Арсакидзе робко процедил сквозь зубы:
— Как тебе сказать…
— Ну что, хотите заказать себе посмертный бюст, а? — Нет, сударь, пока я не собираюсь умирать… Арсакидзе пристальнее посмотрел на хозяина и заметил, что он был навеселе.
Хозяин понял, что сказал лишнее, и потому поспешил добавить:
— Не дай господи тебе помирать, ты еще такой молодой, но, может быть, собираешься увековечить память твоей бабушки или тещи?
Арсакидзе улыбнулся:
— Все они пока здравствуют, сударь.
— А если так, может, пойдем ко мне и выпьем винца.
— Нет, я не пью, сударь… Здесь случилось маленькое недоразумение. Я искал мастера Аристоса Бодокию, и люди указали на твой дом; извини за беспокойство.
— Мастер Бодокия! Какой он там мастер! Он мой тезка, только и всего… А какой он ваятель, он работает каменотесом на стройке Светицховели. Я его работ не видел, но, говорят, он мне подражает. Впрочем, это для меня безразлично. Подражатели не делают чести ни искусству, ни себе. Ему лучше бы горшки лепить или кирпичи обжигать. Какой он там мастер, когда с голоду помирает. Он живет позади часовни, в ветхой лачужке. Недавно у него жена померла от лихорадки и недоедания, и мы, соседи, собрали деньги ей на гроб.
Молчаливый он и уж больно спесивый, я не раз приглашал его выпить со мной немного винца, но он все куда-то спешит. Подумаешь тоже, какой великий мастер!…
Арсакидзе был возмущен разглагольствованиями этого подвыпившего верзилы, но все же сдержался и скромно ответил ему:
— Нет, ты ошибаешься, сударь. Ваятеля Бодокию я хорошо знаю, он настоящий мастер.
— Хе-хе, — захихикал развеселившийся хозяин. — Это ты ошибаешься: истинные мастера никогда не голодают. Все, что не разменивается на золото, просто чушь. Лишь золото прокладывает путь к славе. За навоз еще ни один дурак не платил золотом.
Арсакидзе не любил спорить с глупцами, но на этот раз не выдержал.
— Знаешь, сударь, — сказал он, — иногда и навоз приносит золото. Сам, наверное, испытал: если навозом удобрить виноградник, на другой год получишь много вина и продашь его.
Хозяин пристально посмотрел на Арсакидзе и спросил:
— А кто ты сам будешь?
— Я? На что тебе знать, кто я?
— Нет, все же любопытно, ты не похож на здешних.
— Я каменщик, подручный мастера Бодокии.
— Ага, потому-то так и расхваливаешь его… Какой он там мастер, в прошлом году один епископ заказал ему статую ангела. Между нами пусть будет сказано, этот епископ хотел, чтобы этот ангел хоть слегка походил на его покойную любовницу. Она была тучная, дородная баба с высокими грудями. Бодокия целый год мучился и наконец сделал такого тщедушного, тощего ангела, что епископ так и плюнул на него, а потом мне заказал. Мастер должен без слов уловить желание заказчика, приноровиться к его вкусу, а то с голоду подохнет.
К твоему сведению, я ученик великого мастера Фарс-мана, в Самцхе я помогал ему строить церковь. Я тоже был в юности глупцом. Долго возился с каждой мелочью — известно, католикос Мелхиседек скряга, и у меня ничего не выходило. Выполнял я и побочные заказы епископов и царедворцев, но долго не умел им угодить. Один раз Фарсман, будучи под хмельком, шепнул мне на ухо: «Брось, дурень, глупости. Если ваятель не сумеет подлаживаться к вкусу заказчиков, он далеко не пойдет…
Ложь всегда дороже ценилась, чем правда. При помощи льстецов и лжецов прокладывали себе путь.к славе трусливые цари и эриставы.
Если ты будешь ждать, пока у дворян и епископов появится настоящий вкус, твоих костей не останется. Глупцы те ваятели, которые работают для бессмертия. Если хочешь быть завсегдатаем за пиршественным столом, жизни, работай в меру и старайся побольше врать и льстить. Для истинного произведения искусства надо столько работать и столько крови себе портить, что ни одна работа себя не окупит.
Ври и льсти людям, получишь золото, а золото — это единственная лестница к славе».
Вот что сказал мне Фарсман Перс…
Видно, мои ангелы тебе не понравились?… Говоря по совести, и мне они не нравятся, но зато они нравятся моим заказчикам.
А вот эта спящая царевна и змея как. тебе нравятся?
И он подвел Арсакидзе к барельефу; на нем была изображена спящая красавица, к которой подкрадывалась змея.
— Да, это похоже на настоящее искусство, — сказал Арсакидзе.
— Так вот это я сделал в юности, десять лет работал над этой вещью, — сообщил хозяин. — Здесь она много лет валяется, никто не берет. Я уже решил поставить ее над могилой моей первой любви — девушки, умершей от укуса змеи в Самцхе.
Еще раз пригласил хозяин попробовать его вино но Арсакидзе сказался больным. Тогда великан проводил его к хижине Бодокии и пожелал ему доброго здоровья.
Разъяренные собаки метались за низкой калиткой. Арсакидзе позвал хозяина, но никто не отозвался. Гость заглянул во двор.
На крыльце деревянного домика сидела у люльки старуха в трауре и старалась унять плачущего ребенка.
У самого крыльца мальчик держал козу за рога, крохотная девочка доила ее; еще один маленький полуголый мальчик тут же сидел на корточках и упрашивал девочку:
— Я голоден, Тамрико, дай мне пососать…
Старуха крикнула:
— Потерпи малость, вот вскипятим молоко, напьешься…
Третий мальчишка с деревянной саблей в руке гонялся за нахохлившимся петухом. Четвертый мальчик восседал на козе, По двору метались переполошенные куры.
Старуха закричала:
— Кто там пришел? Уймите собак. Наконец спешился маленький ездок, скакавший на
козле, подошел к калитке и, не отвечая на приветствие Арсакидзе, открыл ее.
Когда Арсакидзе поднялся на крыльцо и рябая старуха заговорила с ним, он заметил, что она слепая.
Старуха учтиво спросила пришедшего,, кто он и зачем пожаловал.
— Я друг мастера Бодокии, хотел его видеть, — сказал Арсакидзе.
— Беда стряслась над нами, сынок, — сказала старуха. — Моя дочь померла на прошлой неделе — не бойся, не от чумы, хотя, да не осудит меня господь, лучше было бы, если бы от чумы она померла, да и всех нас, кстати, взяла бы смерть. Померла она и оставила мне, несчастной слепой старухе, этих ребятишек. Бедный зять не ходит на работу, день и ночь носится по поселку и ищет кормилицу для этого ребенка, но сам посуди, сынок, кто пойдет к нам голодать. Наша буйволица подохла недавно, и тощая коза — одна наша надежда.
У Арсакидзе к горлу подступали слезы, он наклонился и шепнул старухе:
— Протяни мне ладонь, бабушка, и передай вот это мастеру Аристосу— я должен был ему десять золотых и вот принес свой долг…
У старухи из глаз брызнули слезы, и она, протягивая руку, простонала:
— Какой святой прислал тебя к нам в этот вечер, сынок?
— Ничего, бодрись, бодрись, бабушка, передай вот это Аристосу.
— Но все же кто ты, сынок?
— Он знает, бабушка… Спокойной ночи! Сказав это, Арсакидзе поспешил к калитке…
На четвертый день Бодокия явился на работу и рассказал Арсакидзе о странном происшествии. Вот, мол, какой-то божий человек принес ему десять золотых, благодаря этому ему удалось найти кормилицу для осиротевшего грудного ребенка и наладить другие домашние дела.
Арсакидзе выразил удивление по этому поводу и всячески старался отвести от себя подозрение Бодокии.
XLVII
Как— то вечером к западу от Мцхеты появилась на небе неведомая копьевидная звезда.
Фарсман Перс долго следил с террасы дома за этой звездой, и только тогда, когда она исчезла за облаком, он спустился в свою комнату.
Вардисахар раздевалась.
Он подошел и ущипнул жену за голую руку,
— Слушай и запомни: если царь снова пришлет скорохода, скажешь ему, что Фарсман заболел чумой.
— Царь отбыл утром в Уплисцихе, — сообщила Вардисахар.
— Кто тебе сказал?
— Я ходила в Самтавро, там монахи говорили.
— Разве сегодня служили обедню в Самтавро?
— Архиепископ служил…
— О чем болтал Ражден?
— Он говорил, что за наше кощунство господь послал нам чуму, что в Мцхете много язычников и еретиков, которые высмеивают веру Христову.
Фарсман понял, к кому относились слова Раждена.
— А все же, Вардо, в чем он обвинял еретиков?
— В том, что они сомневаются в непорочности святой девы.
Сама Вардисахар была настроена против еретиков и язычников. Она бранила их.
— Узнай я только, кто эти еретики, да я первая забросала бы их камнями! — говорила она.
— Разве непорочность так уж необходима женщине? Ведь вот ты, например, не была невинной, когда выходи-ла замуж, а я тебя люблю больше любой девственницы. Ведь так?
Вардисахар вспыхнула:
— Даже больше, чем дочь Фанаскертели? Фарсман подошел к ней и погладил ее по голове.
— Завтра не выходи в город, Вардо, ты ведь знаешь, среди рабочих Светицховели появилась чума. Один лаз уже умер. Я знаю, ты будешь рада, если всех лазов уне-сет чума. Что ты на это скажешь, Вардо? — сказал он и с улыбкой поглядел ей в глаза.
Он приложил палец к ее подбородку, как раз к тому месту, где была ямочка. Старому Фарсману это место очень нравилось. «Это тавро, наложенное рукою Эроса», — думал он.
Но эта ласка не тронула ее. Она подняла вверх изогнутые, как лук, брови, расстегнула жемчужные застежки на шелковой рубашке и ответила мужу:
— Я пховка и не хочу, чтобы за меня мстили другие. Того лаза, которого ты имеешь в виду, я не уступлю даже чуме.
— Хе-хе-хе! — хихикнул старик, глядя на ее грудь. — Царский скороход укусил тебя в грудь, Вардо? Какой молодец этот царь Георгий! Как хорошо у него выдрессированы гепарды и скороходы! Они кусают как раз тех, кого он хочет искусать сам. Что ты скажешь на это, Вардо?
Женщина нахмурилась еще больше. Она закрыла наполовину обнаженную грудь и растянулась на ложе. Некоторое время она лежала не шевелясь, а потом зевнула и отвернулась к стене. Теброния лежала ничком у порога и храпела. Фарсман поглядел на небо, потом подтащил свою постель к окну и полулежа стал следить за звездами. Снова показалась копьевидная звезда. Некоторое время Фарсман наблюдал за нею. Потом обернулся назад.
Вардисахар лежала не шевелясь.
— Ты еще не спишь, Вардо?
— Нет, — ответила женщина и снова зевнула.
— Будет сильное землетрясение. Только не говори никому об этом и не выходи в город. Возможно, что обрушится караван-сарай, дворцы царя и католикоса обратятся в прах, а Светицховели покатится, как тыква, Ты не ходи никуда! На базар пошли Тебронию…
Вардисахар приподнялась на постели. Она не верила своим ушам. А Фарсман продолжал:
— Возможно, что уже сегодня сатана покачает нас немного, но ты не пугайся, Вардо!
Вардисахар подскочила. — О чем ты говоришь? Может быть, мне одеться?
— Не бойся. Сегодня не должно быть сильных толчков.
Вардисахар вскочила с постели и, босая, забегала по кирпичному полу.
Она опустилась перед иконами в углу. Стала бить себя в грудь, словно каялась в грехах. Клала земные поклоны. Кончила молиться и подошла к Фарсману.
— Не разбудить ли Тебронию?
— Не надо. Она мечтает умереть во сне! Женщина удивилась его бессердечности. Фарсман
снова повернулся к окну и стал спокойно следить за небом.
— Теброния! Теброния! — кричала мачеха падчерице. Теброния продолжала храпеть. Тогда Вардисахар
пихнула ее ногой. Теброния вскочила, испуганно протирая глаза.
Когда ей сказали, что будет землетрясение, она стала искать свои валявшиеся вокруг рубища, крестилась, молила бога спасти мир от этой напасти,
Ее страх заразил и Вардисахар. Она подбежала к сундуку. Наспех выбрала свои платья, шубки, подаренные Шореной, шейдиши, сорочки, шапочки, серебряные лекифы — и подаренные, и краденые. Но вдруг ей показалось, что она не успеет вынести все это во двор. Она позвала на помощь Тебронию. Вдвоем они снова побросали вещи в сундук, ухватились за него, но не могли сдвинуть с места.
Фарсман Перс продолжал следить за звездами. Женщины снова вывалили все имущество из сундука. Вардисахар нагрузила Тебронию, а потом и сама, засучив рукава, принялась таскать свое приданое. Фарсман успокаивал жену, клялся, что сегодня не будет сильного землетрясения, но Вардисахар и слышать ни о чем не хотела. Фарсман повернулся к окну и стал глядеть на багровое небо.
Снова вбежала Вардисахар — она забыла в сундуке медные щипцы для завивки волос.
И когда нашла щипцы, вдруг вспомнила о супруге:
— Встань и выйди в сад, батоно!
Фарсман не двинулся с места. В душе он смеялся над тем, что супруга вспомнила о нем лишь после того, как нашла медные щипцы. Не отрывая взгляда от копьевидной звезды, он крикнул жене:
— Убирайся вон, проклятая баба, а не то потолок сейчас обрушится тебе на голову.
Вардисахар еще не дошла до порога, как дом качнулся, зашатались стены. Тогда вскочил и Фарсман. Босиком пробежал он каменную залу и крикнул упавшей на лестнице жене:
— Быть может, рухнет этот мир, Вардо, и тогда в новом мире меня попросят стать главным зодчим!
— Теброния! Теброния! — кричала Вардисахар. Теброния лежала на земле ничком и плакала. Ветер выл в деревьях, и она не слышала криков
мачехи.
XLVIII
На стене Светицховели солнечные часы показывали семь, когда качнулась земля. Арсакидзе, находившийся на лесах, первым почувствовал толчок. Он быстро спустился вниз и, раскинув руки стал подталкивать камен-щиков к выходу во двор.
На лесах, возведенных вдоль западной стены, сидела кошка и подстерегала там голубей. Вдруг она тревожно замяукала и с молниеносной быстротой прыгнула на землю.
Арсакидзе приказал рабочим немедленно оставить работу. В это время второй раз качнулась земля.
В третий раз. закачалась она с такой силой, что Арсакидзе, который в это время смотрел на храм, показалось, будто храм запрокинулся и накренился. Раздался оглушительный гул, и каменная ограда треснула в трех местах. С криком выбежали лазы и самцхийцы во двор, бросились ниц и стали молиться. Овцы, которых лениво гнала по улице женщина, испуганно заблеяли, и все стадо вмиг разбежалось. Собаки выли. Коровы мычали. Ударили в набат в крепостях Арагвискари и Мухнари. Рабы-воины выбежали во двор. На площадях стали бить в барабаны. В церквах ударили в било несколько раз подряд. Монахи и монахини выбежали из келий.
Всюду слышались плач, мольбы и церковное пение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39