Сотрудник художественно-промышленного отдела торгпредства СССР в Германии Поппер, как оказалось, вошел во вкус торговли антиквариатом. Ему уже мало было аукционов «Рудольф Лепке», он выискивал новый «товар» – и нашел его. Обратив внимание УЗО на то, что «коллекция русских икон в музеях Западной Европы очень незначительна», он предложил «выставить в одном из берлинских музеев или в частной картинной галерее особо хорошую коллекцию икон, которая показала бы развитие и стиль различных школ.<…> Одновременно… выставляются иконы, предназначенные для продажи… Две недели спустя после закрытия выставки устраивается аукцион этих икон. Ввиду того, что за границей неизвестны до сих пор никакие цены на иконы, лучше всего не назначать лимитов для первого аукциона. Достаточно иметь для первого аукциона около 100 икон».
Буквально в те же самые июньские дни сходная идея пришла в голову и Н. С. Ангарскому, находившемуся в Париже для расширения торговых контактов.
Николай Семенович в письме на имя И. О. Шлейфера также высказал мысль о необходимости распродать скопившиеся на московских складах «Антиквариата» иконы, изъятые из недавно закрытых церквей и соборов. Он предложил открыть французский рынок аукционом, на котором мог бы выставить для начала 200 – 250 икон и даже наметил необходимого для того посредника: «Через т. Пятакова удалось получить прекрасную связь крупнейшему коммерсанту, шведу, работающему по иконам. Этот человек имеет прекрасную коллекцию русских икон на своей вилле под Парижем, он имеет связь с Америкой, и это почти единственный человек, который знает толк и может помочь. В Москве он будет в июле. Надо ему показать наши запасы».
Однако Госторг только в конце года предпринял конкретные шаги по подготовке аукциона русской иконы. Сначала, для пробы, на хорошо освоенном рынке Германии, в Берлине. Он затребовал для выставки (умолчав, естественно, о последующей распродаже) лучшие образцы из фондов центральных и провинциальных музеев – и натолкнулся на решительное сопротивление искусствоведов.
18 декабря 1923 года на заседании архитектурно-реставрационного отдела Центральных государственных реставрационных мастерских, выполнявшего в то время роль практически уже прекратившего существование Музейного отдела, выслушали сообщение И. Э. Грабаря, одного из официальных организаторов выставки. Он заверял: возвращение икон гарантировано протоколом, подписанным с одной стороны им, А. И. Анисимовым и Е. И. Силиным, сотрудниками отдела, а с другой – представителями Госторга РСФСР.
Но на этом дело не кончилось. Спустя несколько дней требование письменных гарантий возвращения выделенных для выставки икон поступило из музеев Ленинграда, Архангельска, Владимира, Новгорода, других городов, которые должны были за счет своих фондов обеспечить репрезентативность, полноту готовившейся выставки.
31 декабря под давлением непреклонного мнения не доверявших уже никому хранителей древнерусской живописи Главнауке пришлось распорядиться о временной приостановке выдачи икон Госторгу. А 4 января 1929 года специалисты настояли на более надежном, как они полагали, варианте решения: выставку проводить только под вывеской ВОКСа, непременно получив письменное заверение Каменевой, что ни один экспонат во время выставки либо после ее закрытия не будет продан. И это важное событие в культурной жизни страны должно регулярно освещаться в печати.
Разочарования и надежды
Ноябрьский аукцион фирмы «Рудольф Лепке» не оправдал расчетов Наркомторга. Скорее он подтвердил правоту специалистов, точность их предупреждений: распродажи такого рода не гарантируют государству регулярных поступлений валюты, вряд ли принесут в ближайшем будущем ожидаемые 30 миллионов.
Тем не менее постоянные, ежемесячные изъятия из музейных фондов продолжались – новый берлинский аукцион ожидался в июне. Эрмитажная комиссия по экспорту с участием С. Н. Тройницкого, С. К. Исакова, В. Ф. Левинсон-Лессинга скрепя сердце в январе дала согласие на выделение для продажи значительного числа малозначащих и потому дешевых вещей, а вместе с ними и четырех весьма ценных картин. Три холста принадлежали итальянским мастерам эпохи Возрождения, ярким представителям венецианской школы – «Портрет супругов» Лоренцо Лотто, «Портрет молодого человека» Париса Бордоне, «Портрет Контерини» Якопо Бассано (да Понте). Четвертым холстом был «Портрет Фридриха Мудрого» выдающегося немецкого живописца XVI века Лукаса Кранаха Младшего. Передавая эти полотна в контору «Антиквариата», сотрудники Эрмитажа оценили их в 315 тысяч рублей. Но будут ли они проданы, да еще и за такую цену, не знал никто.
Тогда же, зимой 1928 – 1929 года, приобрели новый характер отношения с Гульбенкяном. Сначала с нефтяным магнатом встретился глава «Антиквариата» Гинзбург, объезжавший страны Европы для изучения на месте конъюнктуры рынка старины, – они обговорили общие условия возможных сделок. Затем конкретные переговоры повел Биренцвейг, начальник экспортного отдела советского торгпредства в Париже.
Первые приобретения Гульбенкяна выглядели заурядными – просто подборка произведений французского прикладного искусства второй половины XVIII века: золотая и серебряная посуда, всего 24 предмета, две картины весьма популярного в свое время пейзажиста Юбера Робера, изящный письменный столик работы известнейшего мебельного мастера Жана Анри Ризенера.
Лишь в последний момент к покупке присоединили совсем иную по классу картину. Хотя она и не входила в число пресловутых восемнадцати, но все же ее упомянули в том же списке – как дополнение, простое пожелание. Вот это был уже воистину шедевр мирового значения – «Благовещение» нидерландского художника XV века Дирка Боутса, причем не из хранилища Госфондов, не из запасников, а из постоянной экспозиции Эрмитажа.
И все за каких-то 54 тысячи фунтов стерлингов, чуть более полумиллиона рублей. Цена была очевидно и откровенно заниженной.
Откуда же проистекало такое безудержное желание ублажить главу «Теркиш петролеум»?
О том знали и в Кремле, и в Наркомторге.
Еще 21 июня 1928 года, получив из Парижа информацию Пятакова о его контактах с Гульбенкяном, Политбюро немедленно отреагировало, приняв решение с предельно ясным, понятным названием – «О реализации нефти»:
«1. Поручить т. Пятакову сообщить Гульбенкяну, что правительство СССР не имело возможности ознакомиться с проектом организации специального общества по реализации советских нефтепродуктов за неимением точных предложений со стороны Гульбенкяна, но что в принципе правительством СССР никогда не отрицалась возможность соглашения с частными фирмами. По получении этих сведений вопрос будет окончательно рассмотрен.
2. Разрешить т. Пятакову вести переговоры с Гульбенкяном на условиях максимального обеспечения наших интересов (долгосрочный заем, точные гарантии наших интересов и нашего влияния на весь ход предприятия и т.д.), регулярно информируя Москву».
Пятаков, назначенный председателем правления Госбанка СССР, вернулся в Москву месяц спустя, и это прервало многообещающие переговоры, выработку соглашения, в котором страна была столь заинтересована.
Советский Союз стремился продавать не только серебряную посуду и мебель, картины и табакерки. Более значимым должен был стать расширяющийся объем экспорта бензина и керосина, мазутного топлива. В Баку и Грозном добыча нефти постоянно и неуклонно росла. Росла и ее переработка, явно превышавшая внутренние потребности: ведь в Советском Союзе, в отличие от развитых стран Европы и особенно США, было не очень много автомобилей и морских судов, самолетов и тракторов. Потому-то и требовалось пока не топливо, а валюта – для строительства заводов в соответствии с пятилетним планом.
Необходимо было продавать, продавать, продавать нефть на мировом рынке, давно уже поделенном между крупнейшими компаниями.
Соглашение с Гульбенкяном и давало возможность вклиниться туда под чужим флагом, увеличив хотя бы таким образом экспорт нефтепродуктов. Но сам Гульбенкян почти ничего от этого не выигрывал – разве что проценты… И потому он медлил, составив список из восемнадцати картин, которые очень хотел приобрести. Гульбенкян предлагал торгпредству совсем не то, что ожидали от него.
17 января 1929 года Биренцвейг сообщил Пятакову:
«Из разговора с „Г“ (в целях соблюдения коммерческой тайны в переписке фамилия Гульбенкяна сокращалась до первой буквы. – Ю.Ж.) вытекало, что во время многократных Ваших встреч с ним шла речь о привлечении его, «Г», а также целого ряда крупных финансовых кругов для проведения финансовых операций крупного масштаба и также об инвестиции капиталов в нашу промышленность, причем «Г» выразил согласие принять при осуществлении этих операций самое активное участие. По его словам, речь шла о финансировании нашей крупной промышленности и о займах. Для того, чтобы очистить путь для этих крупных операций, он предложил в первую очередь поставить вопрос о привлечении международного финансового капитала к нашим нефтяным операциям, считая, что вопрос участия финансового капитала в нефтяной промышленности был бы удобным предлогом для создания такого объединения банков. Во всем разговоре со мной он неоднократно возвращался к тому, что его интересовали и интересуют лишь вышеуказанные крупные операции и что только в такой плоскости он будто бы вел переговоры с Вами.
Для проведения планов, о которых он с Вами говорил, «Г» вел переговоры с крупными представителями банковского мира, с некоторыми из них (доктор Мельхиор) Вы лично тоже встречались.
Для проведения финансовых операций такого масштаба «Г» заручился согласием банков: шведского, швейцарского, голландского, американского, английского (роль этих последних незначительна) и германских (Варбурга, Данатбанка, Хагена и других). На предложение «Г» обратиться в Дойче банк Вы выразили опасения, что вряд ли этот банк согласится ввиду недружелюбного отношения к нам доктора Бона, и что в таком случае возможно, что этот банк будет мешать нашей работе. «Г» был другого мнения и вел переговоры с доктором Боном, и хотя последний был мнения, что с нами трудно работать, что мы постоянно меняем наши предложения, что нельзя добиться от нас конкретных результатов, однако, при участии в этом деле «Г», он, доктор Бон, готов вопрос участия Дойче банка подвергнуть обсуждению со стороны Вассермана и других главных директоров. В результате этого обсуждения доктор Бон сообщил, что Вассерман согласился принять участие в этом деле, что Дойче банк отклонил предложение Детердинга, направленное против нас, что, принимая во внимание роль Дойче банка, несмотря на позднее присоединение его к этой операции, этот банк просит «Г» предоставить ему руководящую роль среди германской группы банкиров в этой операции…
«Г», развивая дальше свою мысль, говорил, что таким образом построенная им схема имела шансы на успех. Удельный вес каждого из банков и международный характер такого объединения должны были вызвать определенное отношение к нам со стороны правительств отдельных государств. С другой стороны, участие «Г» в этом деле, его отношение к нам могли, по его мнению, служить нам гарантией того, что все элементы политики будут исключены. Создав такое объединение, «Г» имел в виду крупные операции, и здесь привожу точные слова «Г»: если бы речь шла о железнодорожном займе или другой операции такого масштаба, то это удалось бы провести.
Но, говорит «Г», нельзя было начать сразу с таких больших операций и поэтому переговоры о ней и предполагаемое соглашение по этому поводу должно было служить предлогом к созданию такого объединения. Однако полученное от Вас предложение о нефти его не удовлетворяет. «Г» утверждает, что он Вас понимает, читая между строк Вашего письма слово «займ». Ваш ответ он считает неудовлетворительным, ибо такие маленькие (нефтяные) дела его не интересуют и он сожалеет, что большое дело не движется вперед».
Отчет Биренцвейга о безрезультатных переговорах с Гульбенкяном датирован 17 января. Акт о выделении из собрания Эрмитажа картины Дирка Боутса «Благовещение» подписан 29 марта. Своего Наркомторг добился очень быстро, опираясь на поддержку всего лишь новой комиссии по отбору и реализации антикварных ценностей, образованной 1 марта при Совнаркоме СССР. Председателем ее стало самое заинтересованное лицо – Хинчук, заместитель наркома внешней и внутренней торговли, отвечавший за все без исключения экспортные и импортные операции страны.
Новая метла старалась мести очень чисто.
Уже 20 марта, сразу же после образования правительственной комиссии, Хинчук потребовал решительно увеличить изъятия для художественного экспорта и среди прочего предоставить не менее двух тысяч картин – в основном из Эрмитажа.
Осуществлять очередную акцию поручили также заново сформированной региональной комиссии – по проверке (!) и выделению запасов антикварных ценностей из ленинградских музеев. Председателем ее утвердили молодого искусствоведа С. К. Исакова, видимо более управляемого, нежели С. Н. Тройницкий. Ведомства же, не имевшие ни малейшего отношения к науке, представляли: Наркомторг – Богнар, Наркомфин – Зорин, ОГПУ сразу трое – Айзенштадт, Еланский, Церницкий.
Благодаря настойчивости столь солидной и, наверное, страшной комиссии в «Антиквариат» начали поступать сотни, тысячи предметов, которые предполагалось выгодно продать летом в Берлине. Серебряная и золотая посуда, сделанная ремесленниками Франции, Италии, Англии, Аугсбурга, Нюрнберга, Вены в XVI – XVII веках. Фарфор мейсенский, гарднеровский, севрский. Западноевропейское художественное оружие. Античные монеты и медали, большей частью золотые. Древнегреческие и римские вазы. Мебель и бронза, гравюры и табакерки… Словом, все то, чем столь богат был Эрмитаж.
Поступали и картины, очень разные:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38