https://wodolei.ru/catalog/unitazy/s-funkciey-bide/
– спросила маркиза Доре, которая не любила тишины.
Но Селия иногда любила тишину.
– Ни о чем, – сказала она.
Глава девятая
В Авиньоне,
На мосту,
Все танцуют, все танцуют…
Перед дверью Казино на четырех мачтах был натянут парус, изображавший что-то вроде маркизы. И двое полицейских, чрезвычайно гордые своей ролью, наводили трепет на два ряда мальчишек, сбежавшихся на соблазнительное зрелище. На фасаде здания синими электрическими лампочками была выведена сенсационная надпись: «Бал морских офицеров». И парные извозчичьи коляски, более торжественные и более громыхающие, чем когда-либо, с шумом катились по мостовой бульвара, величественно подвозя многоцветный поток дам полусвета, разряженных или костюмированных.
Выйдя из коляски, Селия подняла глаза на надпись:
– Бал морских офицеров? – разобрала она с трудом. – Как так? Отчего же не Сифилитический бал?
Л'Эстисак, главный распорядитель праздника, стоял внизу лестницы и принимал прекрасных приглашенных:
– Оттого что мы уважаем чужие мнения, – сказал он. – Сифилитический бал – такое название могло бы оскорбить забавную скромность какого-нибудь почтеннейшего мещанина, который случайно затесался среди тулонских прохожих. А мы стараемся никого не оскорбить, дорогая моя! Даже самого последнего мещанина.
Он замолчал, оттого что Селия стояла в подъезде и не шла дальше.
– Вы одни? – спросил он. – Угодно вам будет опереться на руку одного из гардемаринов и пройти в шинельную?
Человек двенадцать мидшипов с традиционными пионами в петлице служили ему адъютантами.
– Благодарю вас, – сказала Селия. – Со мною Пейрас. Я не знаю только, почему он замешкался на улице, вместо того чтоб войти сюда.
В то же мгновение появился Пейрас:
– Вот и я! – заявил он.
Он повел Селию к лестнице в шинельную. Но Селия с горечью затеяла сцену:
– На какую такую женщину ты пялил там глаза? Гардемарин задрал плечи, сколько только мог:
– Черт! Право же, будет, прошу тебя!
Он быстрее потащил Селию. Но Селия повернула голову как раз вовремя, чтоб увидеть внизу, у самой лестницы, нескольких женщин, которые в свой черед только что вошли. Одна из них громко смеялась. И Селия внезапно побледнела, узнав задорный смех Жолиетты-Марсельки и ее крашеные рыжие волосы.
– Послушай! Идешь ты или нет? – сердился Пейрас. Он был, казалось, в дурном настроении. И его любовница была не менее нервна. Их барометр, видимо, упал много ниже того места, где написано «переменно».
– Послушай, – сказала внезапно Селия. – Ты не сможешь говорить, что я не предупреждала тебя: если ты меня обманешь с этой шлюхой, клянусь тебе, быть несчастью!..
– Опять! Честное слово, это у тебя болезнь. О какой такой шлюхе ты говоришь?
Он превосходно знал, о ком идет речь. И она сочла излишним давать ему разъяснения. Помимо того, и он сам вовсе не собирался продолжать спор до бесконечности. И он отрезал:
– Кончено! Наплевать в высокой степени! Ты достаточно налюбовалась шинельной?.. Тогда ходу! Идем!.. Поехали!..
Она уцепилась за его руку, которой он не предлагал ей. И волей-неволей они вошли в зал, как супружеская чета, чего и хотела Селия.
Уже в течение многих ночей рыжая луна сияла на небе виллы Шишурль.
Несмотря на свои похвальные решения, Бертран Пейрас продолжал быть любовником – единственным любовником – Селии. И декабрь успел уже состариться на девятнадцать дней. От жалованья, полученного первого декабря, оставалось одно лишь воспоминание – довольно смутное. И вся изобретательность юного гардемарина не могла возместить абсолютной пустоты его карманов.
Едва испарился последний луидор, как Пейрас попытался было осуществить благоразумный разрыв, который был предусмотрен с самого начала. Но Селия, с каждым днем все более в него влюбленная, начала кричать, как будто с нее заживо сдирали кожу:
– Ты бросаешь меня ради другой!
Сначала он посмеялся над ней, по установившемуся обычаю:
– Ну да, дитя мое! Я покидаю тебя ради другой женщины, ради очень богатой женщины, которая будет содержать меня роскошнейшим образом.
Но Селия была ревнива до неистовства и не находила удовольствия в насмешках. Она разразилась истерикой, и испуганный Пейрас был вынужден обещать ей, что вернется «как товарищ», вернется еще раза два-три.
– Послезавтра, хорошо?
– О! завтра! Прошу тебя!.. Завтра!
Он возвратился назавтра, потом послезавтра, потом все следующие затем дни. И, разумеется, они были товарищами – товарищами по постели.
– Не все ли равно, что у тебя нет денег, ведь я не прошу ничего, я не хочу больше обедать в городе, бывать в Казино, в кафе.
Ему было далеко не все равно. Он предпочел бы, чтобы она бывала в кафе, в Казино, чтобы она обедала в городе и чтобы другой любовник тратился в свой черед на лестную обязанность сопровождать ее во все эти дорогостоящие места. Он, Пейрас, был бы тогда в состоянии наслаждаться холостяцкой жизнью где-нибудь в другом месте, на свободе.
Да! Но что делать!.. Не мог же он силой толкнуть свою любовницу в объятия первого встречного, не мог же попросту открыто бросить ее и обречь себя на громкие скандалы. Селия уже не стеснялась ожидать на Кронштадтской набережной прибытия шлюпки. И она победно утаскивала своего возлюбленного, сопровождаемая насмешливыми взглядами доброй дюжины офицеров, высадившихся из той же шлюпки.
Благоразумнее всего было покориться – на некоторое время. И Пейрас покорился – с большим неудовольствием:
– Вначале это было очень забавно, – откровенно признавался он себе, – но теперь!.. Я соскреб аттестат зрелости, и осталась одна только дикарка.
Из шинельной нужно было пройти в фойе первого яруса, а оттуда уже спуститься по лестнице в партер. Спустившись с последней ступеньки, Пейрас и Селия оказались в самой гуще бала, совсем как быки, вырвавшись из загона, влетают в самую середину корриды.
Танцующие кружились вприпрыжку в каком-то эпилептическом темпе под звуки цимбал и тромбонов самой ужасной цирковой музыки, какую только можно выдумать.
Это был очень забавный бал, быть может даже самый забавный из балов в пристойной Европе. Однако Селия не сразу заметила это; и первым делом она надулась.
И действительно, ни зал, ни публика не были особенно великолепны. Убранство сводилось к нескольким рядам электрических лампочек, нескольким гирляндам китайских фонариков, нескольким японским зонтикам – и ничего больше. Что до публики, она была хуже чем пестрая – совсем разношерстная; и в большинстве своем вовсе не элегантная. Тон вечера не был отнюдь строгим; напротив того – были разрешены самые необычные наряды. Так что, несмотря на то, что не было недостатка в корректных фраках, туалетах с глубоким вырезом и платьях, вполне достойных самых великолепных празднеств, в Ницце ли, в Каннах или в Монте-Карло, – не было также недостатка и в пиджаках и обычных выходных костюмах, не говоря уже о пеньюарах и пижамах; просто не счесть было клоунов из коленкора, домино из люстрина и грошовых ряс. И это не было бы еще страшно: самая забавность собравшегося общества исключала всякую вульгарность. Но все эти пеньюары, костюмы для улицы, фраки, пиджаки, пижамы, маски и маскарадные костюмы составляли только часть бала – часть великолепную и сверкающую! – и часть небольшую, оттого что она умещалась в партере, на балконе, на сцене, в кулисах и в баре. Она чувствовала себя там превосходно, и ей было достаточно просторно. Вся остальная часть театрального зала – ярусы, ложи, галерку заполняла другая часть, гораздо большая – многочисленное сборище, забавное, экстравагантное, приглашенное сюда одному господу ведомо каким образом! Традиция сифилитических балов требует, чтоб эти приглашения второго разряда, называемые внешними, широко распространялись. Все эти люди пришли сюда не затем, чтоб танцевать, но чтоб смотреть; не затем, чтоб на них смотрели, а чтоб видеть все самим; и они пришли сюда запросто, в самом затрапезном виде: женщины в шлепанцах, а мужчины без воротничков.
И надо признаться, что сборище это было не так уж приятно на вид. И вполне простительно было Селии, что она надула губы при виде него. И все же сборище это было очень живописно. И Сифилитический бал, быть может, ему-то главным образом и был обязан той забавностью, которая делала этот бал столь отличным от всех балов, какие только можно вообразить в прошлом, настоящем или будущем. Простонародье и буржуазия, толпившиеся в ярусах Казино, были, без сомнения, свободны от многих предрассудков, раз они решились в таком количестве без всякого лицемерия явиться посмотреть на такое пестрое зрелище, каким является бал, который вполне открыто устраивают для дам полусвета их друзья и товарищи. Это значит, что морская и колониальная зараза коснулась и их. Оттого что здесь присутствовали целые семьи, почтенные и уважаемые, и сидели в ярусах, веселясь и нисколько не смущаясь. И мамаши сажали на колени к себе своих дочурок, чтобы малюткам удобнее было видеть красивых дам, которые так ловко носились по залу и так высоко задирали юбки. Здесь, без сомнения, многие осознали свое призвание.
Зал был полон. Танцевали на навощенном полу партера. Фойе было битком набито людьми. Отдыхали на сцене, которую соединял с залом специально устроенный настил, и здесь же, на сцене, был устроен буфет, были поставлены столики и зеленые растенья, за которыми могли скрыться парочки. Пили также и в баре, где помещался другой буфет, более тихий и интимный. А ласками обменивались в кулисах. Не то чтоб какой-нибудь жест, даже самый смелый, был запрещен в самой гуще танцующих, в ярком свете люстр, рампы и светящихся цепей лампочек и фонариков. Но дамы полусвета, всегда учтивые и корректные, даже будучи разгорячены несколькими часами томных вальсов и безудержных галопов, даже будучи возбуждены самыми предательскими коктейлями и самыми искрящимися американскими смесями, предпочитали прятаться за какую-либо кулису или задник, чтоб обманывать своих любовников как можно более незаметно, как можно более мило.
Что бы ни происходило в кулисах, в баре или среди куп зеленых растений, превращавших сцену в сад, всего пышнее и всего значительнее бал был в середине залы, там, где танцевали. Медные инструменты неутомимо отбивали самые бешеные темпы. Безудержный поток мужчин и женщин несся стремительным вихрем, сопровождаемый яростными возгласами. Это были не только пары, как принято повсюду, странные группы, хороводы и фарандолы, скачущие кучки людей носились по трое, по четверо, по шестеро, взявшись за руки и крича во все горло от удовольствия; кавалеры в одиночку, как бомбы, летали от одного круга к другому, безумные наездницы выезжали на спинах танцоров, или это были героические амазонки, во весь рост стоявшие на плечах, предоставивших себя в их распоряжение, несмотря на всю опасность расквасить о пол носы; это были, наконец, больше чем наполовину голые женщины, которые переходили из рук в руки и передавали свои пышущие тела всякому мужчине; и эти последние воскрешали, как могли, вакханок и менад, пьяных только от шума, света, движения и молодого веселья. Оттого что, как ни странно это может показаться, Сифилитический бал был умерен и неразвратен. Оргия – пусть так; но оргия откровенная и здоровая – ясная, без чего-либо подозрительного или темного.
На первый взгляд он, однако, не показался Селии таким. Эти люди, плясавшие так, как должны плясать краснокожие вокруг столба пыток; эти мужчины, распалившиеся до того, что готовы были перервать друг дружке горло, эти обезумевшие женщины, виснувшие на шее первого встречного, как любовница не решилась бы повиснуть на шее своего любовника, – нет! Это ей вовсе не нравилось! Рядом с нею Пейрас смотрел на бал сочувствующим взглядом человека, который намерен принять в нем активное участие. Она искоса бросила на него взгляд, заранее снедаемая ревностью:
– Потанцуй со мной, хорошо? – сказала она.
Он удержался, чтоб не прищелкнуть недовольно языком. В самом деле! На Сифилитическом балу вовсе не принято танцевать с законной любовницей! Совсем не такое место, чтоб публично тянуть супружескую волынку! Кой черт! Для этой волынки достаточно постели.
Но он не захотел сразу же огорчить ее.
– Хорошо, – сказал он.
И вихрь увлек их сплетенные тела.
Пробило половину двенадцатого. Бал, до сих пор тусклый и в некотором роде мрачный, внезапно, меньше чем в пять минут, расцвел. Согласно ритуалу, всякая уважающая себя женщина приезжает на Сифилитический бал ровно в половине двенадцатого. Приехать раньше – могло бы показаться, что ты здесь, чтоб зажигать лампы, – как все эти почтенные мещанки, которые забрались в ярусы, едва отперли двери, и ни за что на свете не пропустили бы ничего из зрелища. Приехать позже могло показаться позой, желанием подчеркнуть, что не можешь одеться в тот самый срок, какого достаточно для всякой смертной.
И теперь-то начался парад всех знаменитостей, Фаригулетта, Уродец и Крошка БПТ явились вместе, следуя по пятам за Жолиеттой-Марселькой. Появление маркизы Доре произвело сенсацию. И Жанник тоже появилась в свой черед, опираясь на руку гардемарина, откомандированного Л'Эстисаком. Бедная малютка разоделась для этого вечера, который мог стать последним ее праздником: на ней было платье Directoire из сатина, вышитого ирландским кружевом, такого нежного и матового, что щеки больной, слишком бледные под слоем румян, казались почти свежими и сияющими. Селия перестала танцевать, чтоб полюбоваться на это платье. Впрочем, и сама она была очень мило наряжена – на ней было модное платье с красиво прилаженным чехлом, очень изящное и смело подчеркивающее красоту ее здорового и плотного тела. И, когда она выразила свое восхищение Жанник, та с полным правом могла ответить ей вполне искренним комплиментом.
– Здесь действительно есть несколько хороших туалетов, – констатировала Селия мгновение спустя, удаляясь по-прежнему под руку с Пейрасом, – но есть и совсем другие!.. Вот! Взгляни на эту карикатуру!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Но Селия иногда любила тишину.
– Ни о чем, – сказала она.
Глава девятая
В Авиньоне,
На мосту,
Все танцуют, все танцуют…
Перед дверью Казино на четырех мачтах был натянут парус, изображавший что-то вроде маркизы. И двое полицейских, чрезвычайно гордые своей ролью, наводили трепет на два ряда мальчишек, сбежавшихся на соблазнительное зрелище. На фасаде здания синими электрическими лампочками была выведена сенсационная надпись: «Бал морских офицеров». И парные извозчичьи коляски, более торжественные и более громыхающие, чем когда-либо, с шумом катились по мостовой бульвара, величественно подвозя многоцветный поток дам полусвета, разряженных или костюмированных.
Выйдя из коляски, Селия подняла глаза на надпись:
– Бал морских офицеров? – разобрала она с трудом. – Как так? Отчего же не Сифилитический бал?
Л'Эстисак, главный распорядитель праздника, стоял внизу лестницы и принимал прекрасных приглашенных:
– Оттого что мы уважаем чужие мнения, – сказал он. – Сифилитический бал – такое название могло бы оскорбить забавную скромность какого-нибудь почтеннейшего мещанина, который случайно затесался среди тулонских прохожих. А мы стараемся никого не оскорбить, дорогая моя! Даже самого последнего мещанина.
Он замолчал, оттого что Селия стояла в подъезде и не шла дальше.
– Вы одни? – спросил он. – Угодно вам будет опереться на руку одного из гардемаринов и пройти в шинельную?
Человек двенадцать мидшипов с традиционными пионами в петлице служили ему адъютантами.
– Благодарю вас, – сказала Селия. – Со мною Пейрас. Я не знаю только, почему он замешкался на улице, вместо того чтоб войти сюда.
В то же мгновение появился Пейрас:
– Вот и я! – заявил он.
Он повел Селию к лестнице в шинельную. Но Селия с горечью затеяла сцену:
– На какую такую женщину ты пялил там глаза? Гардемарин задрал плечи, сколько только мог:
– Черт! Право же, будет, прошу тебя!
Он быстрее потащил Селию. Но Селия повернула голову как раз вовремя, чтоб увидеть внизу, у самой лестницы, нескольких женщин, которые в свой черед только что вошли. Одна из них громко смеялась. И Селия внезапно побледнела, узнав задорный смех Жолиетты-Марсельки и ее крашеные рыжие волосы.
– Послушай! Идешь ты или нет? – сердился Пейрас. Он был, казалось, в дурном настроении. И его любовница была не менее нервна. Их барометр, видимо, упал много ниже того места, где написано «переменно».
– Послушай, – сказала внезапно Селия. – Ты не сможешь говорить, что я не предупреждала тебя: если ты меня обманешь с этой шлюхой, клянусь тебе, быть несчастью!..
– Опять! Честное слово, это у тебя болезнь. О какой такой шлюхе ты говоришь?
Он превосходно знал, о ком идет речь. И она сочла излишним давать ему разъяснения. Помимо того, и он сам вовсе не собирался продолжать спор до бесконечности. И он отрезал:
– Кончено! Наплевать в высокой степени! Ты достаточно налюбовалась шинельной?.. Тогда ходу! Идем!.. Поехали!..
Она уцепилась за его руку, которой он не предлагал ей. И волей-неволей они вошли в зал, как супружеская чета, чего и хотела Селия.
Уже в течение многих ночей рыжая луна сияла на небе виллы Шишурль.
Несмотря на свои похвальные решения, Бертран Пейрас продолжал быть любовником – единственным любовником – Селии. И декабрь успел уже состариться на девятнадцать дней. От жалованья, полученного первого декабря, оставалось одно лишь воспоминание – довольно смутное. И вся изобретательность юного гардемарина не могла возместить абсолютной пустоты его карманов.
Едва испарился последний луидор, как Пейрас попытался было осуществить благоразумный разрыв, который был предусмотрен с самого начала. Но Селия, с каждым днем все более в него влюбленная, начала кричать, как будто с нее заживо сдирали кожу:
– Ты бросаешь меня ради другой!
Сначала он посмеялся над ней, по установившемуся обычаю:
– Ну да, дитя мое! Я покидаю тебя ради другой женщины, ради очень богатой женщины, которая будет содержать меня роскошнейшим образом.
Но Селия была ревнива до неистовства и не находила удовольствия в насмешках. Она разразилась истерикой, и испуганный Пейрас был вынужден обещать ей, что вернется «как товарищ», вернется еще раза два-три.
– Послезавтра, хорошо?
– О! завтра! Прошу тебя!.. Завтра!
Он возвратился назавтра, потом послезавтра, потом все следующие затем дни. И, разумеется, они были товарищами – товарищами по постели.
– Не все ли равно, что у тебя нет денег, ведь я не прошу ничего, я не хочу больше обедать в городе, бывать в Казино, в кафе.
Ему было далеко не все равно. Он предпочел бы, чтобы она бывала в кафе, в Казино, чтобы она обедала в городе и чтобы другой любовник тратился в свой черед на лестную обязанность сопровождать ее во все эти дорогостоящие места. Он, Пейрас, был бы тогда в состоянии наслаждаться холостяцкой жизнью где-нибудь в другом месте, на свободе.
Да! Но что делать!.. Не мог же он силой толкнуть свою любовницу в объятия первого встречного, не мог же попросту открыто бросить ее и обречь себя на громкие скандалы. Селия уже не стеснялась ожидать на Кронштадтской набережной прибытия шлюпки. И она победно утаскивала своего возлюбленного, сопровождаемая насмешливыми взглядами доброй дюжины офицеров, высадившихся из той же шлюпки.
Благоразумнее всего было покориться – на некоторое время. И Пейрас покорился – с большим неудовольствием:
– Вначале это было очень забавно, – откровенно признавался он себе, – но теперь!.. Я соскреб аттестат зрелости, и осталась одна только дикарка.
Из шинельной нужно было пройти в фойе первого яруса, а оттуда уже спуститься по лестнице в партер. Спустившись с последней ступеньки, Пейрас и Селия оказались в самой гуще бала, совсем как быки, вырвавшись из загона, влетают в самую середину корриды.
Танцующие кружились вприпрыжку в каком-то эпилептическом темпе под звуки цимбал и тромбонов самой ужасной цирковой музыки, какую только можно выдумать.
Это был очень забавный бал, быть может даже самый забавный из балов в пристойной Европе. Однако Селия не сразу заметила это; и первым делом она надулась.
И действительно, ни зал, ни публика не были особенно великолепны. Убранство сводилось к нескольким рядам электрических лампочек, нескольким гирляндам китайских фонариков, нескольким японским зонтикам – и ничего больше. Что до публики, она была хуже чем пестрая – совсем разношерстная; и в большинстве своем вовсе не элегантная. Тон вечера не был отнюдь строгим; напротив того – были разрешены самые необычные наряды. Так что, несмотря на то, что не было недостатка в корректных фраках, туалетах с глубоким вырезом и платьях, вполне достойных самых великолепных празднеств, в Ницце ли, в Каннах или в Монте-Карло, – не было также недостатка и в пиджаках и обычных выходных костюмах, не говоря уже о пеньюарах и пижамах; просто не счесть было клоунов из коленкора, домино из люстрина и грошовых ряс. И это не было бы еще страшно: самая забавность собравшегося общества исключала всякую вульгарность. Но все эти пеньюары, костюмы для улицы, фраки, пиджаки, пижамы, маски и маскарадные костюмы составляли только часть бала – часть великолепную и сверкающую! – и часть небольшую, оттого что она умещалась в партере, на балконе, на сцене, в кулисах и в баре. Она чувствовала себя там превосходно, и ей было достаточно просторно. Вся остальная часть театрального зала – ярусы, ложи, галерку заполняла другая часть, гораздо большая – многочисленное сборище, забавное, экстравагантное, приглашенное сюда одному господу ведомо каким образом! Традиция сифилитических балов требует, чтоб эти приглашения второго разряда, называемые внешними, широко распространялись. Все эти люди пришли сюда не затем, чтоб танцевать, но чтоб смотреть; не затем, чтоб на них смотрели, а чтоб видеть все самим; и они пришли сюда запросто, в самом затрапезном виде: женщины в шлепанцах, а мужчины без воротничков.
И надо признаться, что сборище это было не так уж приятно на вид. И вполне простительно было Селии, что она надула губы при виде него. И все же сборище это было очень живописно. И Сифилитический бал, быть может, ему-то главным образом и был обязан той забавностью, которая делала этот бал столь отличным от всех балов, какие только можно вообразить в прошлом, настоящем или будущем. Простонародье и буржуазия, толпившиеся в ярусах Казино, были, без сомнения, свободны от многих предрассудков, раз они решились в таком количестве без всякого лицемерия явиться посмотреть на такое пестрое зрелище, каким является бал, который вполне открыто устраивают для дам полусвета их друзья и товарищи. Это значит, что морская и колониальная зараза коснулась и их. Оттого что здесь присутствовали целые семьи, почтенные и уважаемые, и сидели в ярусах, веселясь и нисколько не смущаясь. И мамаши сажали на колени к себе своих дочурок, чтобы малюткам удобнее было видеть красивых дам, которые так ловко носились по залу и так высоко задирали юбки. Здесь, без сомнения, многие осознали свое призвание.
Зал был полон. Танцевали на навощенном полу партера. Фойе было битком набито людьми. Отдыхали на сцене, которую соединял с залом специально устроенный настил, и здесь же, на сцене, был устроен буфет, были поставлены столики и зеленые растенья, за которыми могли скрыться парочки. Пили также и в баре, где помещался другой буфет, более тихий и интимный. А ласками обменивались в кулисах. Не то чтоб какой-нибудь жест, даже самый смелый, был запрещен в самой гуще танцующих, в ярком свете люстр, рампы и светящихся цепей лампочек и фонариков. Но дамы полусвета, всегда учтивые и корректные, даже будучи разгорячены несколькими часами томных вальсов и безудержных галопов, даже будучи возбуждены самыми предательскими коктейлями и самыми искрящимися американскими смесями, предпочитали прятаться за какую-либо кулису или задник, чтоб обманывать своих любовников как можно более незаметно, как можно более мило.
Что бы ни происходило в кулисах, в баре или среди куп зеленых растений, превращавших сцену в сад, всего пышнее и всего значительнее бал был в середине залы, там, где танцевали. Медные инструменты неутомимо отбивали самые бешеные темпы. Безудержный поток мужчин и женщин несся стремительным вихрем, сопровождаемый яростными возгласами. Это были не только пары, как принято повсюду, странные группы, хороводы и фарандолы, скачущие кучки людей носились по трое, по четверо, по шестеро, взявшись за руки и крича во все горло от удовольствия; кавалеры в одиночку, как бомбы, летали от одного круга к другому, безумные наездницы выезжали на спинах танцоров, или это были героические амазонки, во весь рост стоявшие на плечах, предоставивших себя в их распоряжение, несмотря на всю опасность расквасить о пол носы; это были, наконец, больше чем наполовину голые женщины, которые переходили из рук в руки и передавали свои пышущие тела всякому мужчине; и эти последние воскрешали, как могли, вакханок и менад, пьяных только от шума, света, движения и молодого веселья. Оттого что, как ни странно это может показаться, Сифилитический бал был умерен и неразвратен. Оргия – пусть так; но оргия откровенная и здоровая – ясная, без чего-либо подозрительного или темного.
На первый взгляд он, однако, не показался Селии таким. Эти люди, плясавшие так, как должны плясать краснокожие вокруг столба пыток; эти мужчины, распалившиеся до того, что готовы были перервать друг дружке горло, эти обезумевшие женщины, виснувшие на шее первого встречного, как любовница не решилась бы повиснуть на шее своего любовника, – нет! Это ей вовсе не нравилось! Рядом с нею Пейрас смотрел на бал сочувствующим взглядом человека, который намерен принять в нем активное участие. Она искоса бросила на него взгляд, заранее снедаемая ревностью:
– Потанцуй со мной, хорошо? – сказала она.
Он удержался, чтоб не прищелкнуть недовольно языком. В самом деле! На Сифилитическом балу вовсе не принято танцевать с законной любовницей! Совсем не такое место, чтоб публично тянуть супружескую волынку! Кой черт! Для этой волынки достаточно постели.
Но он не захотел сразу же огорчить ее.
– Хорошо, – сказал он.
И вихрь увлек их сплетенные тела.
Пробило половину двенадцатого. Бал, до сих пор тусклый и в некотором роде мрачный, внезапно, меньше чем в пять минут, расцвел. Согласно ритуалу, всякая уважающая себя женщина приезжает на Сифилитический бал ровно в половине двенадцатого. Приехать раньше – могло бы показаться, что ты здесь, чтоб зажигать лампы, – как все эти почтенные мещанки, которые забрались в ярусы, едва отперли двери, и ни за что на свете не пропустили бы ничего из зрелища. Приехать позже могло показаться позой, желанием подчеркнуть, что не можешь одеться в тот самый срок, какого достаточно для всякой смертной.
И теперь-то начался парад всех знаменитостей, Фаригулетта, Уродец и Крошка БПТ явились вместе, следуя по пятам за Жолиеттой-Марселькой. Появление маркизы Доре произвело сенсацию. И Жанник тоже появилась в свой черед, опираясь на руку гардемарина, откомандированного Л'Эстисаком. Бедная малютка разоделась для этого вечера, который мог стать последним ее праздником: на ней было платье Directoire из сатина, вышитого ирландским кружевом, такого нежного и матового, что щеки больной, слишком бледные под слоем румян, казались почти свежими и сияющими. Селия перестала танцевать, чтоб полюбоваться на это платье. Впрочем, и сама она была очень мило наряжена – на ней было модное платье с красиво прилаженным чехлом, очень изящное и смело подчеркивающее красоту ее здорового и плотного тела. И, когда она выразила свое восхищение Жанник, та с полным правом могла ответить ей вполне искренним комплиментом.
– Здесь действительно есть несколько хороших туалетов, – констатировала Селия мгновение спустя, удаляясь по-прежнему под руку с Пейрасом, – но есть и совсем другие!.. Вот! Взгляни на эту карикатуру!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31