Доктор Ланг гневно крикнул:
– Ерунда! Развели тут какую-то чертовщину! Что бы ни случилось, ни я, ни кто-либо другой из присутствующих не давал вам права на столь грубое самоуправство. Если вы намереваетесь сообщить нам печальную весть, вы тем паче должны были подождать, наш спектакль уже подходил к концу. Это же безумное и бесстыдное злоупотребление законами гостеприимства.
– Да, да, доктор прав, – послышались голоса в зале.
Хикель склонил голову и приложил руку ко лбу.
– Могу я узнать, что именно случилось? – вмешался господин фон Имхоф.
Хикель выпрямился и глухим голосом ответил:
– Граф Стэнхоп наложил на себя руки.
Наступило долгое молчанье. Чуть ли не все взоры устремились на Каспара; он стоял, прислонившись к софиту, и веки его медленно опускались.
– Граф застрелился? – спросил господин фон Имхоф.
– Нет, – отвечал Хикель, – повесился.
Шепот пробежал по толпе гостей. Господин фон Имхоф закусил губу.
– Вам известны какие-нибудь подробности? – еще спросил он.
– Нет. Эту весть мне передал его слуга. Граф Стэнхоп гостил у своего друга графа Бельгарда, в его замке, на побережье Нормандии. Утром четвертого сентября его нашли в башне, повесившимся на шелковом шнурке.
Господин фон Имхоф упорно смотрел в пол. Подняв наконец глаза, он устремил холодный взгляд на лейтенанта полиции и сказал:
– Мы все охвачены скорбью. Думается, здесь нет никого, кто не сохранил бы живых воспоминаний об этом несчастном человеке. Тем не менее, господин лейтенант, вам придется отдать отчет в своем странном поведении.
Хикель молча поклонился.
Хозяйка и несколько других дам пытались успокоить гостей, но, когда лакеи уже начали зажигать свечи в большой люстре, фрау фон Имхоф доложили, что сегодняшняя юбилярша, ее свекровь, после перенесенного волнения почувствовала себя плохо и удалилась в свои апартаменты. Она тотчас же пошла к ней. Это послужило сигналом к всеобщему разъезду. Первыми поднялись президент управления и генеральный комиссар со своими супругами. Вскоре лишь несколько интимных друзей барона остались на месте и в подавленном душевном состоянии заняли места за обширным столом.
– Я всегда чувствовал, что лорд со временем уготовит нам мрачный сюрприз, – сказал господин фон Имхоф.
– Что же теперь будет с беднягой Хаузером? – поинтересовался кто-то из гостей.
Стали высказываться всевозможные предположения: разговор оживился, ибо, как это нередко бывает, злополучное событие возбудило фантазию людей, лишь издалека к нему причастных. Взволнованная беседа длилась до глубокой ночи.
Когда перепуганные гости начали разъезжаться, Каспар укрылся в маленькой комнатке, где переодевались актеры.
Молодые люди быстро поснимали с себя театральные костюмы и тоже поспешили уехать. Несколько минут спустя туда явился слуга – тушить свечи и обнаружил Каспара. Юноша вышел на лестницу и тотчас же услыхал шаги за своей спиной, фрау фон Каннавурф догнала его. Уж не домой ли он собрался, спросила она. Каспар отвечал утвердительно.
– Дождь идет, – сказала она уже внизу и вытянула руку, ловя дождевые капли. Она подождала немного в надежде, что дождь перестанет, но он только сильнее припустился; потоки воды с шумом обрушивались на деревья и иссохшую землю. В лицо обоим ударил холодный влажный ветер, и фрау фон Каннавурф предложила Каспару подняться вместе с нею в ее комнату, непогода, видно, разгулялась не на шутку. Он молча за ней последовал.
Она зажгла свечу и стала мечтательно смотреть в пламя. Плечи ее вздрагивали. Каспар сел на софу. И вдруг почувствовал такую усталость во всем теле, что не мог не поддаться соблазну лечь на спину. Клара приблизилась к нему, взяла его руку, но он тотчас же вырвал ее. Он закрыл глаза, лицо его на мгновенье сделалось вовсе безжизненным. Госпожа фон Каннавурф негромко вскрикнула в испуге и упала на колени возле него. Потом она кликнула свою камеристку и попросила принести воды. Налив полный стакан, она протянула его Каспару. Он отпил глоток-другой.
– Что с тобою, Каспар? – прошептала она, впервые называя его на «ты». Он благодарно улыбнулся.
– Ты словно сестра мне, – робея, сказал он и пальцами коснулся волос склоненной над ним головы. Слово «сестра» в его устах звучало необычно, ни разу в жизни он еще не произносил его.
Клара прильнула к нему; ей казалось, что она должна его согреть, он боязливо от нее отодвинулся, она хотела подняться, но он дотронулся до ее плеча и взглядом, полным мольбы, любви и боли, посмотрел на нее.
– Клара, – произнес он, и ей почудилось, что она гибнет или, напротив, воскресает для новой жизни, ибо было что-то неземное в робко молящем звуке его голоса, когда он назвал ее по имени.
Так проходил час за часом, и они все лежали вместе, молча, молча и неподвижно, дрожа, как в ознобе. Она протянула к нему руку, и дыханье его уст поднялось в воздух вместе с ее дыханьем.
Когда часы на башне стали бить двенадцать, Клара встрепенулась. Она быстро встала, тихо и проникновенно произнесла: «Никогда, никогда, никогда», – потом подошла к окну и распахнула его. Дождь давно перестал, ясное, усыпанное звездами небо простиралось в вышине. Переполненное ее сердце стремилось туда, в неведомые миры, ибо мир, в котором она жила, ей опротивел.
Она сказала Каспару, что он может провести ночь здесь, в доме, но он отвечал, что не хочет этого. Она вышла узнать, не спит ли еще фрау фон Имхоф. Прошла мимо столовой, где мужчины пили вино и громко беседовали. Баронесса тоже еще не ложилась. Клара сообщила ей, что Каспар все это время находился у нее. Фрау фон Имхоф кивнула, но бросила на подругу несколько растерянный и удивленный взгляд.
– Завтра утром я запакую свои вещи и уеду, – тихо сказала Клара, и на лице ее отразилась непоколебимая решимость, иной раз придававшая странно жесткое и страдальческое выражение детским ее чертам.
Фрау фон Имхоф несколько опешила, но поднялась и подошла к Кларе. Внезапно они упали в объятья друг друга, при этом Клара заплакала.
Они все понимали, и говорить им не было надобности.
Вырвавшись, Клара сказала, что проводит Каспара в город.
– Это невозможно, – возмутилась фрау фон Имхоф, – или уж я пошлю с тобой лакея.
– Не надо, прошу тебя, – улыбнувшись, отвечала Клара, – ты же знаешь, что я ничего не боюсь. И не люблю, когда за меня боятся. Ночь всегда меня успокаивает, и я радуюсь, что буду возвращаться одна.
Через четверть часа она уже шла с Каспаром по еще не совсем просохшей дороге в направлении города. Они ни слова не произносили, а возле дома учителя обменялись рукопожатием.
– Теперь ты, наверно, покинешь меня, Клара, – вдруг сказал Каспар, и взор его затуманился.
Клара была поражена и растрогана этими словами, свидетельствовавшими о тяжелом предчувствии. «Какие прекрасные у него глаза, – подумала она, – светло-карие, как у косули; да он и вообще похож на косулю, что в печальном изумлении прячется в чаще леса».
– Да, я уезжаю, – проговорила она наконец.
– Но почему? Мне так хорошо было с тобой.
– Я вернусь, – заверила она его с наигранной теплотою, скрывавшей крик боли. – Я вернусь. Мы будем писать друг другу, а к рождеству я уже буду здесь.
– Я вернусь; эти слова я уже слышал однажды, – с горечью заметил Каспар. – До рождества далеко, писать же я не стану. Зачем? Письма – это просто бумага. Прощай и будь здорова.
– Мне нельзя поступить иначе, – прошептала Клара, взгляд ее был устремлен на звездный небосвод. – Смотри, Каспар, там вверху – вечность. Не будем забывать об этом, как забывают другие. Мы ни о чем не забудем. Ах, забвение, в забвении – все зло мира. Звезды принадлежат нам, Каспар, смотри на них, и я буду с тобой.
Каспар покачал головой.
– Прощай, – чуть слышным голосом произнес он.
В первом этаже растворилось окно. Из него высунулась увенчанная ночным колпаком голова учителя, чтобы тотчас же исчезнуть. То было молчаливое предостережение.
«Я попрошу Беттину ежедневно навещать его, – думала Клара, в одиночестве проходя по пустынным улицам, – я принесу ему несчастье, если останусь здесь, бездна разверзается передо мной, страшнее и глубже которой не придумаешь. Сестра! Что? я испытала, когда он назвал меня сестрою! Небесное блаженство проникло в мое сердце. Ведь я вновь обрела утраченного брата; но, боже милостивый, больше, чем братом, он мне быть не может! Дотрагиваться до него! Пробуждать его ото сна! О предательские уста, лобзание ничего не значит для вас! Поцелуй я его, я стала бы его убийцей, что же остается мне, как не бежать? Ангел-хранитель сбережет его; дерзостным было мое мечтанье – жалким своим присутствием его защитить; нет, не может погибнуть столь благородное существо от того, что чей-то взор от него отвернулся».
Этот тревожный ход мыслей свидетельствует о безнадежно запутавшемся сердце, в экстазе принявшем решение пожертвовать собственным счастьем, оробелом, ослепшем перед лицом неодолимого рока и заблудившемся на перепутьях любви.
Глядя на небо, на прекрасное созвездие Большой Медведицы, словно застывшая молния плывущее в темной синеве, Клара не заметила человека, стоявшего у портала дома Имхофов. Она отпрянула, когда он преградил ей путь. «О боже, опять это чудовище», – мелькнуло в ее мозгу.
Хикель, ибо это был он, склонился перед испуганной женщиной.
– Прошу вас, простите меня, мадам, простите, – пробормотал он. – И не только за это нападение, но и за все другое. Вы слишком хороши, мадам. Ежели бы вы явили милость, мадам, и поняли, что ваша возвышенная красота кружит мне голову, как шалун-мальчишка кружит кубарь, ежели бы приняли во внимание, что даже в комедиях взбесившаяся фантазия иной раз оскверняет предмет своих мечтаний и воображаемый образ ревниво принимает за доподлинный, то вы, вероятно, осчастливили бы униженного своего слугу словом утешения.
Речь его звучала простонародно, бесформенно, высокопарно, насмешливо и отчаянно. Казалось, он зубами разгрызает слова и лишь с неимоверным трудом сохраняет свою важную осанку.
Клара отступила на несколько шагов, скрестила руки и, крепко прижав их к груди, повелительно произнесла:
– Извольте пропустить меня!
– Мадам, многое зависит сейчас от слов, произнесенных вашими устами, – продолжал Хикель и вскинул руку нелепым жестом – точь-в-точь как восковая фигура. – Я никогда не был нищим. А сейчас стою с протянутой рукой. Не опровергайте того, что написано на вашем лице, вы ведь ангел!
Он посторонился. Клара, ни слова не произнеся, прошла мимо. Она дернула звонок, и привратник, ее дожидавшийся, немедленно отпер ей. Войдя, наконец, в дом, она почувствовала дурноту. Что-то словно разорвалось в ее мозгу. На лестнице она вдруг остановилась, ей показалось, что она обязана вернуться и еще раз заговорить с этим чудовищем.
Когда на следующий день Каспар пришел к Имхофам, ему сообщили, что фрау фон Каннавурф уже уехала. Он попросил хозяйку дома показать ему портрет Клары, ни разу не виданный им после первого раута в их доме, на котором он присутствовал. Баронесса провела его в верхнюю гостиную, где портрет Клары висел между двумя портретами предков.
Каспар уселся насупротив и долго не сводил с него глаз. Когда он, наконец, встал, фрау фон Имхоф пообещала заказать для него копию. Он был так рассеян, что даже не поблагодарил ее.
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА КВАНТА ВЗЯТЬ ПРИСТУПОМ ТАЙНУ
Хотя некоторое время и поговаривали, что Хикель будет переведен в другой город и понижен в должности, но толком никто ничего не знал, и казалось, что мало-помалу вся эта история позабылась. Без сомнения, какие-то подспудные влияния служили защитой лейтенанту полиции.
– Его лучше не трогать, – говорили посвященные. – Он опасен, ибо слишком много знает.
Разумеется, Хикель приносил пользу на своем месте, и подчиненные трепетали перед ним. Жизнь его тем временем становилась все более непроницаемой; кроме как в казино или на службе, он ни с кем слова не говорил. На сторожевом посту он, случалось, проводил с полночи, но разве что в укор своим подчиненным.
Даже Квант научился его бояться. Однажды под вечер учитель сидел за кофе со своей женой и Каспаром, как вдруг, гремя саблей, в столовую вошел Хикель. Не поздоровавшись, он направился к Каспару и властно спросил:
– А ну, скажите-ка, Хаузер, известно ли вам что-нибудь о местонахождении солдата Шильдкнехта?
Лицо Каспара посерело. Лейтенант полиции устремил на него сверкающий взор и, разозленный долгим молчанием, заорал:
– Известно или неизвестно? Говорите, несчастный, а не то, клянусь богом, я прикажу немедленно отвести вас в тюрьму!
Каспар поднялся, пуговица на его камзоле зацепилась за бахрому скатерти, кофейник опрокинулся, черная жижа разлилась по белому полотну.
Учительша вскрикнула; Квант состроил сердитую мину, ибо наглое поведение лейтенанта полиции его возмутило и показалось ему тем удивительней, что в последние месяцы Хикель был мрачно сдержан по отношению к Каспару.
– Что он может знать о дезертире? – хмуро спросил Квант.
– Это уж моя забота, – огрызнулся Хикель.
– Господин лейтенант полиции, в моем доме прошу вас вести себя поучтивее, – рассердился Квант.
– А, бросьте! Вы тряпка, господин учитель! Вы признаете только свои заслуги, а чужие в грош не ставите. Да и вообще о чем тут говорить? Два года этот малый живет у вас, а мы как ничего о нем не знали, так и не знаем. Если к этому сводится все ваше искусство, лучше уж вам убраться подобру-поздорову.
Удар попал в цель. Квант подавил свой гнев и промолчал.
– Но сейчас дело все равно близится к концу, я переговорю с надворным советником, и Хаузер перейдет на мое попечение.
– Этим вы сделаете мне большое одолжение, – отвечал Квант и с высоко поднятой головой вышел из комнаты.
Учительша продолжала сидеть, опустив глаза. Хикель стремительно шагал взад и вперед.
– Мне-то каково, мне-то каково, – бормотал он вне себя. Потом вдруг опять накинулся на Каспара.
– Злосчастный вы, проклятый человек! Что за дьявол в вас сидит! Так или иначе, – уже тише добавил он и встал рядом с Каспаром, – дезертир арестован и будет доставлен сюда, а мы засадим его в Плассенбург, мерзавца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57