джакузи гидромассажные
Уже завернувшись в одеяло, Дик услышал, как мистер Купер на цыпочках подошел к его кровати и остановился над ним, тяжело дыша. Он открыл глаза и улыбнулся.
– Да, мой мальчик, – сказал мистер Купер, – хорошо, что ты дома… Спи спокойно. – И пошел к своей кровати.
Наутро его представили генералу Сайксу.
– Этот молодой человек хочет служить своей родине, – сказал мистер Купер высокопарно, – подобно тому как служил ей его дед… Он был столь нетерпелив, что ушел на фронт еще прежде, чем его родина вступила в войну, и служил в добровольческом санитарном отряде сначала во французской армии, а потом в итальянской.
Генерал Сайке был маленький старичок с блестящими глазами и ястребиным носом, очень тугой на ухо.
Да, Элсуэрс был молодчина, мы с ним вместе воевали, с Иеронимо… Эх, Запад в те дни… Под Геттисбергом мне было, черт возьми, не больше четырнадцати, а его там, кажется, и вовсе не было. После войны мы с ним в один год кончили Вест-Пойнт, с бедным старым Элсуэрсом… Так вы, стало быть, понюхали пороху, мой мальчик?
Дик покраснел и кивнул.
Изволите ли видеть, генерал, – закричал мистер Купер, он мечтает о более… э… ответственной работе, чем та, которой он занимался в санитарном отряде!
– Да, сударь мой, это не место для интеллигентного юноши… Вы знаете Эндрюса, майор… – Генерал нацарапал несколько слов на листке из блокнота. – Пойдите к полковнику Эндрюсу с этой запиской, он все устроит, установит его квалификацию и т. д. Понимаете?… Желаю вам удачи, мой мальчик.
Дик довольно сносно откозырял, и они вышли в коридор; мистер Купер широко улыбался.
– Ну, дело сделано. Мне пора в контору. А ты возьми заполни анкеты и пойди на медицинский осмотр… А может быть, все это надо будет сделать потом, в лагере… Словом, приходи в час завтракать в «Уиллард». Поднимись в номер.
Дик откозырял, улыбаясь.
Все утро он заполнял анкеты. После завтрака он поехал к матери в Атлантик-Сити. Она нисколько не изменилась. Она жила в меблированных комнатах со столом в Челси, и ей всюду мерещились шпионы. Генри пошел добровольцем в пехоту и был где-то во Франции. Мать сказала, что у нее все внутри переворачивается при мысли, что внук генерала Элсуэрса служит простым рядовым, но она убеждена, что он скоро получит офицерский чин. С самого детства Дика она никогда не говорила с ним о дедушке, и он стал расспрашивать ее. Оказывается, дедушка умер, когда она была совсем еще маленькой, и оставил семью в довольно стесненном при их светском образе жизни материальном положении. Она только и помнила, что он был высок ростом, носил синий костюм, широкополую фетровую шляпу, загнутую с края, и козлиную бородку; когда она впервые увидела карикатуру, изображающую Дядю Сэма, она подумала, что это ее отец. Он постоянно носил с собой пилюли от кашля в маленькой серебряной бонбоньерке; она была ужасно взволнована воинским церемониалом похорон, и какой-то милый офицер отдал ей свой носовой платок. Она много лет хранила эту бонбоньерку, но с ней пришлось расстаться, как и со всем прочим, «когда твой несчастный отец… э-э… оступился».
Неделю спустя Дик получил пакет со штампом военного ведомства, адресованный поручику Севеджу, Ричарду Элсуэрсу, Интендантское управление, содержавший приказ о его назначении и предписание в течение 24 часов отбыть в лагерь Меррит, Нью-Джерси. В лагере Меррит Дик был назначен начальником нестроевой команды, и, если бы не сержант, он бы окончательно растерялся. Когда их погрузили на транспорт, стало легче, ему и еще двум поручикам и одному майору досталась большая каюта первого класса. Дик помыкал ими, как хотел, потому что он уже раз был на фронте. Транспорт именовался «Левиафаном». Дик вновь почувствовал себя самим собой, когда Песчаный мыс исчез из виду; он написал Неду длинное письмо в стихах, начинавшееся так:
Его папа был острожник, а маму кормила сестра,
Он любил коньяк и виски и пил как из ведра,
А теперь он стал поручиком, и его правительство чтит.
Он носит красивую форму и шпорами бойко стучит,
И это – самое страшное и непоправимое зло,
Которое с бедным внуком генерала случиться могло.
Два поручика, ехавшие с ним в каюте, были незначительные юноши из Лиленд-Станфордского военного училища, зато майор Томпсон кончил Вест-Пойнтскую академию и был несгибаем как шомпол. Это был средних лет мужчина в очках, с желтым круглым лицом и тонкими губами. Когда он на второй день плавания заболел морской болезнью, Дик передал ему через своего вестового, снюхавшегося со стюардами, бутылку виски, и он чуточку оттаял. Оказалось, что он страстный поклонник Киплинга и что ему довелось как-то слышать «Денни Дивера» в чтении Копленда, которое произвело на него сильнейшее впечатление. Кроме того, он был специалистом по мулам и лошадям и автором монографии «Испанская лошадь». Дик сказал ему, что он учился с Коплендом, и каким-то образом выяснилось, что он – внук покойного генерала Элсуэрса. Майор Томпсон стал проявлять к нему интерес и расспрашивал его, верно ли, что во Франции снаряды подвозят к позициям на ослах, и про итальянских кавалерийских лошадей и произведения Редьярда Киплинга. Вечером накануне прибытия в Брест, когда все волновались, а на палубах было темно и пусто (они проходили опасную зону), Дик пошел в отхожее место и перечитал длинное шутливое письмо, которое написал Неду в первый день плавания. Он разорвал его на мелкие кусочки, бросил в раковину и спустил воду – Довольно с него писем.
В Бресте Дик повел трех майоров в город и угостил их в отеле обедом и отличным вином. Майор Томпсон рассказывал им разные истории про Филиппины и испанскую войну, после четвертой бутылки Дик научил их петь «Мамзель из Армантьера». Через несколько дней он распрощался со своими спутниками – его отправили в Тур: майору Томпсону нужен был человек, который мог бы объясняться за него по-французски и беседовать с ним о Киплинге, и он устроил Дика в свою канцелярию. Приятно было выбраться из Бреста, где все были злые и раздражительные из-за вечного дождя, и грязи, и дисциплины, и козыряния, и строевых занятий, и постоянной боязни попасться на глаза фараонам.
Тур был полон очаровательных кремовых каменных домов, утопавших в густой голубовато-зеленой листве позднего лета. Дик не пользовался казенным коштом и жил на полном пансионе у одной милейшей старушки, каждое утро подававшей ему в кровать caf? au lait. Он познакомился с одним парнем из отдела личного состава и пытался через него вызволить Генри из пехоты. Он, и майор Томпсон, и старик полковник Эджкомб, и еще несколько офицеров очень часто обедали вместе, они никак не могли обойтись без Дика, который умел заказать комильфотный обед, и знал лучшие марки вина, и умел парлевукать с француженками и сочинять каламбуры. Он был внуком покойного генерала Элсуэрса.
Когда служба связи была реорганизована в самостоятельное управление, полковник Эджкомб, возглавлявший ее, забрал его от майора Томпсона и его лошадиных барышников, Дик был произведен в капитаны и назначен одним из его помощников. Он немедленно перевел Генри из офицерской школы в Тур. К сожалению, Генри опоздал к производству и получил только чин подпоручика.
Подпоручик Севедж, явившийся в канцелярию к капитану Севеджу, был смугл, тощ и мрачен. Вечером они распили бутылку белого вина в комнате Дика. Как только за ними закрылась дверь, Генри сказал:
– Ну и афера! Неслыханная, гнуснейшая афера! Прямо не знаю, гордиться ли мне моим младшим братом или набить ему морду.
Дик налил ему вина.
– Как видно, во всем виновата мамаша, – сказал он. – А я, по правде сказать, совсем было запамятовал, что дедушка был генералом.
– Если бы ты знал, что говорят ребята на фронте об Интендантском управлении и о снабженцах.
– Но кто-нибудь должен заботиться о снабжении…
– И о мамзелях и vin blanc, – перебил его Генри.
– Совершенно верно, но лично я был абсолютно добродетелен… Твой младший братец блюдет себя и, ей-богу, работает как негр.
– И пишет любовные письма для интендантских майоров, держу пари… Черт возьми, прямо не верится! Вечно ему достаются лучшие куски… Впрочем, я рад, что в нашей семье есть хоть один удачливый человек, поддерживающий славу покойного генерала Элсуэрса.
– В Аргоннах было скверно?
– Отвратительно… покуда меня не откомандировали в офицерскую школу.
– В семнадцатом, когда я служил в санитарном отряде, там было очень мило.
– Еще бы!
Генри выпил еще вина и слегка оттаял. Время от времени он оглядывал большую комнату с кружевными занавесками, навощенными плитками пола и широкой кроватью под балдахином, причмокивал губами и бормотал: «Ничего себе». Дик вышел вместе с ним и угостил его обедом в своем любимом бистро, а потом познакомил с Минет, самой хорошенькой барышней в заведении мадам Пату.
Когда Генри удалился наверх, Дик еще несколько минут сидел в салоне с одной девицей, по прозванию Дерти-Герти, у которой были ярко-красные волосы и большой дряблый крашеный рот, пил скверный коньяк и грустил.
– Vous triste? – спросила она и положила ему влажную руку на лоб.
Он кивнул.
– Fi?vre… trop penser… penser нехорошо… moi aussi.
Потом она сказала, что покончила бы с собой, да только боится; не то чтобы она верила в Бога, но она боится, как все тихо будет, когда она умрет. Дик подбодрил ее:
– Bient?t guerre finie. Tout le monde будет доволен вернуться домой.
Девица разревелась, и мадам Пату влетела, визжа и вереща, как чайка. Она была дородная женщина с уродливой челюстью. Она стала таскать девицу за волосы. Дик смутился. Он уговорил мадам отпустить девицу наверх, дал ей денег и ушел. Он чувствовал себя ужасно. Когда он вернулся, ему захотелось писать стихи. Он попробовал вызвать в себе то сладостное, мощное, пульсирующее чувство, которое охватывало его всякий раз, как он садился писать. Но он чувствовал себя только несчастным и лег спать. Всю ночь напролет, в полудреме, в полураздумье, перед ним маячило лицо Дерти-Герти. Потом он начал вспоминать, как он жил с Хильдой в Бей-Хеде, и завел сам с собой длинную беседу о любви. «Все это – мразь и гнусность… Мне надоели девки и целомудрие, я хочу любить». Он стал размышлять, что будет делать после войны, скорее всего, вернется на родину и займется политикой в Джерси – довольно плачевная перспектива.
Он лежал на спине, уставясь в потолок, по которому бродила заря, с улицы послышался голос Генри, звавшего его; он спустился на носках по холодным плиткам лестницы и впустил его.
– Какого черта ты меня свел с этой девкой, Дик? У меня такое чувство, словно я вывалялся в грязи… О Господи!.. Уступи мне, пожалуйста, полкровати, Дик. Я завтра же утром найду себе комнату.
Дик дал ему пижаму и лег с краю, стараясь занять как можно меньше места.
– Все несчастье в том, Генри, – сказал он зевая, – что ты закоренелый пуританин… Надо быть чуточку больше европейцем.
– А сам-то ты не пошел с этими суками?
– Я лишен какой бы то ни было нравственности, но я разборчив, дорогой мой, я истинный сын Эпикура, – сонно промямлил Дик.
– Тьфу, я сам себе кажусь грязной тряпкой, – прошептал Генри.
Дик закрыл глаза и заснул.
В начале октября Дика послали в Брест со спешным пакетом. Это был, по словам полковника, столь важный пакет, что его никак нельзя было доверить обыкновенному курьеру. В Ренне ему пришлось два часа ждать поезда, он обедал в станционном буфете, как вдруг к нему подошел пехотинец с рукой на перевязи и сказал:
– Привет, Дик! Как тебе это понравится, черт побери, неужели ты?
Это был Скинни Меррей.
– Надо же, Скинни! Рад тебя видеть… Сколько же лет – пять, шесть?… Да, стареем… Ну что ж ты, садись… Нет, это не годится.
– Кажется, следовало отдать честь, господин капитан? – сухо сказал Скинни.
– Брось, Скинни… Послушай, нам надо найти уголок, чтобы потолковать по душам… У тебя есть время до отхода поезда? Понимаешь, меня арестует военная полиция, если увидит, что я ем и пью с рядовым… Подожди на улице, покуда я кончу есть, потом мы найдем какой-нибудь кабак за вокзалом. Уж я, пожалуй, рискну.
– У меня есть час времени… Я еду в отпуск в Гренобль.
– Сукин сын, счастливец… Ты тяжело ранен, Скинни?
– Осколком шрапнели в руку, господин капитан, – сказал Скинни и вытянулся (по залу промаршировал сержант военной полиции). – Когда я вижу этих дьяволов, у меня мурашки по спине бегают.
Дик кое-как дообедал, расплатился и перебежал площадь за вокзалом. В одном кафе они нашли заднюю комнату, темную и спокойную на вид. Только они уселись поболтать, выпить пива, как Дик вспомнил про свой портфель. Он забыл его на столе. Он шепнул задыхаясь, что сию же минуту вернется, перебежал площадь и влетел в станционный буфет. Три французских офицера сидели за его столом.
– Pardon, messieurs.
Портфель лежал там, где он его оставил.
– Если бы я его потерял, мне пришлось бы застрелиться, – сказал он Скинни.
Они поговорили о Трентоне, и Филадельфии, и Бед-Хеде, и докторе Этвуде. Скинни был женат и занимал хорошую должность в одном из филадельфийских банков. Он пошел добровольцем в отряд танков и был ранен осколком шрапнели еще до начала боя; ему чертовски повезло, потому что весь его отряд был начисто сметен бомбой с аэроплана. Он только сегодня выписался из госпиталя и довольно еще слабо держится на ногах. Дик записал, где и в качестве кого он служит, и сказал, что переведет его в Тур, – именно такие ребята им нужны на должности курьеров. Потом Скинни заторопился на поезд, а Дик, плотно зажав портфель под мышкой, пошел бродить по городу, сиявшему под мелким дождем мягкими свежими красками.
Ложные слухи о перемирии взбудоражили Тур, точно пчелиный улей; пили, хлопали друг друга по спине, офицеры и рядовые бесконечными вереницами входили и выходили из казенных зданий. Когда слухи не подтвердились, Дик, пожалуй, почувствовал удовольствие. Несколько дней все чины службы связи ходили с торжественным видом, словно они знали больше, чем могли сказать. В день настоящего перемирия Дик обедал с полковником Эджкомбом и еще несколькими офицерами, он был как в лихорадке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Да, мой мальчик, – сказал мистер Купер, – хорошо, что ты дома… Спи спокойно. – И пошел к своей кровати.
Наутро его представили генералу Сайксу.
– Этот молодой человек хочет служить своей родине, – сказал мистер Купер высокопарно, – подобно тому как служил ей его дед… Он был столь нетерпелив, что ушел на фронт еще прежде, чем его родина вступила в войну, и служил в добровольческом санитарном отряде сначала во французской армии, а потом в итальянской.
Генерал Сайке был маленький старичок с блестящими глазами и ястребиным носом, очень тугой на ухо.
Да, Элсуэрс был молодчина, мы с ним вместе воевали, с Иеронимо… Эх, Запад в те дни… Под Геттисбергом мне было, черт возьми, не больше четырнадцати, а его там, кажется, и вовсе не было. После войны мы с ним в один год кончили Вест-Пойнт, с бедным старым Элсуэрсом… Так вы, стало быть, понюхали пороху, мой мальчик?
Дик покраснел и кивнул.
Изволите ли видеть, генерал, – закричал мистер Купер, он мечтает о более… э… ответственной работе, чем та, которой он занимался в санитарном отряде!
– Да, сударь мой, это не место для интеллигентного юноши… Вы знаете Эндрюса, майор… – Генерал нацарапал несколько слов на листке из блокнота. – Пойдите к полковнику Эндрюсу с этой запиской, он все устроит, установит его квалификацию и т. д. Понимаете?… Желаю вам удачи, мой мальчик.
Дик довольно сносно откозырял, и они вышли в коридор; мистер Купер широко улыбался.
– Ну, дело сделано. Мне пора в контору. А ты возьми заполни анкеты и пойди на медицинский осмотр… А может быть, все это надо будет сделать потом, в лагере… Словом, приходи в час завтракать в «Уиллард». Поднимись в номер.
Дик откозырял, улыбаясь.
Все утро он заполнял анкеты. После завтрака он поехал к матери в Атлантик-Сити. Она нисколько не изменилась. Она жила в меблированных комнатах со столом в Челси, и ей всюду мерещились шпионы. Генри пошел добровольцем в пехоту и был где-то во Франции. Мать сказала, что у нее все внутри переворачивается при мысли, что внук генерала Элсуэрса служит простым рядовым, но она убеждена, что он скоро получит офицерский чин. С самого детства Дика она никогда не говорила с ним о дедушке, и он стал расспрашивать ее. Оказывается, дедушка умер, когда она была совсем еще маленькой, и оставил семью в довольно стесненном при их светском образе жизни материальном положении. Она только и помнила, что он был высок ростом, носил синий костюм, широкополую фетровую шляпу, загнутую с края, и козлиную бородку; когда она впервые увидела карикатуру, изображающую Дядю Сэма, она подумала, что это ее отец. Он постоянно носил с собой пилюли от кашля в маленькой серебряной бонбоньерке; она была ужасно взволнована воинским церемониалом похорон, и какой-то милый офицер отдал ей свой носовой платок. Она много лет хранила эту бонбоньерку, но с ней пришлось расстаться, как и со всем прочим, «когда твой несчастный отец… э-э… оступился».
Неделю спустя Дик получил пакет со штампом военного ведомства, адресованный поручику Севеджу, Ричарду Элсуэрсу, Интендантское управление, содержавший приказ о его назначении и предписание в течение 24 часов отбыть в лагерь Меррит, Нью-Джерси. В лагере Меррит Дик был назначен начальником нестроевой команды, и, если бы не сержант, он бы окончательно растерялся. Когда их погрузили на транспорт, стало легче, ему и еще двум поручикам и одному майору досталась большая каюта первого класса. Дик помыкал ими, как хотел, потому что он уже раз был на фронте. Транспорт именовался «Левиафаном». Дик вновь почувствовал себя самим собой, когда Песчаный мыс исчез из виду; он написал Неду длинное письмо в стихах, начинавшееся так:
Его папа был острожник, а маму кормила сестра,
Он любил коньяк и виски и пил как из ведра,
А теперь он стал поручиком, и его правительство чтит.
Он носит красивую форму и шпорами бойко стучит,
И это – самое страшное и непоправимое зло,
Которое с бедным внуком генерала случиться могло.
Два поручика, ехавшие с ним в каюте, были незначительные юноши из Лиленд-Станфордского военного училища, зато майор Томпсон кончил Вест-Пойнтскую академию и был несгибаем как шомпол. Это был средних лет мужчина в очках, с желтым круглым лицом и тонкими губами. Когда он на второй день плавания заболел морской болезнью, Дик передал ему через своего вестового, снюхавшегося со стюардами, бутылку виски, и он чуточку оттаял. Оказалось, что он страстный поклонник Киплинга и что ему довелось как-то слышать «Денни Дивера» в чтении Копленда, которое произвело на него сильнейшее впечатление. Кроме того, он был специалистом по мулам и лошадям и автором монографии «Испанская лошадь». Дик сказал ему, что он учился с Коплендом, и каким-то образом выяснилось, что он – внук покойного генерала Элсуэрса. Майор Томпсон стал проявлять к нему интерес и расспрашивал его, верно ли, что во Франции снаряды подвозят к позициям на ослах, и про итальянских кавалерийских лошадей и произведения Редьярда Киплинга. Вечером накануне прибытия в Брест, когда все волновались, а на палубах было темно и пусто (они проходили опасную зону), Дик пошел в отхожее место и перечитал длинное шутливое письмо, которое написал Неду в первый день плавания. Он разорвал его на мелкие кусочки, бросил в раковину и спустил воду – Довольно с него писем.
В Бресте Дик повел трех майоров в город и угостил их в отеле обедом и отличным вином. Майор Томпсон рассказывал им разные истории про Филиппины и испанскую войну, после четвертой бутылки Дик научил их петь «Мамзель из Армантьера». Через несколько дней он распрощался со своими спутниками – его отправили в Тур: майору Томпсону нужен был человек, который мог бы объясняться за него по-французски и беседовать с ним о Киплинге, и он устроил Дика в свою канцелярию. Приятно было выбраться из Бреста, где все были злые и раздражительные из-за вечного дождя, и грязи, и дисциплины, и козыряния, и строевых занятий, и постоянной боязни попасться на глаза фараонам.
Тур был полон очаровательных кремовых каменных домов, утопавших в густой голубовато-зеленой листве позднего лета. Дик не пользовался казенным коштом и жил на полном пансионе у одной милейшей старушки, каждое утро подававшей ему в кровать caf? au lait. Он познакомился с одним парнем из отдела личного состава и пытался через него вызволить Генри из пехоты. Он, и майор Томпсон, и старик полковник Эджкомб, и еще несколько офицеров очень часто обедали вместе, они никак не могли обойтись без Дика, который умел заказать комильфотный обед, и знал лучшие марки вина, и умел парлевукать с француженками и сочинять каламбуры. Он был внуком покойного генерала Элсуэрса.
Когда служба связи была реорганизована в самостоятельное управление, полковник Эджкомб, возглавлявший ее, забрал его от майора Томпсона и его лошадиных барышников, Дик был произведен в капитаны и назначен одним из его помощников. Он немедленно перевел Генри из офицерской школы в Тур. К сожалению, Генри опоздал к производству и получил только чин подпоручика.
Подпоручик Севедж, явившийся в канцелярию к капитану Севеджу, был смугл, тощ и мрачен. Вечером они распили бутылку белого вина в комнате Дика. Как только за ними закрылась дверь, Генри сказал:
– Ну и афера! Неслыханная, гнуснейшая афера! Прямо не знаю, гордиться ли мне моим младшим братом или набить ему морду.
Дик налил ему вина.
– Как видно, во всем виновата мамаша, – сказал он. – А я, по правде сказать, совсем было запамятовал, что дедушка был генералом.
– Если бы ты знал, что говорят ребята на фронте об Интендантском управлении и о снабженцах.
– Но кто-нибудь должен заботиться о снабжении…
– И о мамзелях и vin blanc, – перебил его Генри.
– Совершенно верно, но лично я был абсолютно добродетелен… Твой младший братец блюдет себя и, ей-богу, работает как негр.
– И пишет любовные письма для интендантских майоров, держу пари… Черт возьми, прямо не верится! Вечно ему достаются лучшие куски… Впрочем, я рад, что в нашей семье есть хоть один удачливый человек, поддерживающий славу покойного генерала Элсуэрса.
– В Аргоннах было скверно?
– Отвратительно… покуда меня не откомандировали в офицерскую школу.
– В семнадцатом, когда я служил в санитарном отряде, там было очень мило.
– Еще бы!
Генри выпил еще вина и слегка оттаял. Время от времени он оглядывал большую комнату с кружевными занавесками, навощенными плитками пола и широкой кроватью под балдахином, причмокивал губами и бормотал: «Ничего себе». Дик вышел вместе с ним и угостил его обедом в своем любимом бистро, а потом познакомил с Минет, самой хорошенькой барышней в заведении мадам Пату.
Когда Генри удалился наверх, Дик еще несколько минут сидел в салоне с одной девицей, по прозванию Дерти-Герти, у которой были ярко-красные волосы и большой дряблый крашеный рот, пил скверный коньяк и грустил.
– Vous triste? – спросила она и положила ему влажную руку на лоб.
Он кивнул.
– Fi?vre… trop penser… penser нехорошо… moi aussi.
Потом она сказала, что покончила бы с собой, да только боится; не то чтобы она верила в Бога, но она боится, как все тихо будет, когда она умрет. Дик подбодрил ее:
– Bient?t guerre finie. Tout le monde будет доволен вернуться домой.
Девица разревелась, и мадам Пату влетела, визжа и вереща, как чайка. Она была дородная женщина с уродливой челюстью. Она стала таскать девицу за волосы. Дик смутился. Он уговорил мадам отпустить девицу наверх, дал ей денег и ушел. Он чувствовал себя ужасно. Когда он вернулся, ему захотелось писать стихи. Он попробовал вызвать в себе то сладостное, мощное, пульсирующее чувство, которое охватывало его всякий раз, как он садился писать. Но он чувствовал себя только несчастным и лег спать. Всю ночь напролет, в полудреме, в полураздумье, перед ним маячило лицо Дерти-Герти. Потом он начал вспоминать, как он жил с Хильдой в Бей-Хеде, и завел сам с собой длинную беседу о любви. «Все это – мразь и гнусность… Мне надоели девки и целомудрие, я хочу любить». Он стал размышлять, что будет делать после войны, скорее всего, вернется на родину и займется политикой в Джерси – довольно плачевная перспектива.
Он лежал на спине, уставясь в потолок, по которому бродила заря, с улицы послышался голос Генри, звавшего его; он спустился на носках по холодным плиткам лестницы и впустил его.
– Какого черта ты меня свел с этой девкой, Дик? У меня такое чувство, словно я вывалялся в грязи… О Господи!.. Уступи мне, пожалуйста, полкровати, Дик. Я завтра же утром найду себе комнату.
Дик дал ему пижаму и лег с краю, стараясь занять как можно меньше места.
– Все несчастье в том, Генри, – сказал он зевая, – что ты закоренелый пуританин… Надо быть чуточку больше европейцем.
– А сам-то ты не пошел с этими суками?
– Я лишен какой бы то ни было нравственности, но я разборчив, дорогой мой, я истинный сын Эпикура, – сонно промямлил Дик.
– Тьфу, я сам себе кажусь грязной тряпкой, – прошептал Генри.
Дик закрыл глаза и заснул.
В начале октября Дика послали в Брест со спешным пакетом. Это был, по словам полковника, столь важный пакет, что его никак нельзя было доверить обыкновенному курьеру. В Ренне ему пришлось два часа ждать поезда, он обедал в станционном буфете, как вдруг к нему подошел пехотинец с рукой на перевязи и сказал:
– Привет, Дик! Как тебе это понравится, черт побери, неужели ты?
Это был Скинни Меррей.
– Надо же, Скинни! Рад тебя видеть… Сколько же лет – пять, шесть?… Да, стареем… Ну что ж ты, садись… Нет, это не годится.
– Кажется, следовало отдать честь, господин капитан? – сухо сказал Скинни.
– Брось, Скинни… Послушай, нам надо найти уголок, чтобы потолковать по душам… У тебя есть время до отхода поезда? Понимаешь, меня арестует военная полиция, если увидит, что я ем и пью с рядовым… Подожди на улице, покуда я кончу есть, потом мы найдем какой-нибудь кабак за вокзалом. Уж я, пожалуй, рискну.
– У меня есть час времени… Я еду в отпуск в Гренобль.
– Сукин сын, счастливец… Ты тяжело ранен, Скинни?
– Осколком шрапнели в руку, господин капитан, – сказал Скинни и вытянулся (по залу промаршировал сержант военной полиции). – Когда я вижу этих дьяволов, у меня мурашки по спине бегают.
Дик кое-как дообедал, расплатился и перебежал площадь за вокзалом. В одном кафе они нашли заднюю комнату, темную и спокойную на вид. Только они уселись поболтать, выпить пива, как Дик вспомнил про свой портфель. Он забыл его на столе. Он шепнул задыхаясь, что сию же минуту вернется, перебежал площадь и влетел в станционный буфет. Три французских офицера сидели за его столом.
– Pardon, messieurs.
Портфель лежал там, где он его оставил.
– Если бы я его потерял, мне пришлось бы застрелиться, – сказал он Скинни.
Они поговорили о Трентоне, и Филадельфии, и Бед-Хеде, и докторе Этвуде. Скинни был женат и занимал хорошую должность в одном из филадельфийских банков. Он пошел добровольцем в отряд танков и был ранен осколком шрапнели еще до начала боя; ему чертовски повезло, потому что весь его отряд был начисто сметен бомбой с аэроплана. Он только сегодня выписался из госпиталя и довольно еще слабо держится на ногах. Дик записал, где и в качестве кого он служит, и сказал, что переведет его в Тур, – именно такие ребята им нужны на должности курьеров. Потом Скинни заторопился на поезд, а Дик, плотно зажав портфель под мышкой, пошел бродить по городу, сиявшему под мелким дождем мягкими свежими красками.
Ложные слухи о перемирии взбудоражили Тур, точно пчелиный улей; пили, хлопали друг друга по спине, офицеры и рядовые бесконечными вереницами входили и выходили из казенных зданий. Когда слухи не подтвердились, Дик, пожалуй, почувствовал удовольствие. Несколько дней все чины службы связи ходили с торжественным видом, словно они знали больше, чем могли сказать. В день настоящего перемирия Дик обедал с полковником Эджкомбом и еще несколькими офицерами, он был как в лихорадке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59