Эти слова она подчеркнула решительным жестом. Селия, опершись на локоть, спросила:
– Вы пригласили много дам?
– Нет, – ответила маркиза. – Во-первых, таких, кого стоило бы звать, совсем не так много. А кроме того, даже если бы они и были, я не посоветовала бы вам знакомиться со всеми. Быть знакомой с несколькими – необходимо, так как это указывает на то, что вы одного круга с ними. А если их будет слишком много, это не только не поможет вам, а еще создаст вокруг вас бесконечные ссоры.
– Ссоры и драки, – добавила Селия.
– Драки? О нет! – возразила маркиза. – Не в этом кругу, дорогая моя. Это очень приличная среда, вы сами увидите. Никто не станет вцепляться друг другу в волосы. Но ведь женщинам совсем не требуется выпускать коготки и царапаться, когда они хотят насолить друг другу, вы знаете это не хуже меня. Самое мудрое – это жить со всеми в мире, а чтобы жить со всеми в мире, есть лишь одно средство – жить в стороне. Не будем лучше говорить о нежных подругах, которые льнут к другу, как рубашка к телу, – все эти великие привязанности всегда кончаются какой-нибудь гадостью.
– Знаю, – грустно вздохнула Селия.
– А потому, – прибавила осторожная маркиза, – я решила познакомить вас только с четырьмя – пятью подругами. Если вы полагаетесь на меня, держитесь только их, до поры до времени. Я представила бы вас только двум; будь это возможно – этого оказалось бы вполне достаточно. К сожалению, их почти невозможно поймать. Вы, конечно, уже слыхали о них в «Цесарке» или еще где-нибудь – Жанник и Мандаринша. О, лучше их вам не найти от Оллиульских островов до Черного Мыса. Но сюда в Мурильон их нечего и приглашать. Они не тронутся с места даже для самого шаха персидского. Мандаринша курит опиум. Поэтому она проводит целые дни в своей курильне и выходит оттуда только к десяти – одиннадцати часам вечера. Она обедает, показывается на каких-нибудь пол-акта в Казино или в театре, возвращается к себе домой и опять хватается за трубку. Вот какова она. И очень жаль, потому что Мандаринша – женщина исключительная: хороша как день, умна, образованна, начитанна, чутка. Люди, которые курят не больше нас с вами, часами подолгу просиживают у нее на циновках, чтобы смотреть на нее и слушать ее. Вы сами во всем этом убедитесь, когда встретитесь с ней в один из вечеров – она, конечно, пригласит вас взглянуть на свою курильню, – она никогда не забывает сделать это: она очень мила и воспитанна.
– Я думала, – сказала Селия, – что опиум старит женщин?
– Нисколько. Все это выдумки виноторговцев – те, кто курит, сразу перестают пить. Кроме того, Мандаринша курит совсем не так давно! Ведь ей всего девятнадцать.
– Девятнадцать!..
– Ну да! Здесь все веселящиеся женщины молоды, очень молоды… Здесь не так, как в Париже. Я считаюсь одной из самых старых, а мне исполнится двадцать пять в будущем месяце.
– Вам никто не даст их, – сказала Селия.
Ей дал бы их всякий, потому что ей уже стукнуло все тридцать. Она говорила «двадцать пять», чтобы уравновесить тяжесть тех тридцати пяти, которые ей давали ее подруги. Таким образом, мужчины, взяв среднее число, узнавали ее возраст, вполне соответствовавший ее внешности.
– Ну а Жанник, – продолжала маркиза, – она живет на краю света, в Тамарисе. Туда добираются два или три часа. К тому же она больна, очень больна, бедняжка Жанник!
– Очень больна?
– Очень! Слабая грудь. Кашель, который доведет ее до гроба! А жаль: лучше, чем она, – не найти. Она разобьется в лепешку, чтобы помочь человеку. Вот почему мне так хотелось сразу свести вас с ней. Но это лишь откладывается. Мы с вами непременно отправимся к ней в Тамарис на этих днях; путь туда очень красив, и ее дом – Голубая вилла – тоже.
– Она, наверно, богата, эта Жанник?
– Богата? Бедна, как Лазарь!.. Жанник богата! Господи… Сразу видно, что вам никто о ней не рассказывал. Конечно, не потому, что ей недоставало богатых любовников. Но все, что она получала от них, она раздавала направо и налево. Она никогда ни в чем никому не могла отказать – это ее и погубило. Теперь у нее больше нет любовников – она слишком больна для этого – и ни гроша ни в одном кармане.
– Ну а ее вилла?
– Да это совсем не ее вилла. Эту виллу снимают для нее в складчину ее прежние друзья. У нее было их очень много – сами понимаете, – она начала в четырнадцать или пятнадцать лет, теперь ей двадцать четыре или двадцать пять, и за это время она ни разу не согласилась поселиться вдвоем с кем-нибудь – так она дорожила своей свободой. Ну что ж! Все они оказались настоящими друзьями, и теперь, узнав, что она действительно сильно больна, делают все, чтобы как-нибудь ее вылечить.
Селия, напряженно слушавшая все это, вздрогнула и изумленно подняла брови.
– Ну да, – прошептала она и широко и удивленно раскрыла рот, – если это так… Если такие любовники…
Она не докончила начатой фразы. Но широко раскрытые глаза говорили за нее. Маркиза Доре улыбнулась от патриотической гордости – она была «тулонкой из Тулона» – и заключила:
– Я уже говорила вам, деточка, и вы сами скоро в этом убедитесь, – здесь, у нас, совершенно особенные любовники.
Солнце бросило из-за горы свой последний луч, подобный окровавленному копью; он пронзил черные сосны и бросил красный отблеск на оштукатуренную стену виллы. Через минуту наступили сумерки, лиловые как мантия епископа. Подул свежий ветер.
– Ну а если ни Жанник, ни Мандаринша не придут, кого же вы еще пригласили? – спросила Селия.
– Трех очень милых, но незначительных особ, которые находятся на виду у всех, потому что сумели с первого раза попасть на приличных людей. Фаригулетта, Уродец и Крошка БПТ. Да, вы расслышали совершенно правильно – именно Крошка БПТ, ее прозвали так, потому что она дебютировала с лейтенантом флота, заведовавшим беспроволочным телеграфом у себя на корабле. Они знакомы со всем флотом, и это очень хорошо, потому что они познакомят и вас со всеми. Умная женщина не должна все время цепляться за одного и того же друга – нужно двигаться, переходить из рук в руки. Только таким путем приобретается опыт, уменье жить и жизненная философия. Я сама не была бы тем, что я есть сейчас, если бы не посылала к черту всех тех господ, которые во что бы то ни стало хотели хранить меня только для себя. В будущем году я выступаю в Париже в настоящем театре, и поверьте, что мне не придется ездить на репетиции на автобусе. Это так же приятно, как чинить носки «одному-единственному», который рано или поздно все равно бросит свою возлюбленную, чтобы жениться на каком-нибудь денежном мешке. Все зависит от вкуса, конечно. Но я принадлежу к богеме. Я отлично понимаю, что такая женщина, как вы, спокойная, образованная, хорошо воспитанная, предпочитает жить у своего собственного очага. Но, даже если вам нравится вцепляться в одного-единственного любовника, нужно быть еще более осторожной в выборе. Постарайтесь поскорее сменить пятнадцать или двадцать товарищей по постели, у вас всегда будет время выбрать самого лучшего из них.
– Пятнадцать или двадцать, не слишком ли это много?
– Ну что вы? Спросите, что думает об этом Фаригулетта!.. Ведь вы знаете: ей нет еще и пятнадцати. Она самая молодая из всех нас здесь, в Тулоне, но уже вполне со всем этим освоилась. Кстати – который час?
– Уже шесть.
– Однако они являются с опозданием. Хотя в этом нет ничего удивительного: они встали в одно время с вами, и должны были еще успеть заняться своим туалетом. Минут через пять они наверно будут здесь. Господи! Уж не пророчица ли я в самом деле? Вот они и идут, прямо как по команде, вот там, вдоль морской тропинки. Не суетитесь, деточка, – совершенно не стоит вам бежать вниз навстречу им. Уверяю вас, что это не очень важные особы.
Глава вторая
Перед посвящением
Когда удалилась последняя из «не очень важных особ», Селия снова очутилась одна: маркиза Доре должна была уехать, так как обедала в городе.
– Рыжка! – позвала Селия.
Девчонка явилась на зов. Чтобы подать чай, она приукрасила себя белым передником и розовой лентой. Но теперь, «когда гости ушли», Рыжка торопливо вернулась в первобытное состояние. И явилась на зов хозяйки с черными до локтей руками.
– О Господи! – воскликнула Селия. – Когда же, наконец, ты станешь меньше пачкаться и больше мыться?
Девчонка разразилась хитрым смехом.
– И не мечтайте об этом, мадам Селия! Как только я стану такой же чистой, как вы, я устроюсь по моему вкусу.
Она предусмотрительно прикрылась локтем. И пощечина Селии не долетела до ее румяной рожицы.
– Что же, подавать вам, наконец, умываться? – невозмутимо продолжала Рыжка.
Умывшись, причесавшись, одевшись и приготовившись к выходу, Селия снова вернулась на террасу и задумалась.
Терраса служила лучшим украшением виллы. Ничто: ни сад – роскошное гиацинтовое и нарциссовое поле, окруженное кустами роз и сирени, которые распространяли такое сильное благоухание, что у гулявших быстро начинала кружиться голова, – ни китайский киоск – забавный маленький павильончик (он возвышался в конце цветочного поля, и его колокольчики, позванивая от дуновенья ветра, пробуждали все соблазны роскоши в умах окрестных школьниц, уже достаточно подготовленных к ним если не телом, то духом), – ни сама вилла величиной с ладонь, новая и кокетливая, с оштукатуренными голубыми стенами, с нависшей как зонтик крышей, с полом, выстланным гладкими провансальскими плитками, – ничто не могло сравниться с этим маленьким выложенным кирпичом прямоугольником, продолжавшим дом на уровне нижнего этажа. Он находился со стороны, противоположной саду, и занимал пространство между улицей Сент-Роз и тропинкой вдоль берега моря. Низкая ограда вокруг всего участка служила балюстрадой этой террасы, и можно было, облокотившись на нее, обозревать и дачную улицу, всю в зелени и цветущих кустарниках, и широкий, как залив, Рейд с лиловыми берегами.
Улица Сент-Роз самая красивая из улиц Митра, самого красивого квартала Мурильона. А Мурильон, торговая и морская окраина Тулона, в иерархии городов следует сразу за Парижем, как город, в котором живут, чтобы любить с вечера до утра и думать с утра и до вечера.
– Он был еще здесь в прошлую пятницу!.. – прошептала Селия, вспомнив уехавшего любовника. Она постаралась представить себе пароход, быстро уносивший его далеко-далеко, – большой белый пароход, с развевающимся черным дымом. Его острый киль прорезал сейчас теплые волны Красного моря на пути из Суэца в Перим. По не зависящим от нее обстоятельствам Селия разбиралась в географии лучше, чем полагается женщинам ее круга. И названия Суэц и Перим делали для нее вполне ощутимым то огромное и с каждым днем увеличивающееся расстояние, которое отделяло ее от него.
– Он был еще здесь в прошлую пятницу, – повторила она. – В прошлую пятницу мы обедали с ним на этой террасе. Он украсил весь стол венецианскими фонариками. А прислуживал нам лакей из «Цесарки» вместе с Рыжкой. Как это было славно, наш последний обед…
Она вся съежилась.
– Теперь я совсем одна, и лакей из «Цесарки» не придет сюда больше. Рыжка ничего не умеет, не может сварить даже яйца всмятку. Не то чтобы Доре была не права… Но не всем так везет, как ей. И так трудно устроить свой дом, когда нет никого, кто бы помог тебе в этом.
И быстрыми шагами она вошла в дом. Лампа еще горела в спальне – остальные комнаты были погружены в глубокий мрак, – а черный коридор производил унылое впечатление покинутого жилья. Только из кузни пробивался свет сквозь дверную щель: Рыжка доканчивала оставшееся после чая печенье при свете какого-то огарка.
– Ты, я вижу, не стесняешься!
– А что ж! Ведь вы все равно уходите! Не лежать же им до завтрашнего дня.
Она говорила с полным ртом и даже не поднялась с табуретки. И Селия ничего не возразила, поддавшись ее наивно-дерзкому тону. Конечно, нужно бы браниться, кричать, а лучше спокойно, не сердясь, взяться за девчонку, обучить ее, «обтесать», как говорила маркиза, объяснив ей толком, что с хозяйкой не спорят, что ее выслушивают стоя, а вечером, при наступлении темноты, зажигают лампы. Конечно, нужно было бы сказать ей все это. Но это слишком длинно. И у Селии не хватило храбрости начать такую долгую речь.
– Посвети мне, – сказала она, – я ухожу. Рыжка проводила ее со своим огарком, держа его между двумя пальцами; она считала подсвечники ненужной роскошью – они мгновенно покрываются ржавчиной, едва к ним прикоснешься, а кому охота чистить лишнюю вещь…
Дверь заскрипела на ржавых петлях, и Селия очутилась на улице.
Была темная ночь. Только один дрожащий и тусклый фонарь светил желтым пятном в этой тьме, которая сливала в одно деревья, дома, стены и землю. Море было совсем близко; его не было видно за кустарниками, выросшими на краю скал, но глухо слышалась его спокойная ночная песнь. Она доносилась слабым, но явственным гулом, который говорил о вечности.
Селия пошла по дороге и отдалилась от моря. Пройдя короткую улицу Сент-Роз, по Авеню де ля Митр она повернула на бульвар Кунео. Мимо нее стрелой промчался трамвай, оставляя за собой широкую полосу белого света. Он исчез за артиллерийскими казармами, и Селия, проводив глазами его ослепительный бег, наткнулась на тротуар, не видный ей из-за наступившей густой тьмы.
Кое-где в домах окна были освещены. Но ставни были закрыты повсюду. Все лавочки затянули свои витрины. Только одна дверь матового стекла пропускала наружу свет из нижнего этажа. Бульвар казался улицей в мертвом городе.
Селия подошла к стеклянной двери, повернула дверную ручку и вошла. Весь нижний этаж был занят рестораном, именовавшимся семейным пансионом. Со времени отъезда своего любовника Селия привыкла проводить здесь почти все вечера. Нельзя же каждый день обедать в «Цесарке»: слишком дорого, да и слишком далеко – из Мурильона до города нужно ехать трамваем по меньшей мере полчаса. Как быть в те вялые дни, когда встаешь при наступлении сумерек, часами сидишь в сандалиях на босу ногу около умывальника и чувствуешь такую усталость во всем теле, что не в силах ни налить горячей воды, ни даже губку поднять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31