентства в одной руке и шиллингом в другой. Он чувствовал себя обиженным и слабым, и у него ныл желудок. На другой стороне улицы он увидел мистера Центнера. Он перебежал на ту сторону между автомобилями и подошел к нему с протянутой рукой.
– Я получил одежду, мистер Центнер, это было чертовски любезно с вашей стороны.
Мистер Центнер шел с маленьким человечком в офицерском мундире. Он помахал пухлой рукой и сказал:
– Рад служить соотечественнику. – И пошел дальше.
Джо зашел в лавку, где торговали жареной рыбой, и купил на шесть пенсов жареной рыбы, а остальные шесть пенсов заплатил за большую кружку пива в баре; он рассчитывал, что там будет бесплатная закуска к пиву, но никакой бесплатной закуски не было. Когда он наконец добрался до агентства, оно уже было закрыто, и вот он очутился на улице без крова; был белый, туманный вечер. В порту он спросил нескольких парней, не знают ли они, где стоит «Тампа», но никто не знал, и у них было такое странное произношение, что он их прямо с трудом понимал.
А потом, когда начали зажигаться фонари и Джо совсем уже пал духом, он внезапно очутился в каком-то переулке; впереди него шли три американца. Он нагнал их и спросил, не знают ли они, где стоит «Тампа». Еще бы им не знать, когда они сами с «Тампы» – они вышли поглядеть на этот проклятый город, пускай он идет с ними. До чего же это было приятно встретить своих ребят после двух месяцев на цинготнике и тюрьмы и тому подобного. Они зашли в бар и выпили виски, и он рассказал им про тюрьму и как проклятые бобби сняли его с «Аргайла» и он не получил ни жалованья, ни черта, и они угощали его, и один из них, родом из Норфолка, штат Вирджиния, по имени Уилл Стерп, достал кредитку в пять долларов и сказал, чтобы он ее взял, – отдаст, когда сможет.
Встретиться с такими ребятами было все равно что вернуться домой, в Божью страну, и они выпили вкруговую; вот они, все четверо американцы, в этом поганом городе, и каждый из них поставил выпивку от себя, потому что они были все четверо американцы и готовы были драться со всем светом. Улаф был шведом, но он уже получил натурализационные бумаги и поэтому тоже шел в счет, а третьего парня звали Мелони. Остролицая буфетчица хотела их надуть при размене денег, но они получили с нее все, что им причиталось; она дала им всего пятнадцать шиллингов вместо двадцати за фунт, но они заставили ее додать пять шиллингов. Они пошли в другую лавочку, где торговали жареной рыбой; в этой проклятой стране положительно ничего нельзя было достать поесть, кроме жареной рыбы, а потом они еще выпили, все четверо американцы, и почувствовали себя в общем очень славно в этом поганом городе. За ними увязался какой-то зазывала, потому что уже пора было уходить: лавка закрывалась рано по случаю военного времени, и во всем проклятом городе некуда было пойти выпить, и очень мало фонарей, и смешные колпачки на фонарях из-за цеппелинов. Зазывала был бледный холуй с крысиным лицом, и он сказал, что он знает один дом, где они получат пиво и хороших девочек и вообще славно прове-Аут время. В этом доме в зале висела большая лампа, Разрисованная красными розами, а девочки были тощие и с лошадиными зубами, и там околачивались еще несколько паршивых цинготников, сильно под мухой, а они были все четверо американцы. Цинготники начали приставать к Улафу, что он, дескать, проклятый тевтон. Улаф сказал, что он швед, но что лучше быть проклятым тевтоном, чем цинготником. Кто-то кого-то ударил, и Джо и опомниться не успел, как уже дрался с какими-то парнями вдвое крупнее его, и залились полицейские свистки, и всю компанию запихали в «черную Марию».
Уилл Стерп все твердил, что они все четверо американцы и просто хотели приятно провести время, и никто не просил бобби вмешиваться. Но их поволокли к дежурному и переписали, и всех четверых американцев заперли в одну камеру, а цинготников в другую. Весь полицейский участок был набит пьяными, которые орали и пели. У Мелони шла кровь из носу. Улаф заснул. Джо не мог заснуть: он все твердил Уиллу Стерпу, что он боится и что на этот раз его наверняка засадят в концентрационный лагерь до конца войны, и всякий раз Уилл Стерп отвечал ему, что они все четверо американцы, а он сам Свободный Американский Гражданин и никто с ним ничего не может сделать. Свобода морей, будьте вы все прокляты.
Наутро их судили, и это было адски смешно, только Джо страшно трусил; было торжественно, как на митинге квакеров, и судья был в паричке, и каждого из них оштрафовали на три шиллинга шесть пенсов плюс судебные издержки. В общем вышло по доллару на брата. Еще счастье, что у них нашлись деньги.
А судья в паричке произнес целую речь, что теперь, дескать, военное время и они не имеют права напиваться и безобразничать на британской территории, а должны сражаться плечом к плечу со своими единокровными братьями – англичанами, которым американцы обязаны всем, вплоть до своего положения великой державы, должны защищать цивилизацию и свободу и героическую маленькую Бельгию от вторжения гуннов, которые насилуют женщин и топят мирных торговцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59