Мелхиседек отверг их и пригласил греков-мастеров из Византии.
Георгий заметил, что представленные ими чертежи храма, обозначали полный отказ от всех канонов грузинского зодчества.
Грузинские архитекторы были многим обязаны византийскому искусству. Но они уже создали свое, самобытное искусство, сочетавшее достижения византийских зодчих с национальными грузинскими традициями. Ничего подобного и в помине не было в новом проекте.
Дыханием пустыни веяло от фигур первосвященников, предназначенных украшать собою приделы храма. Страшная угроза всем человеческим страстям сквозила в фресках Страшного суда. Из пролета купола бесстрастно взирал на мир Христос с иссохшим, израненным телом.
Больше всего возмутила Георгия фреска, где кесарь Василий, увенчанный нимбом, передавал ключи святым отцам церкви, направляемым для обращения Востока.
Георгий, скрыл от католикоса свой гнев при виде этой фрески и молча вышел из залы.
Католикос стал подыскивать, других мастеров, но в это время вспыхнул мятеж пховцев.
Чудо, явленное животворящим крестом, смутило царя Георгия и навело его на размышления. На глазах у него Фарсман Перс отравил крест, Чиабер был отравлен этим крестом, но Колонкелидзе почему-то остался невредим. Что, если в этом случае действовал не яд Фарсмана, а кара самого креста?
Не мог он признаться католикосу в том, что крест был отравлен, и потому не стал расспрашивать, куда именно прикладывались Чиабер и Колонкелидзе.
Смущало его также и еще одно странное обстоятельство: в Мцхетском дворце у царя Георгия находилась серебряная литая икона святого Георгия, принадлежавшая некогда Давиду Куропалату, Икона была прикована цепью к стене в его опочивальне, так как исстари в семье абхазских царей жило предание, что если эту икону не держать на цепи, то она снимется с места и исчезнет. Держали ее на привязи Давид Куропалат в Уплисцихе и Баграт III в Кутаисском дворце.
Еще задолго до пховского мятежа Мелхиседек и царский духовник были озабочены тем обстоятельством, что царь Георгий изо дня в день все более остывал к делам веры. Во всем винили Фарсмана. История с девушкой Фанаскертели окончательно убедила католикоса в необходимости изгнания Фарсмана из дворца. Но для этого следовало раньше укрепить Георгия в делах веры.,
Как раз в день возвращения больного католикоса из Пхови царица уехала в Абхазию, а царь с войском отбыл в Кветарский замок. Темной ночью царский, духовник проник в опочивальню Георгия, сбил замок и снял цепь с иконы святого Георгия. Он украл ее и отнес в Нокорнский монастырь к схимнику Эвдемону. При этом наказал лишь месяц спустя возвестить о том, что икона «сама прибыла» в Нокорнский монастырь.
Царский духовник не ошибся в своих расчетах: вернувшись из Кветари, царь был как громом поражен «бегством» святой иконы из дворца.
Привезли царского духовника. Царь заперся в опочивальне и всю ночь слушал чтение псалмов.
Вскоре католикос поправился. Заметив, что царь снова возревновал к вере, он приказал царскому духовнику читать царю библию, и особенно книгу пророка Даниила, главу четвертую, где говорится о том, как наказал господь Навуходоносора, царя Вавилонского, за разрушение иерусалимского храма.
Затем Мелхиседек сам занялся поучением царя. Он уверял его, что если царь выстроит Светицховели, то господь простит ему святотатство, содеянное им в Олтиси. Все внимание Георгия в то время было поглощено постройкой крепостей. Тмогвская крепость была разрушена землетрясением. Надо было восстановить Клдекари, Кандацихе, Берцихе, крепость Бодоки, крепость Кабери, Колотквири и Ацквери, укрепленный город Одзрахо и Мгелцихе.
Нужно было торопиться с восстановлением крепостей Анакети, Фанаскерти, Болоцихе, Кумурлуси и Тухариси.
Помимо того, Фарсман обязался исправить отбитые у врага камнеметы и тараны и по их образцу построить новые. На все это царю требовалось много средств.
Но Мелхиседек убедил царя, что строительство великолепного храма в столице Грузии будет не в меньшей степени способствовать укреплению мощи страны, чем восстановление крепостей, и царь обещал католикосу выдать средства и рабов для постройки храма.
XX
Тяжело легли кровавые кошмары войн и восстаний на юношеские плечи Георгия.
Известно, у кого не было радостного детства, чью юность отягощали заботы зрелого мужчины, тот всегда грустит об ушедшей молодости. Он легко теряет равновесие и старается наверстать упущенное.
Георгий заболел меланхолией, человеконенавистничество вкралось в его сердце. Рано наскучили ему длинные церемониалы царских приемов и строгий дворцовый этике!. Назойливо жужжали в ушах сначала нудные наставления воспитателя, а затем царицы.Мариам и католикоса Мелхиседека:
— Ты царь и должен…
— Ты царь и обязан…
— Ты царь и помни…
В такие минуты он не хотел быть царем.
Тосковал он и о сыне своем Баграте, отданном,на три года заложником в Византию.
Во время приступов меланхолии Георгий, в сопровождении скорохода Ушишараисдзе и конюха Кохричиедзе, уезжал из Мцхеты за Сапурцле и, бросив коня под каким-либо дубом на попечение слуг, кружил по полям; оставаясь наедине с природой, он искал успокоения сердцу.
Раза два в году — в октябре, когда призывный крик оленя оглашает окрестности, и в пору перелета журавлей-Георгий красил бороду хной, надевал льняную одежду и высокие сапоги, брал с собой тех же друзей детства: конюха Габриэля Кохричисдзе, скорохода Вамеха Ушишараисдзе, а также сапожника Китесу Джуисдзе и пекаря Эстате Ломаисдзе— и, назвавшись Глахуной Авшанидзе, на целую неделю исчезал с ними из Мцхеты. Они охотились в лесах Нареквави и в долинах Ара-гвы.
Ночь, проведенную с пастухами, предпочитал он тогда покою своей опочивальни, наспех зажаренные в лесу шашлыки — оленьему вымени, приготовленному для него дворцовым поваром.
В эти дни Георгий понимал, что мир создан не только для войны.
Густая чаща начиналась в те времена у крепости Гартискари, непроходимые дебри покрывали окрестности Сапурцле и Мисакциери.
По обе стороны Нареквавской балки-тянулись необозримые болота, богатые дикими гусями и журавлями.
Как только утомленные охотники располагались где-нибудь под холмом на отдых, Китеса доставал бурдюк с вином, наполнял бычий рог. Георгий пил из него спокойно, и мысль, владеющая им с детства,-не отравлено ли вино — не приходила ему в голову. В этих лесах не досаждали ему своим наглым лицемерием придворные, не подстерегал убийца и не карабкался на дерево, заметив царя, ни один челобитчик со своей жалобой.
На этот раз они провели три ночи подряд у костра под большим буком. Журавлиный лет еще не начинался, и лишь иногда на рассвете гоготали болотные гуси. Дикие индейки бродили по жнивью, галки призывали запоздавшую в горах зиму.
Охотники встали до зари. Журавлиный крик взбудоражил их сердца. Большая стая журавлей опустилась на прогалину и стала щипать траву. Каждый из охотников подстрелил по три журавля. Солнце стояло еще высоко, когда им захотелось есть.
— Глахуна, сегодня твоя очередь: сбегай, подстрели гуся. Мы с Китесой приготовим вертелы, соберем хворост, а Эстате разведет огонь, — сказал Георгию конюх Габриэль. — Только не уходи далеко, мы будем ждать тебя под этим ясенем.
Георгий подчинился приказу старого охотника. Он пошел по левой стороне болота. Грустные мысли снова овладели им, когда он остался один. Стая гусей поднялась в воздух. Георгий выстрелил и промахнулся. Птицы заманили его в чащу. С гоготом поднимались они над болотом. Галдели утки. Они словно смеялись над незадачливым охотником.
Он хотел повернуть обратно, но раздумал: было неловко возвращаться без добычи. Навстречу шел пастух, весь в грязи. Георгий расспросил его, как прогни дальше.
Он миновал топи, хотел повернуть к условленному дереву, но под самым его носом взлетел журавль чудесной расцветки. Крылья его отливали цветом турача, грудь алела, как цветок гвоздики, а шея была расписана полосами перепелиного цвета.
Георгий выстрелил. Тяжело поднялся журавль, пролетел небольшое расстояние и опустился в трясину. Георгий опять выстрелил. Журавль снова поднялся, но тут же упал. Охотник приблизился, готовясь снова пустить стрелу, но журавль, подпрыгивая на одной ноге, скрылся в зарослях. Затем он снова поднялся и перелетел на этот раз большое расстояние.
Георгий погнался за ним. Это был редкий экземпляр, Не задумываясь, охотник шагал по болоту, раздирая заросли, доходящие ему до пояса. Настороженная птица перелетела на новое место. Наконец Георгию удалось убить журавля. Он подвесил его к ремню и огляделся. Место показалось ему незнакомым. Вокруг простирались необозримые заросли тростника и кустарника..
У него не осталось стрел. Дикие кабаны шныряли мимо, продираясь сквозь чащу. Перед глазами промелькнула перепуганная лань и, перескочив болотный родник, пронеслась мимо Георгия со страшной быстротой. Георгий стоял на холме и следил за ней. Лань бежала в зарослях, закрывавших ее всю. Лишь ушки ее мелькали над морем рогоза. Георгий пошел дальше и набрел на пруд. Там было много пеликанов, гусей и журавлей. С гомоном взлетели дикие птицы и грозовой тучей затуманили небо.
Георгий стал следить за долетом журавлиной стаи и вдруг на одной из остроконечных вершин Кавказского хребта увидел храм, объятый пламенем. Пламя лизало купол церкви.
Царь был потрясен, у него подкосились ноги, на висках выступили холодные капли.
Он протер глаза и снова посмотрел на вершину: взвивается над горой пламя, горит «божий дом», как тогда, в Олтиси…
Он перекрестился и закрыл глаза. Когда он снова взглянул на вершину, ни храма, ни пламени уже не было — осталась скала, на которой догорали закатные лучи. Потом он повернул к югу, но не знал, куда идти. Местность была ему совершенно незнакома.
— А-у-у-у! — закричал он.
Никто не отозвался. Смущенный, пошел он вдоль болот и зарослей. Ему казалось, что он превратился в вавилонского царя Навуходоносора, который разгромил Иерусалим, за что был изгнан людьми и, как корова, питался травой. Тело Навуходоносора покрылось корой, волосы стали длинными,, как львиная грива…
Только в сумерки добрался Георгий до условленного ясеня, весь грязный и оборванный. Волосы и борода были облеплены репьем, щеки исцарапаны шиповником.
Охотники удивились: с детства не видели они Георгия таким бледным и взволнованным.
— Что с тобой, Глахуна? — спросил Эстате. — Уж не с лешим ли ты повстречался?
Георгий отрицательно покачал головой и спросил:
— Вы видели, как вон на той вершине горела церковь?
— Церковь? — удивился Эстате. — Ты плохо спал вчера, Глахуна. Тебе померещилось. Там нет никакой церкви.
Охотники закусили и двинулись в путь.
Георгий предложил перейти на другую сторону дороги и поохотиться в Сапурцле. Все другие стояли за то, чтобы спуститься в Арагвскую долину.
После ночи, проведенной в лесу, и от хождения по болотам у Георгия разболелась раненая нога. В долине Арагвы ему придется бродить по воде: подбитая птица может ведь упасть и на другой берег реки. Но все же он согласился с товарищами.
…Был тихий осенний вечер. Вершины Кавказа кутались в облака. Горная цепь подпирала небесный свод.
Легкий туман поднимался от Арагвы и расстилался по фиолетовым лугам. Охотники связали журавлей шейками и пустились в путь. Друзья заметили, что царь не в духе.
Первым вышел из лесу Китеса, посмотрел на долину Арагвы и сказал:
— Помнишь, Глахуна, когда мы еще были мальчиками, ты подстрелил журавля, а он поднялся и упал прямо на середину Арагвы?
— Как же не помнить, Китеса. Помню, — печально ответил Георгий и обвел глазами долину, словно искал там свою юность.
— Ты не послушался нас, Глахуна, и полез в реку за птицей. На плече у тебя висели два журавля. Пока ты плыл за новой добычей, река отняла у тебя убитых журавлей. Я и Габо бросились тебе на помощь, едва нагнали тебя вон за той дубовой рощей и за уши вытащили из воды. Журавлей унесла река. В Мцхету тебя привезли на арбе, а твой наставник сердился на нас и угрожал: «Не сносить вам, бесенята, головы, если бы царевич утонул».
— Ты позабыл, Китеса, что журавлей я все-таки тогда поймал, — заметил Габриэль.
— Да нет, не так это было, — вмешался в беседу Эстате, — журавлей выловили плотовщики в Мцхете.
— Не стоит ссориться из-за журавлей, унесенных водой, — сказал Габриэль, улыбаясь.
— Да, умчала Арагва нашу молодость, как тех журавлей, — вздохнул Эстате.
— Арагва или время умчало ее? — спросил Георгий. Эстате посмотрел на Арагву.
— Смотри, — обратился он к Георгию,-там на двугорбой горе какой-то юноша карабкается на дерево.
Георгий еще раньше его заметил юношу. Он испугался. Неужели его узнали? Наверно, это какой-нибудь челобитчик.
Юноша поймал на клене какую-то птицу, сунул ее за пазуху, спрыгнул с дерева и вдруг исчез.
— Кто первым его заметил? — спросил Георгий. — Я, — ответил Эстате.
— Откуда он мог здесь появиться и куда исчез?
— И я, по правде говоря, удивляюсь этому, — ответил Эстате.
Было еще так светло, что, если бы неизвестный юноша в красно-желтой чохе спустился в долину, охотники не могли бы его не заметить.
— Ты тоже его видел? — спросил Георгий у Габриэля.
— Видел.
— Китеса, и ты видел?
— Видел. Они были встревожены: куда мог скрыться юноша у
них на глазах?
Георгий не раз слышал от Фарсмана Перса про лесного беса, который показывается в долинах охотникам, заколдовывает у них стрелы и делает охотников беспомощными.
Эстате усердно уверял:
— Я видел, как он поймал птицу, дошел до холма и там провалился сквозь землю.
Габриэль отличался храбростью, но бесов он боялся.
— Бесполезно искать сатану, осеним себя крестным знамением и повернем в Сапурцле,-предложил он.
И тут же рассказал странную историю. — Помнишь, Глахуна, в прошлую субботу ты послал меня в крепость Херки? — Как же, помню.
— Я вернулся опуда не в духе, ты встретил меня в конюшне и спросил, что со мной.
— И это помню, Габриэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39