Он принялся натягивать одежду, которая высохла лишь местами, и подумал, что спал он, наверное, не так долго, как ему показалось вначале.
Голова отходила от сна дольше, чем тело, но наконец и она заработала. И Матье вспомнил слова старого советника.
Как бы он, Матье, поступил, если бы старик не застал его своим вопросом врасплох? И как он поступит, когда снова увидит советника? Имеет ли он право молчать? Если он носит в себе заразу, он наверняка уже передал ее другим. А ведь тут малыши, и, может, из-за него они умрут так же, как умирают дети в бараках.
– Первые же холода убьют заразу.
Матье несколько раз повторил эти слова отца Буасси, но внутри него звучал другой голос:
«Будь ты проклят… Ты не захотел увести меня с собой, так пусть страшная болезнь нападет на тебя и на всех тех, к кому ты только подойдешь!»
Голос был резкий, металлический, и перед ним возникали глаза Антуанетты.
Он шагнул было к двери, как вдруг она тихонько отворилась. Вошел Безансон, поглядел на постель и шепотом проговорил, замахав своими большими руками, в которых он что-то держал.
– Дай ему поспать. Молодой еще… Я пришел, чтоб подбросить дровишек. Ты проспал всего два часа – маловато.
– Хватит, – прошептал Матье.
– Поесть хочешь?
– А почему бы и нет?
Добряк Безансон положил на угли пару чурок, огонек снова запел, и яркие, гибкие языки пламени потянулись к стволу дымохода.
– Не боишься, что все вспыхнет?
– Нет, – ответил Безансон, – эти трубы купались у меня в жирной глине. Сам придумал.
Он старался сдержать смех, пока они не вышли и не затворили дверь. А на улице рассмеялся и сказал:
– Ты знаешь все про лошадей и про повозки, а я знаю, как строить. И даже есть у меня собственные рецепты, которые я никому не передаю. Они – на вес золота. Иные прямо заходятся от злости.
Безансон замолчал и, внезапно помрачнев, посмотрел на Матье. «Сейчас он заговорит про чуму, – тотчас подумал возница, – Мари небось рассказала ему, откуда я».
Наверное, тревога отразилась в его глазах, потому что Безансон спросил:
– Ты догадался, о чем я собираюсь тебе сказать?
Матье, не выдержав его взгляда, опустил голову.
– Слишком он был слаб, – продолжал Безансон. – И цирюльник ничего не мог сделать, чтоб ему полегчало. Вот уже почти час, как он умер. Но все равно незачем было вас будить и говорить вам.
Матье невольно перевел дух. А Безансон продолжал:
– Знаешь, жена его держалась молодцом. Сейчас она у матушки Малифо. Славная старуха. Забрала к себе Мари с обоими малышами – они совсем замучились. Хорошо еще, что у нас осталось две коровы. В такие холода да при том, что сена – кот наплакал, они много не дают, но детишкам хватает.
Матье становилось все больше не по себе. И когда Безансон спросил его, родственник ли он покойному, Матье, поколебавшись с минуту, хрипло ответил:
– Нет… Это мой друг.
Безансон похлопал его по плечу, и дружеское тепло его слов вконец смутило Матье.
– Давай, держись, старина, – сказал Безансон, по-прежнему не догадываясь о правде. – Мы живем в чудные времена. Сегодня он, а завтра, может, ты, или я, или все, кто тут есть… И прекратись сегодня вечером война и уйди все солдаты, мы не избавимся ни от голода, ни от чумы так легко, как все это на наш край навалилось.
За селением двое мужчин расчистили снег и копали теперь мерзлую землю, часто отбрасывая лопату и беря топор, чтобы перерубить корни. Безансон хотел было удержать Матье, но тот сразу направился к ним. А подойдя поближе, сказал:
– Дайте-ка мне.
– Знаешь, земля нынче твердая, – заметил крепкий молодой парень.
Матье чуть было не сказал ему, что привык копать, но вовремя прикусил язык.
– Кому же, как не мне копать для него… – лишь проговорил он. – Друг мне он был.
Те двое отошли и дали Матье инструменты. Превозмогая боль, сковавшую руки, плечи, ноги, он спрыгнул в яму и принялся работать заступом, самоотверженно, как никогда. Сама усталость подстегивала его. Он источал ярость, которая тут же оборачивалась против него самого. Казалось, он стремился искупить какую-то ошибку. Смыть трудом и потом то, в чем никому не осмеливался признаться.
Матье снова впдел перед собой Жоаннеса – там, возле чумного кладбища. Тогда он возненавидел этого незнакомца. А теперь вот копает для него могилу. А там, в бараках, возможно, отец Буасси тоже копает могилы, думая о Матье и удивляясь его низости. Святой отец, Антуанетта, которая, верно, до сих пор проклинает его и старается наслать на него болезнь. На мгновенье Матье показалось, что веточка омелы жжет ему кожу.
У него снова возникло желание от нее избавиться, но он подумал, что теперь уже не имеет на это права. Если омела сберегает его, она сбережет и тех, кто с ним рядом. И Матье обречен носить ее всю жизнь, потому что Антуанетта, конечно же, подкараулит издали тот миг, когда он поддастся искушению и сорвет омелу, и тут же нашлет на него болезнь. Против воли перед глазами его возникло ее тело и те мгновения, что он пережил с ней. И он стал копать еще яростнее и быстрее, точно желая забыться.
– Ты так надорвешься, – заметил Безансон. – Дай я хоть топором поработаю, чтоб согреться.
Вконец измученный, Матье отложил инструмент и прислонился спиной к земляной стене, а Безансон, спрыгнув в яму, протянул ему бутылку. Матье сделал хороший глоток и, глядя на Безансона, который легонько водил камешком по лезвию топора, начал:
– Послушай, Безансон, надо мне кое в чем тебе покаяться.
Тот поднял на Матье глаза, секунду посмотрел на него и, видя, что возница с трудом подыскивает слова, похлопал его по плечу и сказал:
– Можешь ничего не говорить, старина. Я ведь, понимаешь, тоже поездил и кой-чего понимаю.
Опять Безансон его не так понял, но у возницы и на этот раз не хватило духу признаться.
Махая топором, так что куски корней величиной с две ладони, разлетались в разные стороны, длинный Безансон продолжал говорить:
– Мы его здесь оставим, но ему не будет одиноко. Мы уже похоронили тут нашего кюре, двух стариков и ребенка. Кабы не снег, ты увидал бы их кресты. Когда люди вернутся, их отыщут. Они не сгинут навеки, как те, что сгорели в своих домах. И я тебе скажу: по мне лучше лежать тут, в лесу, чем превратиться в пепел под обломками. Так оно больше по-христиански. И по мне лучше лежать здесь, чем с чумными… Говорят, когда их много, по десять покойников в одну могилу кладут, а то и больше… Вдесятером в одной яме – что ни говори, а это не жизнь для порядочных мертвецов!
Смех Безансона скатился на самое дно ямы. Безансон вырвал корень, разрубленный двумя меткими ударами, и швырнул его на кучу земли. Трудно было Матье снова браться за заступ. Стиснув зубы, он принялся копать, в то время как Безансон, устроившись в противоположном углу, продолжал говорить:
– Мертвецам тут совсем неплохо среди деревьев. Перво-наперво, деревья поют чуть дунет ветерок. Птиц кругом – полно. Дождь не так мочит, а потом, когда холмик сравняется с землей, – ты и вовсе в лесу. В общем, совсем недурно, не хуже, чем еще где.
Безансон засмеялся и продолжал:
– А для подмастерья, вроде меня, лучше всего помереть на строительстве. Я только никогда об этом не мечтал, сам понимаешь, при нынешних-то делах. А ты небось не чаешь отдать богу душу под какой-нибудь повозкой? Господи ты боже мой, возница на веки вечные! Ну и ну, вот так дела!
Долго еще Безансон рассказывал о том, что мертвые могут подниматься вместе с соком по жилам деревьев, потом заговорил о ветрах и сказал, то и дело заливаясь смехом, что всех их окрестил, точно они – его артельные. И назвал их имена, да только Матье уже не слушал его. Он работал, как вол, и видел перед собой лишь ясные, как родник, глаза иезуита. Родник, вода в котором потемнела с той поры, как Матье ушел от него. Родник, который все больше и больше притягивал его к себе.
Когда яма была достаточно глубокой, так что волки уже не могли бы раскопать трупы, они отправились поесть в довольно просторную хижину, где Матье познакомился еще с десятком жителей селения. Мари, Пьер и малыши тоже сидели там. У всех глаза были красные. Безансон сразу, как вошел, подхватил на руки малышей и расцеловал. Потом поцеловал Мари и Пьера. Матье подошел следом за ним и, ни звука не говоря, проделал то же самое.
Когда он прижал Мари к груди, она прошептала ему на ухо:
– Спасибо. Вы так много сделали… И без вас мои малыши наверняка погибли бы.
Она громко зарыдала и упала на скамью, закрыв лицо руками. Матье опустил голову и сел туда, куда указал ему Безансон, – рядом с ним, на скамью, где уже сидели двое. Советник встал, и вслед за ним все остальные. Склонив голову над длинным столом, занимавшим середину комнаты, все перекрестились и прочитали молитву.
Однако возница, глядя на этих людей, видел перед собой других – те тоже стояли посреди барака и произносили ту же молитву вслед за отцом Буасси.
21
Все жители лесного селения присутствовали на похоронах Жоаннеса. Седовласый старик прочел молитвы и увел Мари, Пьера и Матье в свою хижину, где его жена сидела с двумя малышами. Сумерки сгущались – они наползали из-за деревьев, которые за этот ветреный день совсем оголились.
– Сегодня ночью, – сказал старик перед тем, как уйти к себе, – придут волки. Тем, кто будет сторожить лошадей, надо хорошенько следить за кострами.
Безансон пошел распорядиться и вскоре вернулся, присоединившись к остальным, сидевшим у глинобитной печки. Отблески огня плясали на лицах.
– У нас мало свечей, – сказал старик, – но вечерами делать особенно нечего, так что это не слишком нам мешает.
Как только Безансон сел, советник обвел всех внимательным взглядом и сказал:
– Мы живем общиной. Послезавтра мы выходим в кантон Во. С общего согласия. Благодаря Добряку Безансону, путешествие наше подготовлено хорошо. Осталось доделать всего одни сани…
Безансон поднял руку.
– Хорошо, – раздраженно сказал старик, – но ты бы мог дать мне закончить… Так что?
– Трое саней, ежели считать два ихних фургона, которые тоже надо приспособить.
– Вот я и собирался к этому перейти.
– Тогда вы уж меня извините, – сказал Безансон.
Старец прикусил нижнюю губу, собираясь с мыслями, и продолжал:
– Итак, раз мы живем общиной, мы и принимаем решения сообща. Я спросил, можете ли вы ехать с нами… И все ответили мне согласием.
Взгляд советника обратился к Мари, потом к малышам, которые жались к ее коленям. Его высохшая, чуть дрожащая рука потянулась погладить детские головки.
– Ваше горе никого не оставило равнодушным, – сказал он голосом, в котором слышалось волнение. – То, что вытерпели наши люди, не ожесточило их сердца. Они, знаете ли, остались чуткими… Только вот…
Старик запнулся. Он явно был смущен. Посмотрел на супругу – маленькую, сухонькую, немощную старушку с обтянутым личиком, бледность которого подчеркивал черный платок. Она качнула головой и тонким, вполне соответствующим ей голоском проговорила:
– Нужно сказать. Это же всем понятно… Они не должны обижаться.
Советник подождал, пока Безансон подкладывал в печку дрова, потом, откашлявшись и сплюнув в огонь, сказал:
– Так вот, все согласны, но при одном условии: вы должны дать слово, что эти последние дни никак не знались с чумой… Я уже задавал этот вопрос Гийону, но обязан спросить и вас.
Матье, который до сих пор смотрел на старика, опустил глаза, затем поднял их на Мари и встретился с ней взглядом. Ее прекрасное печальное лицо было совершенно спокойно. В глазах играли отблески огня, и смотрели они куда-то вдаль, сквозь Матье. Выждав с минуту, она негромко произнесла:
– Мы едем из Старого Лои, что посреди леса Шо. Даже когда чума подобралась к Долю, у нас в деревне ее не было, а по дороге мы никуда больше не заезжали.
Мари умолкла, и пока она молчала, Матье казалось, будто глаза ее стремятся сказать ему тысячу разных вещей, которых ему никогда не понять.
– А теперь, – продолжала она, – я должна вам признаться, что по пути сюда – из-за тумана и потому что мы старались обходить большие дороги – мы заблудились. И нам попался человек, который копал землю среди поля. Он показал нам путь… А потом сказал, что он – могильщик из саленских чумных бараков… Тогда мужчины хлестнули лошадей, и мы поскорей от него уехали.
Воцарилось тяжкое молчание. Дети дремали, положив головки на колени Мари. Советник обвел глазами присутствующих и взгляд его, казалось, вопросительно остановился на Безансоне. Тот пожал плечами.
– Да все мы наверняка знавались с чумой, хоть знать об этом не знали, – сказал он, безнадежно махнув рукой. – И куда ближе, чем они. Так вот я и говорю, что если бы болезни суждено было к нам явиться, она уже давно была бы тут. Да и потом, с наступлением зимы чума вот-вот кончится… Мое мнение такое: нечего об этом и говорить. Не станем же мы бросать этих людей из-за того только, что они издали видели могильщика и, кстати, не больного!
Безансон произнес это громко, и когда он умолк, тишина, в которой гулял лишь ветер, показалась еще более гнетущей. Старик оглядел всех и сказал:
– Безансон прав. В своих странствиях он обрел великую мудрость и глубокое знание людей. – Он рассмеялся. – А заодно и в ремесле своем преуспел.
От рулад Безансонова смеха затрещали стены хижины и вздрогнули дети.
– Хорошо, – продолжал старик, – завтра на рассвете ты пойдешь за железом. И за день авось переделаешь их фургоны в сани.
– Я помогу тебе, – сказал Матье.
– Я тоже, – подхватил Пьер.
– Да, – сказал Безансон, – в рабочих-то руках у нас тут нет недостатка, вот материалы – другое дело. Но не беда, найдем чего-нибудь и для ваших фургонов.
Они заговорили о предстоящем пути, но возница из Эгльпьера уже не слушал их. Он пристально смотрел на языки пламени, что вздымались над поленьями и вновь опадали, сливаясь в один длинный огненный язык, который, извиваясь, терялся в черной трубе дымохода. Время от времени Матье поднимал глаза на Мари. И каждый раз, как взгляды их встречались, Матье испытывал глубокое волнение. Лицо Мари выражало одновременно отчаяние и глубокий покой. И вместе с тем в нем была безграничная чистота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32