Мы только разошлись в цене, а то… Может быть, теперь… Угодно будет вам, чтобы я известил это лицо? Он мог бы приехать к вам, как бы случайно. Вас это ни к чему не обяжет. Так как же? Прислать его к вам завтра утром? Или даже, если удастся, сегодня вечером? Он проживает в Мурильоне совсем недалеко от вас.
Ящички водевиля открывались и закрывались с изумительной точностью.
Два часа спустя дело было улажено. Птичка угодила головой прямехонько в искусно протянутую сеть: Селадон, мошенник, ростовщик, поверенный и обольститель, лишний раз не потерял даром день.
Когда Селадон, обольститель, мошенник, поверенный и ростовщик, несколько дней спустя появился на вилле Шишурль, Селия с изумлением услышала неожиданные для нее речи.
– Милая дамочка, – начал посетитель в виде приветствия, – у меня есть для вас подарочек… Поступите так, как я того хочу, и завтра же ваша копилка будет полна золота и серебра!
И усевшись – Селия обратила внимание на то, что Селадон впервые сел без приглашения, – он стал входить в разные подробности, беззастенчиво и свободно.
Дело шло – что может быть естественнее? – об одном господине, который домогался чести спать в постели Селии два раза в неделю.
– Я вам за него ручаюсь, милая дамочка. Настоящий барин, светский человек! О! Я могу даже назвать вам его имя, я вполне полагаюсь на вашу скромность: господин Мердассу, оптовый торговец маслом! Он видел вас раз шесть в «Цесарке», куда он ходит по вечерам выкурить свою манилию, и вот он «сдурел» от вас, говоря его же словами. Короче сказать, он делает вам предложение, равного которому и быть не может: по вторникам и по субботам он будет вечером приходить к вам, он будет проводить у вас часика два, – сиеста, понимаете ли. Все остальное время вы будете хорошо вести себя, то есть вы будете делать все, что вам вздумается, но только втихомолочку, понимаете? И за это он предлагает вам в месяц тысячу двести франков, роскошный туалет, ложу в театре и автомобиль для прогулок по четвергам. Здорово, а?.. Такое предложение можно получить только через Селадона.
Селия слушала не двигаясь, прикусив зубами язык.
– Разумеется, – продолжал посредник, – я рассказал вам все только в общих чертах. Но из такого положения можно выжать все что угодно, если только уметь взяться за дело. Знаете ли вы, сколько вы должны мне, милая дамочка? Тысячу франков, говорите вы? Вы смеетесь, что ли? Тысячу франков, которые я вам одолжил, да. Но на какую сумму вы накупили у меня драгоценностей? Вы сами этого не знаете. Понятно! Красотка вроде вас никогда не знает, сколько она должна. Всего вы должны мне, округляя цифру, больше трех тысяч франков. Не пугайтесь, прошу вас, – не все ли вам равно, три тысячи или шесть тысяч? Платить будет господин Мердассу, я вам расскажу сейчас подробно.
Селия задумалась, продолжая сидеть без движения, и две складки обозначились около ее рта.
Первым ее движением – быть может, правильным? – было возмутиться. Чего он совался, этот человек? Но через несколько мгновений…
В самом деле, было над чем подумать. И Селия думала. Торговец маслом – светский человек – не был скупердяем. Селия вспомнила все эти Мулен-Ружи и Фоли-Бержеры, она не успела еще забыть их. В те времена она, не раздумывая, бросилась бы на шею любому Мердассу.
Мердассу?.. Теперь Селия вспомнила его. Шестьдесять пять лет. Заостренный живот с украшенной кучей брелков цепочкой. Череп еще более заостренный, чем живот, и прыщеватое лицо с желтоватой растительностью. Совсем некрасив, разумеется. Но богат. В «Цесарке» многие женщины бросали ему, проходя мимо, многозначительные взгляды. Многие женщины – все бедные дебютантки – те, кого можно увидеть столпившимися в первой комнате, с жалкой улыбкой вечно ожидающие клиента.
И Селия внезапно почувствовала, что у нее горят виски, и в то же самое время ее зубы в бешенстве закусили язык. Она?.. Она, Селия? Селия, друг Мандаринши, друг Лоеака, друг Л'Эстисака. Она тоже будет делать глазки тому же самому гражданину Мердассу? Совсем так, как это делают в первой комнате «Цесарки» бедные девочки с панели, толпящиеся там стадом?.. О! Будь что будет!.. Нет!
– Ежемесячно: тысяча двести франков, прекрасный туалет, хорошая ложа, автомобиль по четвергам…
Голос Селадона, казалось, начинал выводить Те Deum…
Ну да, черт возьми! Селия знала не хуже Селадона, что торговцы маслом в Тулоне богаче, чем флотские офицеры. Ну да, черт возьми! Та, кто хочет разыгрывать на табуретах бара роль шикарной женщины в соболях, в английских кружевах, та должна повернуться спиной к нищим представителям флота и постучаться у дверей лавки какого-нибудь Мердассу. Но только вот что. В этих лавках, пусть даже они вызолочены до дверной ручки включительно, вероятно, мало думают о прелюдах в до мажоре и о сонетах Хозе-Мари?
– В состав прекрасного туалета входят, разумеется, и шляпы, ботинки, белье и все прочее. И… Это между нами, – мы сюда не включили еще и меха и кружева.
Недовольное движение сделалось вполне определенным. Селия раздумчиво оборвала апологета:
– Господин Селадон, я вам очень благодарна. Но я не хочу.
– Что такое? – спросил он…
Она ясно ответила:
– Я не хочу господина Мердассу. И никакого другого. Я уже сказала вам: я хочу пробыть одна еще несколько недель. Вот и все!
– Вот и все? – повторил Селадон, высоко подняв брови.
Он тяжело дышал. Потом он сказал немного изменившимся голосом:
– Вы не подумали, деточка. Вы хотите побыть одни? Вы действительно говорили мне это, но тогда вы могли говорить это. У вас были деньги, у вас не было долгов, при таких условиях можно делать все, что заблагорассудится. Теперь совсем другое дело: у вас нет ничего, вы должны мне три тысячи франков. Как вы рассчитаетесь со мной, если будете отказываться от всех господ Мердассу?
Селия прервала его:
– Я заплачу вам, будьте покойны.
Но Селадон покачал своей напомаженной головой:
– Вы заплатите мне, – да!.. Но только неизвестно когда… Вы говорите, что я могу быть спокоен. Но вам не заработать трех тысяч франков, разыгрывая гордячку! Вы хотите жить одна? Это годится для дамы, у которой есть рента. У вас, может быть, тоже есть рента, а? В таком случае господин Мердассу годится для вас.
Его тон начал изменяться. Селия с удивлением увидела нового Селадона, которого она не знала, в существование которого она не верила, вопреки уверениям Доре, вопреки уверениям Мандаринши.
– Послушайте! – продолжал этот Селадон, ставший теперь властным, почти грубым, – послушайте. Вы не подумали как следует. А я подумал за вас. Сегодня у нас суббота: не выезжайте в ближайший вторник; принарядитесь; купите пирожных, бутылку хорошего вина – и ждите Мердассу. Он придет. Я скажу ему от вашего имени: да.
Селия подскочила, как подскакивают от укуса осы.
– Вы скажете ему от моего имени: нет! – нет – нет, нет и нет! Я делаю то, что мне угодно, и сплю с тем, с кем я хочу! Скажите пожалуйста! Вы самоуверенны, господин Селадон!
Но он дал ей такой быстрый и такой резкий отпор, что она в смущении отступила на шаг:
– Я самоуверен? Возможно! Самоуверенным может быть тот, кто не боится никого и ничего! Я самоуверен, да! И я больше имею права на это, чем вы. И лучше бы вы подсократили вашу самоуверенность! Это я вам говорю!..
Она не удержалась и спросила:
– Отчего?
Он язвительно отвечал:
– Оттого что, если вы будете скверно вести себя, я отправлю вас к прокурору Республики, и он уж собьет с вас спесь!
– К прокурору?
– Да, черт возьми!
И на этот раз Селадон раскрыл все свои козыри:
– Вы, может быть, полагаете, что можно продавать за наличные деньги вещи, которые вы взяли в кредит, и правосудию до этого нет никакого дела? Хорошо же вы знаете уголовный кодекс. Но я не злой человек и объясню вам все. Вы ведь продали золотое колье, которое вы купили у меня неделю тому назад, не так ли? Вы продали его за наличные, раньше чем рассчитались со мной? Прекрасно! Эта операция называется мошенничеством, дорогая моя. И стоит мне подать на вас жалобу, чтобы вас завтра же упрятали в тюрьму. Превосходно! Вот каковы дела! И признайтесь, что я добрый человек: вместо тюрьмы я предлагаю вам почтенного господина Мердассу.
Широко раскрыв глаза, стиснув пальцы, с пересохшим ртом, Селия не двигалась с места.
Уголовный кодекс? Разумеется, она не знала его. Но она слышала про него – слышала достаточно, чтобы понять, что этот негодяй говорил правду, что он предательски толкнул ее в капкан, что она попала в этот капкан, что она была теперь всецело в его власти.
Тогда Селадон, мошенник, посредник и обольститель, разразился насмешливым хохотом. Потом он встал, надел шляпу и сухо приказал:
– Итак, во вторник, между тремя и четырьмя пополудни; решено и подписано. Приготовьте хорошую закуску, не слишком много сластей, лучше что-нибудь пряное, паштет; и бургундское. Что касается остального – не нужно пеньюара: он не любит пеньюаров; хорошее платье, платье, которое трудно расстегнуть, с тесемками, и корсет, нижние юбки и все прочее. Я не прощаюсь, милая дамочка.
Но когда Селадон спускался с террасы, кто-то открыл калитку – мужчина, который, заметив Селадона, остановился на месте совсем так же, как за три недели до того остановилась маркиза Доре.
И Селадон совсем так же, как тогда с маркизой, почтительно посторонился, сняв шляпу и изогнув спину, чтобы пропустить посетителя – доктора Рабефа.
Рабеф не отвечал на поклон. Его маленькие серые глазки, проницательные и живые, на пару мгновений остановились на тихоне, потом, не сморгнув, он стал смотреть в другую сторону. Селадон, которого обдали презрением, не возмутился и тихонько убрался, как вор, которому удалось его дело и который не хочет привлекать к себе ничьего подозрительного внимания.
Теперь Рабеф молча смотрел на Селию с порога гостиной.
Положив локти на стол и закрыв руками лицо, Селия плакала. Негромкие рыдания потрясали ее плечи. У ее ног валялся небольшой платочек, до того вымокший, что, падая, он оставил влажный коричневый след на красном паркете.
Рабеф неподвижно стоял в дверях и смотрел на Селию.
– Итак? – спросил Рабеф.
– Ну вот, – закончила Селия, опустив голову, – мне придется сказать этому человеку «да», оттого что мне остается только сказать «да» или идти в тюрьму.
Они сидели друг против друга с двух сторон стола. И они избегали взглядывать друг на друга, как бы боясь обнаружить свои скрытые помыслы.
Они снова замолчали. Она сказала все. Он теперь знал все. Казалось, он обдумывал что-то. Она не решалась поднять на него глаза, хотя ожидала его слов со страхом, со страхом и угрюмо: оттого что она была не совсем спокойна. И она плакала уже много тише.
Рабеф вдруг оперся обеими руками о стол, как человек, принявший решение:
– Ба! – сказал он. – В тюрьму? Вас? Какие глупости. Как? Вы так огорчаетесь из-за этого? Глупенькая! Извольте сейчас же осушить слезы!.. В тюрьму? Неужто же вы не понимаете, что он в тот же день был бы задержан как пособник, ваш Селадон? Во всяком случае, успокойтесь, все это дело я беру на себя и ручаюсь вам, что этот господин уберется по-хорошему. Я его знаю. Мы с ним старые знакомые. Мы чуть не побывали с ним вместе в суде – я в качестве свидетеля. И едва я буду иметь удовольствие побеседовать с ним минут пять, напомнить ему разные вещи, ручаюсь, вам, что вы долго не будете слышать о нем. Теперь же…
Он остановился и медленно провел рукой по лбу.
– Теперь? – повторила Селия.
Он колебался. Потом сказал:
– Да, теперь остается решить вопрос с вашим господином Мердассу. Ведь вы с одинаковым успехом вольны ответить ему и да, и нет.
Она не поняла и спросила:
– Отчего?
Он объяснил:
– Оттого что вы вправе любить того, кого вам заблагорассудится. И гражданин Мердассу может показаться вам достойным любви. Очень многие женщины найдут его прелестным: тысяча двести франков, это много; шестьдесять пять лет, это мало.
Он снова остановился: она энергично трясла головой слева направо и справа налево.
– Нет? – сказал он. – По-вашему, слишком много одного и недостаточно другого. Быть может, вы и правы!.. Но вот в чем дело. Вы должны Селадону три тысячи франков? Как же вы намерены поступить? Оттого что, само собой разумеется, ваши расписки остаются в силе. Я могу утихомирить Селадона и сделать его таким же податливым, как шведская перчатка; но я не могу сжечь его расчетной книги. Да я и не захотел бы сделать это. Нужно быть честным даже с ворами. Поэтому вам придется уплатить три тысячи франков.
Она вспомнила фразу Мандаринши:
– Тем хуже! – сказала она. – Я постараюсь как-нибудь заплатить, но я не стану путаться с каким-то Мердассу из-за такой мелочи, как платить долги.
Он одобрительно кивнул головой. Мгновение они смотрели друг на друга. Их осенила одна и та же мысль. Но он отстранил ее и вдруг заговорил о другом:
– Вы постараетесь как-нибудь расплатиться, разумеется. И вы заплатите, когда вам будет угодно: повторяю вам, Селадон будет покладист. Я пойду к нему завтра утром, и… не бойтесь!.. Все будет в порядке.
Она продолжала пристально смотреть на него и не слушала его слов. Он отвел глаза и стал рассказывать:
– Этого Селадона я встречал лет двадцать пять тому назад в Лионе. Да, двадцать пять лет тому назад. Селадон старше, чем кажется. Тогда он назывался иначе. И он уже давал в долг. Я был бедным студентом, и у меня не было ни гроша. И у меня была приятельница, прелестная девочка, с которой я гулял в те дни, когда ее любовник не приходил к ней. Однажды ей понадобились пятьсот луидоров потихоньку от ее любовника. У нее были чудесные драгоценности – изумруды и жемчуг, всего тысяч на двадцать франков.
Селадон заторопился. Сто луидоров? Он предлагал сто пятьдесят! Девочка была в восторге и подписала то, что он ей подсунул. Расписка была довольно скромная: на три месяца из пяти процентов годовых, с единственным условием, что в случае неуплаты в срок залог переходит в собственность кредитора. Залогом, разумеется, были драгоценности – изумруды, жемчуг. Это не имело ровно никакого значения. Оттого что этот добряк Селадон, сочувствуя безумствам юности, клялся всеми святыми, что срок никогда не наступит и что расписка будет продлена до бесконечности!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31