— спросил он, вынимая конверт из огромной сумки, болтавшейся у него на бедре.
— Здесь, — ответил швейцар.
— Ему пакет, — сказал драгун. — Распишитесь.
Он подал швейцару рассыльную книгу, и тот пошел с ней к себе, чтобы расписаться.
— Простите, что я вас оставляю, — сказал он при этом молодому человеку, который нетерпеливо прохаживался по двору. — Письмо из министерства на имя моего хозяина, надо ему отнести.
Когда швейцар вошел к господину Бернару, тот брился.
— Что вам, Дюран?
— Рассыльный принес вам пакет, сударь, — ответил швейцар, сняв фуражку. — Из министерства.
И он протянул господину Бернару конверт с печатью военного министерства.
— Боже мой! — воскликнул господин Бернар, он был до того взволнован, что чуть не порезался. — Из военного министерства! Уверен, что это пожалование в кавалеры Почетного легиона! Я добиваюсь этого так давно! Наконец-то оценили меня! Вот вам, Дюран, сто су, выпейте за мое здоровье, — сказал он, шаря в кармашке жилета. — Нет, кошелек не при мне, подождите, дам немного погодя.
Швейцар был до того растроган этим взрывом ошеломляющей щедрости, отнюдь не свойственной хозяину, что опять надел фуражку,
В другое время господин Бернар сурово осудил бы такое нарушение законов социальной иерархии, но сейчас он этого, по-видимому, даже не заметил. Он надел очки, с благоговейным волнением, как визир, получивший султанский фирман, распечатал конверт и стал читать бумагу. С первых же строк по его жирным, как у монаха, щекам пошли пунцовые рубцы, лицо сморщилось, в маленьких глазках замелькали искорки, от которых чуть было не воспламенился его всклокоченный парик.
Словом, все черты господина Бернара до того исказились, точно на лице его произошло землетрясение.
Вот каков был текст послания, написанного на бланке военного министерства, которое экстренно доставил ему драгун и в получении коего расписался господин Дюран.
«Милостивый государь и домовладелец!
Политика, если верить мифологии, является праматерью учтивости, она-то и повелевает мне сообщить вам, что в силу жестоких обстоятельств я лишен возможности последовать принятому обычаю расплачиваться за квартиру, особенно в тех случаях, когда за нее задолжаешь.
До нынешнего утра я лелеял надежду, что этот день отпраздную тем, что расплачусь по всем трем счетам. Химера, иллюзия, мечта! В то время как я дремал на подушке безмятежности, рок — по-гречески «ананке» — развеял все мои надежды. Денег, на которые я рассчитывал (боже, до чего хромает коммерция), мне не уплатили, и вместо крупных сумм, которыми я должен был располагать, у меня оказалось всего лишь три франка, — да и то взятые взаймы, — и я не решаюсь их вам предложить. Но не сомневайтесь, сударь, и для нашей прекрасной Франции, и для меня настанут лучшие дни. Едва забрезжит их заря, я на крыльях полечу, чтобы возвестить вам об этом и взять из вашего дома те драгоценные вещи, которые я там оставил, в ожидании этого дня отдаю их под вашу защиту, а также под защиту закона, который запрещает вам продавать их в течение года, буде вы попытаетесь это сделать, дабы вернуть сумму, коей кредитовали меня в залог моей честности. Особенно прошу вас позаботиться о моем рояле и о большой раме с шестьюдесятью локонами различных цветов, они охватывают всю гамму оттенков волос и срезаны с головок Граций скальпелем Амура.
Итак, милостивый государь и домовладелец, располагайте стенами, в которых я жил, как вам заблагорассудится. Дарую вам на это свое милостивое соизволение, в чем и подписываюсь.
Александр Шонар».
Прочитав это послание, написанное живописцем в канцелярии его приятеля, чиновника военного министерства, господин Бернар в негодовании скомкал его. Затем взгляд его упал на папашу Дюрана, который дожидался обещанной награды, и он резко спросил, что ему надо.
— Я жду, сударь.
— Чего?
— Подарка, который вы… по случаю доброй вести…— пролепетал швейцар.
— Вон отсюда! Это еще что такое? Стоите передо мной в фуражке!
— Но, сударь…
— Без рассуждений! Вон! Или нет, подождите. Пойдемте в комнату художника… Проходимец! Съехал, не расплатившись!
— То есть как? Вы это о господине Шонаре? — недоумевал швейцар.
— А то о ком же? — продолжал хозяин, ярость которого все возрастала. — Если окажется, что он хоть что-нибудь вынес, — я выгоню вас вон! Понимаете: вы-го-ню!
— Быть не может! — шептал бедняга швейцар. — Господин Шонар не съехал, он пошел разменять деньги, чтобы с вами рассчитаться, и наймет подводу для вещей.
— Для вещей! — воскликнул господин Бернар. — Скорей туда! Уверен, что он их уже перевозит. Он вам расставил ловушку и нарочно выманил вас из швейцарской, чтобы вы ему не мешали! Болван вы этакий!
— Боже мой! И болван же я! — дрожью в голосе восклицал папаша Дюран, устрашенный олимпийским гневом хозяина. А тот тащил его вниз по лестнице.
Едва они появились во дворе, как к швейцару подскочил молодой человек в белой шляпе.
— Что же это такое! — он. — Когда же я, наконец, попаду в свою комнату? Ведь сегодня восьмое апреля! Ведь если не ошибаюсь, я именно здесь снял комнату и задаток дал! Так или не так?
— Простите, сударь, простите, — сказал хозяин. — Я к вашим услугам. Я сам объяснюсь с господином, — добавив он, обращаясь к швейцару. — А вы бегите наверх. Этот проходимец Шонар, вероятно, уже вернулся и укладывается. Если застанете — заприте его на ключ и скорей сюда, чтобы вызвать полицию.
Папаша Дюран скрылся в подъезде.
— Простите, сударь, — с поклоном сказал хозяин, когда остался один на один с молодым человеком, — с кем имею честь говорить?
— Сударь, я ваш новый жилец: я снял тут комнату на седьмом этаже и уже начинаю терять терпение, потому что комната до сих пор не освободилась.
— Я в отчаянии, сударь, — отвечал господин Бернар, — у меня тут вышло недоразумение с одним жильцом, вашим предшественником.
— Хозяин, хозяин! — закричал папаша Дюран, высунувшись из окна верхнего этажа. — Господина Шонара здесь нет… но комната есть… Какой же я болван… то есть я хочу сказать, что он ничего не унес, сударь, ни единого волоска!
— Хорошо, спускайтесь сюда, — ответил господин Бернар. — Прошу вас, сударь, капельку терпения, — продолжал он, обращаясь к молодому человеку. — Сейчас швейцар перенесет вещи моего несостоятельного жильца в кладовую, и через полчаса комната будет в вашем распоряжении. К тому же и обстановка ваша еще не прибыла.
— Простите, а это что? — невозмутимо ответил молодой человек.
Господин Бернар осмотрелся вокруг и заметил одни лишь большие ширмы, уже смутившие его швейцара.
— То есть как? Простите… не понимаю…— прошептал он. — Я тут ничего не вижу.
— Вот, — отвечал молодой человек, раздвигая створки ширмы и являя взору изумленного хозяина великолепный дворцовый интерьер с яшмовыми колоннами, барельефами и картинами великих мастеров.
— Ну а ваша мебель? — господин Бернар.
— Вот она, — ответил молодой человек, указывая на роскошную обстановку «дворца», который он только что купил во дворце Бюльона, где распродавались декорации для любительского спектакля.
— Сударь, мне хочется верить, что у вас есть мебель и посолиднее этой…
— Как! Да ведь это чистейший Буль!
— Вы сами понимаете, мне нужен залог.
— Помилуйте! Целый дворец — для вас недостаточный залог за какую-то мансарду?
— Нет, сударь, мне нужна мебель, настоящая мебель красного дерева.
— Увы, не в золоте и не в красном дереве счастье, как сказал древний мудрец. Кроме того, я не терплю красного дерева. Это дурацкое дерево. В наше время оно имеется у всех.
— Короче говоря, есть у вас, сударь, хоть какая-нибудь мебель?
— Нет, она занимает слишком много места. Как только заведутся стулья, не знаешь, куда сесть.
— Но есть же у вас кровать? На что вы ложитесь?
— Я полагаюсь на провиденье, сударь.
— Простите, еще вопрос, — продолжал господин Бернар. — Скажите, пожалуйста, какова ваша профессия?
В эту минуту во дворе показался носильщик со второй партией пожитков молодого человека. Среди вещей, висевших за спиной носильщика, виднелся мольберт.
— Сударь! — в ужасе вскричал папаша Дюран, указывая хозяину на мольберт. — Он художник!
— Живописец! Так я и знал! — воскликнул господин Бернар, и волосы его парика поднялись от ужаса. — Художник!!! Так вы не навели справок об этом молодом человеке? — обратился он к швейцару. — Так вы не знали, чем он занимается?
— Что поделаешь, — отвечал бедняга. — Он дал мне пять франков въездных, мне и в голову не пришло…
— Долго это будет продолжаться? — наконец молодой человек.
— Раз у вас нет мебели, сударь, я не могу сдать вам комнату, — сказал господин Бернар, поправляя на носу очки. — Закон разрешает не пускать в дом жильца, который не предоставляет никаких гарантий.
— А мое честное слово? — возразил художник с достоинством.
— Оно ценится меньше мебели… Ищите себе квартиру в другом месте. Дюран вернет вам въездные.
— Гм? — промычал в недоумении швейцар. — А я их уже положил на книжку.
— Помилуйте, сударь. Но ведь не могу же я сию минуту найти другую комнату. Приютите меня хотя бы на сутки.
— Обратитесь в гостиницу, — ответил господин Бернар. — Впрочем, — спохватился он, внезапно осененный Удачной мыслью, — если хотите, я могу вам сдать комнату, которая вам предназначалась и где осталась мебель моего должника, но только как комнату меблированную. Однако в таких случаях, как вам известно, плата вносится вперед.
— А вы сначала скажите, сколько требуется за эту конуру? — ответил художник, очутившийся в безвыходном положении.
— Помещение вполне приличное. Плата, принимая во внимание все обстоятельства, будет двадцать пять франков в месяц. Деньги вперед.
— Что деньги вперед — это вы уже сказали. Такие слова не заслуживают того, чтобы их повторяли дважды, — отвечал молодой человек, роясь в кармане. — Найдется у вас сдача с пятисот франков?
— Что? — изумился хозяин. — Как вы сказали?
— Ну, с полтысячи, другими словами. Вы никогда не видели такой ассигнации, что ли? — художник, помахав кредиткой перед глазами хозяина и швейцара, которые при виде ее совершенно оторопели.
— Сейчас разменяю, — почтительно ответил господин Бернар. — С вас только двадцать франков, так как Дюран должен вернуть въездные.
— Пусть оставит их себе, — ответил художник. — Только пусть каждое утро докладывает мне, какой сегодня день, какое число, какая четверть луны, какая ожидается погода и какая у нас форма правления.
— С удовольствием, сударь! — вскричал папаша Дюран, сгибаясь под углом в девяносто градусов.
— Так-то вот, почтенный. Вы будете заменять мне календарь. А пока помогите моему носильщику внести вещи.
— Сию минуту пришлю вам расписку, сударь, — сказал хозяин.
В тот же вечер новый квартирант, художник Марсель, расположился в комнате беглеца Шонара, которая теперь преобразилась во дворец.
А вышеупомянутый Шонар тем временем носился по Парижу в поисках денег.
В умении занимать Шонар достиг подлинного искусства. Предвидя, что ему придется «прижимать» иностранцев, он постиг науку добывания пяти франков на всех языках земного шара. Он досконально изучил все увертки, к коим прибегает металл, ускользая от тех, кто за ним гонится, как капитан знает часы прилива и отлива, так и Шонару было известно, в какие дни «вода» на высоком или на низком уровне, то есть когда его друзья или знакомые получают деньги. Поэтому в некоторых домах при его появлении не говорили: «Вот господин Шонар», — а восклицали: «Оказывается, сегодня первое (или пятнадцатое) число!» Для облегчения и упорядочения сбора подати, которую он в силу необходимости взимал с состоятельных людей, Шонар составил таблицу, где в алфавитном порядке значились все его друзья и знакомые, проживающие в том или ином районе города. Против каждого имени значилась сумма, какую можно занять у этого человека в зависимости от его состояния, дни, когда он должен быть при деньгах, а также часы обеда и ужина, и меню, обычное для данного дома. Кроме того, Шонар вел книгу, куда тщательно заносились все занятые им суммы, вплоть до самых ничтожных, ибо он не хотел, чтобы общая сумма его долгов превысила наследство, которое он надеялся со временем получить от дяди-нормандца.
Задолжав человеку двадцать франков, Шонар на этом останавливался и всякий раз отдавал долг целиком хотя бы для этого ему пришлось занять у других лиц, коим он должен был меньше. Поэтому ему никогда не отказывали в кредите, он называл его своим перемежающимся долгом, а так как всем было известно, что он при первой же возможности возвращает деньги, то его всегда охотно выручали.
Но на этот раз, отправившись на поиски семидесяти пяти франков в одиннадцать часов утра, он при содействии букв М, В и Р. своего знаменитого реестра, набрал лишь одно ничтожное экю. Остальным буквам алфавита, как и Шонару, приспело время погашать долги, и они не могли помочь ему.
В шесть часов неукротимый аппетит так зычно заявил о себе, словно ударили в колокол, приглашающей к обеду. В это время Шонар находился у Менской заставы, где проживала буква У, Шонар зашел к букве У, здесь для него всегда ставился прибор (в те дни, когда вообще ставились приборы).
— Вы к кому, сударь? — спросил его швейцар.
— К господину У, — отвечал художник.
— Его нет дома.
— А супруга?
— Тоже нет дома. Они поручили передать тому, кто к ним придет, что нынче обедают в гостях. Но если вы тот самый, кого они ждали, вот вам адрес, который они оставили.
И он протянул Шонару клочок бумаги, на которой рукою У было написано:
«Мы отправились обедать к Шонару, улица такая-то, такой-то дом. Приезжай туда».
— Отлично, — сказал Шонар, уходя. — Когда случаю вздумается пошутить, он сочиняет презабавные водевили!
Тут он вспомнил, что неподалеку, на Менском шоссе, есть кухмистерская, известная в кругах захудалой богемы под названием «Мамаша Кадэ», где ему раза два-три довелось недорого закусить. Он направился в это заведение. Обычными посетителями ресторанчика являются возчики с Орлеанской дороги, певички с Монпарнаса и первые любовники от Бобино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38