— Клянись, Шавлег, мстить вместе со мною за кровь Чиабера. Ты молочный брат Чиаберу и вкушал с ним пицверцхли.
— Я поклялся еще над его могилой… Не надо нам ни креста Христова, ни царя Георгия, ни спасалара Звиада, ни католикоса Мелхиседека. Мцхета и Уплисцихе — очаги лицемерия и двоедушия так же, как и Византион. Греки хотят принудить нас отречься от наших капищ и молиться в их церквах. Они разорили молельни наших предков, всунули нам в руки свои иконы и кресты. Стоит лишь перестать молиться их богу и заговорить о наших
богах, как они начинают бранить нас еретиками, язычниками и соглядатаями.
…Вот почему Колонкелидзе и я — мы хотели свергнуть царя Георгия и посадить на престол Чиабера. Мы заняли бы тогда Мцхету, осадили Уплисцихе, взяли бы крепости Тмогви и Фанаскерти. Царицу мы заточили бы в монастырь Бедиа, помирились бы с эмиром в Тбилиси, восстановили бы Армази и Зедазени, католикоса Мелхи-седека и всех черноризых лазутчиков принесли бы в жертву над могилой Картлоса. Но ты в это время оказался в плену в Мцхете. Не одобрял я твоей поездки в Мцхету на Новый год…
— Горе нам! — повторял Мамамзе и бил себя рукой по голове.-Ах, если бы вы осуществили свои намерения, царь Георгий обезглавил бы меня. Если бы не схватка с проклятым медведем, я сумел бы сбежать с охоты.
— Георгий — враг Византии, но он не всегда тверд, колеблется между католикосом и Фарсманом Персом. Некоторые думают, что Георгий заботился о судьбе икон, поверженных Колонкелидзе. Нет, не это, а возможность женитьбы Чиабера на Шорене бесила его. Три года назад он впервые увидел Шорену на престольном празднике в Мцхете. Он забыл свой сан, отстал от царицы и католикоса со свитой и как мальчишка бегал за нею и Чиабером. Когда мы собирались уезжать, он бросился к Шорене, подсадил ее на коня и, скрываясь за конем, приподнял подол платья и поцеловал ей ногу. Чиабер не видел этого, так как в это время тоже садился на коня. На похоронах Чиабера я следил за царем. Он только и глядел, что на скорбную Шорену. А на сороковой день приехал на поминки, чтобы снова увидеть ее.
Эристав Мамамзе встал и взял в руки меч Чиабера. Он вонзил его острием в стол, покрытый ковром, и обратился к Тохаисдзе:
— Клянись мне, Шавлег, отныне жить для того только, чтобы мстить Георгию за кровь Чиабера.
— Клянусь святыней моих предков отрубить, как змее, голову Георгию, — произнес Шавлег Тохаисдзе и поднял вверх свою косматую черную десницу.
Мамамзе вспомнил свой сон.
На другой же день он послал Шавлега Тохаисдзе к Талагве Колонкелидзе сообщить ему подробно обо всем. Условились, что Колонкелидзе спустится в долину Араг-вы и они соединенными силами осадят Уплисцихе и Мцхету. В тот же день Мамамзе вывел.Бордохан из темной землянки, снял с себя траур и сказал жене, что выдает дочь Кату замуж за Шавлега Тохаисдзе.
Взволновалась Бордохан, вспомнила она про желание царя, переданное ей Мелхиседеком, — выдать Кату за Таричисдзе — и осмелилась возразить мужу:
— А что же скажет царь?
— Я сам буду держать ответ перед ним.
XV
В лунную сентябрьскую ночь из бойницы крепости Мухнари дозорный заметил всадника, беспощадно гнавшего коня по направлению к Мцхете.
Дозорный поднялся на вышку и тихо свистнул. Три тени с копьями в руках выступили из ворот крепости навстречу всаднику.
Неизвестный на взмыленном латном коне потребовал свидания с начальником крепости. Его ввели в помещение; он поразил всех своим видом: в монашеской одежде, облепленный репьями — репьи были у него даже на шапке, в волосах, усах и бороде, — он походил на лешего.
Он хотел говорить наедине с начальником крепости. Когда начальник удалил караульную охрану, неизвестный снял папаху, и на голове его блеснул шлем. Он обнажил голову, вытер пот со лба. Под его монашеской рясой поблескивал панцирь.
Начальник крепости удивился монаху в рыцарских латах. Неизвестный, требовал, чтобы его немедленно провели в город и сегодня же допустили к Звиаду-спасалару.
Звиад поздно вернулся из Уплисцихе. Но его разбудили, так как монах отказывался говорить с другими.
Это был лазутчик спасалара, настоятель Цхракарско-го монастыря Серапион.
— Талагва Колонкелидзе вновь повел дружины ди-дойцев и галгайцев на Пхови, — сообщил он, — сжег иконы и кресты, разрушил церкви, а священников и монахов кого повесил на колокольнях, кого сбросил со скал. Ночью он поджег храм в Цхракари.
Серапион по веревочной лестнице спустился с утеса и бежал лесом под покровом ночи. В Херки ему дали коня, и вот он прискакал в Мцхету. С большой дружиной собирается Колонкелидзе спуститься в Арагвское ущелье. Силы кветарского эристава в этом году вдвое превосходят прошлогодние.
Лазутчик не мог ничего сообщить о намерениях Ма-мамзе. Знал он лишь о том, что Мамамзе выдает свою дочь Кату за Тохаисдзе.
Георгий со своим двором находился в Уплисцихе, и поэтому Звиад на другой же день направился туда. Царь созвал совет старейшин.
Во все эриставства были разосланы гонцы и скороходы. К девятому октября должны быть стянуты готовые к походу войска.
До глубокой ночи заседал совет. Было решено, что Звиад-спасалар немедленно выступит на Пхови, а через шесть дней сам царь поведет остальные войска. Звиаду было предписано выслать передовой отряд, который, обойдя Кветари с севера, закроет ворота в ущельях пховских гор и дойдет до крепости Торгами. Ему же было приказано по возможности избегать кровопролития, от крепостей брать заложников, не разрешать грабить население, добычу брать только доспехами и оружием, отпускать на волю брошенных в тюрьмы священнослужителей и монахов. Войско Звиада должно следовать за передовым отрядом и не начинать осады Кветарской крепости до прибытия царя. Царь знал, что Звиад-спасалар не пощадит всей дружины, а возьмет неприступную Кветарскую крепость.
Георгий учитывал и то, что если не выманить Колонкелидзе из крепости, то он запрется в ней, и тогда зимой в горах войска без провианта не смогут вести длительную, до весны, осаду крепости.
Звиад был доволен, что предположения, высказанные им царю и Мелхиседеку, сбылись — «нет, никогда не выпрямить собачьего хвоста». Он предложил немедленно по вступлении в Пхови разрушить несколько крепостей, сжечь села, повесить старейшин, нагнать на жителей
страх и только, после этого взять у запуганного населения заложников. И если Колонкелидзе выйдет ему навстречу, Звиад легко мог запереть его в каком-нибудь ущелье и уморить голодом всех до одного мятежников.
Царь Георгий, трое зриставов и Мелхиседек не одобрили плана Звиада. Не, стоило обострять отношения с населением — ожесточившись, народ будет защищать Колонкелидзе.
Девятого октября к Уплисцихе были стянуты царские войска, дружины из Тао и Кларджети, ратники из Самцхе и Нижней Картли. «И поднял царь знамя, победоносно носимое Вахтангрм Горгасалом, и передал его Звиаду-спасалару. Он проверил готовность войск к битвам и добротность их коней». (Из летописи «Жизнь Грузии»)
На следующий день до рассвета войска выступили из Уплисцихе и двинулись от Мцхеты вверх по Арагве к Гудамакари.
Замок Корсатевела остался слева. У крепости Ларгвиси Звиад разделил войско на две части; начальником передового отряда, направляемого к северу, назначил Кахая — военачальника самцхийских дружин.
Кахай шел справа от Цроли с целью занять перевалы пховских гор. Дружины Звиада должны были обогнуть крепость Очани. Если начальник крепости даст заложников, Звиад легко нагонит дружины Кахая, и тогда они, соединившись, пойдут дальше вместе до крепости Торгвай и, таким образом, сумеют отрезать от Пхови дидойцев.
XVI
Ласково грело осеннее солнце. Кудахтанье куропаток раздавалось на горных склонах. Стаями шли птицы вверх по склонам, шуршали в кустах полыни. Заберется стая куропаток на холм и застынет в ожидании, но закричит вожак — и взлетает вся стая, за ней другая, третья, и по всему глубокому ущелью разносится непрерывное кудахтанье.
По узенькой тропинке едет верхом юноша. Его стройную фигуру облегает пховская одежда, на голове — пховская шапка, за спиной висит щит, на левой руке сокол, более двадцати перепелов нанизаны головками на ремешок у его пояса.
Лошадь вяло мотает головой. Устало трусит по тропинке. Сокол водит хищными глазами по сторонам, прислушивается к кудахтанью куропаток.
Беззаботно напевает юноша, подымаясь в гору:
Харало, Хариаралуу,
Харало, Хариаралуу…
Нет, не смирить до конца
Волка, орла, храбреца…
Харало, Хариаралуу…
За ущельем по тропинке, идущей в гору, едет верхом по самому краю скалы женщина в иховском платье. Она резко осаживает лошадь.
— Константин! Хау! Константин! — кричит женщина.
Прикрывая глаза ладонью, она оглядывает плоскогорье, раскинувшееся на западе, снова поворачивается к ущелью и зовет во весь голос:
— Константин! Хау! Константи-и-ин!…
Харало, Хариаралуу,
Волк не оставит в покое овец.
И всегда удал храбрец.
Харало, Хариаралуу…
Юноша пел, неторопливо поднимаясь по тропинке. Шумела река на дне ущелья, кричали куропатки, а юноша все напевал:
Харало, Хариаралуу,
Удаль проявит храбрец.
Будет орел наповал
Бить свои жертвы меж скал.
Испугавшись крика женщины, стая куропаток метнулась под гору и, озабоченно клохча, исчезла с гребня горы.
Вороны с карканьем поднялись с развалин ближней молельни и закружились в воздухе, покрывая чернильными пятнами небо.
Юноша перестал петь и прислушался к зову женщины.
— Торопись, гони лошадь! — кричала она и махала ему рукой.
Юноша погнал лошадь, но на руке у него сидел сокол, и он не мог пуститься вскачь. Женщина стала звать его еще настойчивее, и он пришпорил лошадь, придерживая правой рукой сокола.
Женщина подъехала к самому краю утеса и стала наверху, над головой едущего по подъему юноши.
— Гони лошадь, сообщи в крепость Очани, что идет царское войско. Потом скачи на Кветари и извести эри-става, чтобы поспешил на помощь Очани! — прокричала она.
Юноша подъехал к ней, передал ей сокола, ласково погладил его от шеи до хвоста, поправил ему перья, показал, как усадить его на левую руку, Снял с пояса ремешок с перепелками и передал женщине.
Сокол нахохлился, и метнул взгляд своих янтарных глаз на нового хозяина.
— Мне, сынок, не поспеть за тобой, кувшины у меня побьются в хурджине. Поезжай напрямик, через Воронью балку.
Юноша приподнялся в седле, встал на круп лошади. По той стороне ущелья, вдоль гребня, двигалось войско. Шлемы сверкали на солнце. Он бросился в седло и погнал лошадь.
Женщина сняла с головы платок, осторожно завернула в него сокола, оставив открытой лишь его голову, сунула его за пазуху, ремень с дичью подвязала к поясу и тронула загнанную клячу.
XVII
Как только показалась крепость Очани, Звиад снова разделил свое войско на два отряда; предводителем одного он поставил Фанаскертели,азнаура из Тао, командование другим отрядом взял на себя. Фанаскертели должен был обойти крепость с севера, со стороны священной рощи.
Звиад знал заранее, что пховцы никогда по собственной воле не вступят в священную рощу. Он с войском двинулся по ущелью и, поравнявшись с Очанской крепостью, начал быстро подниматься вверх.
Если им дадут заложников, они пойдут дальше, если же нет, они клещами зажмут врага. С севера к Очанской крепости подступали холмы, с запада и востока — неприступные скалы, с юга — чуть покатое плоскогорье, которое замыкалось руслом высохшей горной речки. Вдоль русла рос редкий лес, местами встречались заросли шиповника и колючего кустарника.
Ущелье было столь глубоко, что всадник легко мог в нем скрыться. Ратники, поднимаясь вверх по ущелью к плоскогорью, могли ехать лишь тропинками, протоптанными скотом.
Звиад неоднократно бился с сарацинами и по опыту знал, что если в тылу конницы, атакующей врага, находится овраг, то это удерживает ее от отступления. Сарацины даже искусственно рыли такие овраги. На этот раз сама природа помогала полководцу.
Звиад приказал каждому второму всаднику оставить коня в овраге и пешим следовать за конным товарищем— одним с копьями, другим с арканами и третьим с пиками.
Спасалар учитывал преимущество горцев, он знал, что пховцы и дидойцы сидели на крепконогих горских конях. У него было правило: при сражении с конницей поражать прежде всего коней врага копьями или ловить их арканами.
Раньше чем Константин успел доскакать до Очани, начальник: Очанской "Крепости узнал уже от дозорных о приближении войска спасалара. Едва дозорные заметили вступивших в ущелье врагов, как в Очани ударили в набат. На террасах башен развели костры. Дружина выступила навстречу врагу.
С севера через священную рощу крались ратники Фанаскертели. Войско Звиада не могло остаться незамеченным в редком вязовом лесу.
В одно мгновение плоскогорье заполнилось пховскими и дидойскими всадниками. Дидойцы первыми встретили грудью вражеских всадников. Они перебили коней у передового отряда. Вязовый лес и заросли кустарников мешали развернуться битве — ратники Звиада не могли пустить в ход мечей.
Узкое ущелье заполнилось воинами Звиада. На взгорье вели только немногие тропинки, и всадники наскакивали друг на друга. Дидойцы встречали их на подъемах и беспощадно били людей и коней. Пронзенные стрелами и копьями, падали всадники, скатываясь в ущелье. Напуганные кони становились на дыбы и с ржанием бросались с утесов. Откуда-то налетело воронье, заполнило все ущелье и с зловещим карканьем расселось по деревьям. Ржали кони без всадников, стонали раненые, дико кричали пховцы и дидойцы.
Под спасаларом ранили коня. Едущий позади его оруженосец очутился рядом с полководцем. Он копьем ударил дидоиского стрелка и сбросил его с уступа.
Дрогнул левый фланг идущей в гору джавахетской дружины, всадники повернули коней к ущелью. Тогда разгневался Звиад-спасалар, «крикнул ратникам, затрубили царские дружины и ринулись, яко звери, вперед».
Дружины из Самцхе пешком прошли подъем, поднялись на плоскогорье и снова сели на коней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39