Тем не менее он уже почуял опасность, парень ему попался явно неподходящий, и его следовало поскорее сплавить. Повод к тому не замедлил представиться.
Зайдя на следующий день за Каспаром, Шильдкнехт заметил, что юноша чем-то расстроен. Он попытался развлечь его игривой историйкой из казарменной жизни. Каспар и вправду разговорился, спросил, откуда Шильдкнехт родом, кто его родители; парень старался возможно веселее отвечать на эти вопросы, хотя детство было достаточно печальной главою в его жизни. Рос он у мачехи, отец рано отдал мальчонку в люди, и не успел тот покинуть родной дом, как мачехин любовник в драке убил его отца. Теперь и он и она сидели в тюрьме, а братья Шильдкнехта промотали все имущество.
Шильдкнехт отважился спросить, почему Каспар отменил сегодня встречу со своей подругой.
– Она идет в театр, – отвечал Каспар.
– Почему же вы ее не сопровождаете? – настаивал Шильдкнехт.
– У меня нет денег.
– Денег? А много их надо?
– Шесть грошей.
– Столько у меня и при себе найдется, – сказал Шильдкнехт, – я вам дам взаймы.
Каспар с радостью взял деньги. Сегодня давали «Дон Карлоса», а он давно мечтал посмотреть эту пьесу. За исключением взбалмошной женщины, пытающейся соблазнить принца, все в ней восхищало его. А что творилось в его душе, когда маркиз говорил королю:
Напрасно
Вступили вы в жестокий бой с природой;
Свою большую царственную жизнь
Напрасно посвятили разрушенью.
Нет, человек и выше и достойней,
Чем думаете вы. Он разобьет
Оковы слишком длительного сна
И возвратит свое святое право…
Каспар приподнялся на своем кресле, жадным, горящим взором пожирая сцену и едва удерживая крик восторга. К счастью, в темноте зала никто не заметил его порыва; только сосед, желчный старикашка – канцелярский советник, дернув за полу, грубо усадил его на место.
Весь вечер Каспар отсутствовал, и учитель поспешил учинить ему допрос. Каспар признался, что был в Дворцовом театре.
– Откуда у вас деньги? – поинтересовался Квант. Юноша отвечал, что ему подарили билет.
– Кто именно подарил?
Бездумно, все еще во власти Шиллеровой драмы, Каспар назвал первое попавшееся имя. Назавтра Квант навел справки и, разумеется, выяснил, что Каспар его надул. Загнанный в тупик, тот рассказал, как это было, и Квант обо всем доложил лейтенанту полиции.
В пять часов пополудни во дворе под окном Каспара послышался знакомый свист – две мелодических триоли; так Шильдкнехт обычно возвещал о своем приходе. Каспар поспешил вниз.
– Все у нас с вами врозь пошло, – объявил Шильдкнехт, – лейтенант полиции уволил меня за то, что я дал вам денег взаймы. Придется мне опять нести службу в казарме.
Каспар поник головой.
– Так оно всегда бывает, – пробормотал он. – Они не терпят, если кто-нибудь по-хорошему со мной обходится. – И протянул Шильдкнехту руку – на прощанье.
– Послушайте, Хаузер, – живо проговорил Шильдкнехт, – я каждую неделю два-три раза, да и вообще, едва выберется свободная минута, буду приходить сюда во двор и свистеть, как свистел. Может, я вам и понадоблюсь. Как знать!
Удивительным теплом и благожелательностью были проникнуты его слова. Каспар внимательно посмотрел на дружелюбно улыбающееся лицо Шильдкнехта и ответил неторопливо, вдумчиво:
– Все может быть, что правда, то правда.
– Так, значит, решено! – воскликнул Шильдкнехт.
Они вышли на улицу. У ворот стоял служитель из суда, который, завидев Каспара, сказал, что господин статский советник послал его за ним, Каспару надлежит явиться немедленно. Каспар спросил, что случилось?
– Господин статский советник в шесть часов отбывает вместе с господином лейтенантом полиции и хочет перед отъездом поговорить с вами, – отвечал служитель.
Каспар пустился в путь. Но, отойдя шагов на сто от дома учителя, остановился. Дальше идти было нельзя. У воза с кирпичом, въезжавшего в подворотню, сломалась чека, и он загородил всю улицу. Каспар постоял минуту-другую, потом решил идти в обход по Вюрцбургерштрассе и дальше полем. Из-за этого он опоздал. Когда он добрался до фейербаховского сада, президент уже отбыл. Генриетта и советник Гофман, стоявшие у калитки, молча выслушали извинения Каспара.
У Генриетты были заплаканные глаза. Она смотрела вслед уже скрывшемуся в конце улицы экипажу, затем молча повернулась и пошла к дому.
ШИЛЬДКНЕХТ
Май выдался на редкость дождливый. Когда погода хоть кое-как это позволяла, Каспар и фрау фон Каннавурф все послеобеденное время бродили по окрестностям города. Каспар вдруг начал пренебрегать службой. На укоризненные вопросы он отвечал: «С меня довольно этой дурацкой писанины», – что, конечно, не могло нравиться его начальству.
Новый надзирающий, приставленный к Каспару и на время отсутствия лейтенанта полиции снабженный точнейшими инструкциями, с самого начала вел себя так назойливо, что фрау фон Каннавурф сочла нужным пожаловаться советнику Гофману. Не столько по долгу службы, сколько из желания угодить красивой даме советник разрешил Каспару гулять с нею без сопровождающего.
– Надеюсь, вы не похитите у меня Хаузера, – сказал он со своей обычной хитрой улыбкой онемевшей от удивления молодой женщине.
Но Квант и тут стал чинить препятствия. «Я обязан твердо держаться инструкции», – упрямо твердил он. Однажды утром фрау фон Каннавурф явилась в кабинет учителя и вызвала его на разговор. Квант не смел смотреть ей в лицо; смущенный, он то краснел, то бледнел.
– Я готов служить вам, мадам, – проговорил он наконец с видом человека, под пыткой решившегося сказать все, что хотят от него услышать.
Фрау фон Каннавурф спокойным, но не лишенным любопытства взглядом окинула комнату.
– А как вы, собственно, в душе относитесь к Каспару? – вдруг спросила она. – Любите вы его?
Квант вздохнул:
– Я хотел бы и мог бы любить его так, как он того заслуживает по мнению своих достопочтенных друзей, – нарочито туманно отвечал он.
Фрау Каннавурф порывисто встала.
– Как это понимать? – с горячностью воскликнула она. – Разве можно не любить его, не стремиться носить его на руках? – Лицо ее пылало, она вплотную приблизилась к испуганному учителю и устремила на него гневный и печальный взор.
Впрочем, она быстро смягчилась и заговорила о другом, желая получше узнать удивлявшего ее Кванта. Для молодой женщины каждый человек был чудом и едва ли не все людские деяния – чудесными. Она редко достигала намеченной цели, ибо, забываясь, переходила границы поверхностного общения.
Позднее Квант не на шутку огорчился из-за своей податливости. «Что же за всем этим кроется?» – размышлял он. Когда Каспару приходили письма, вернее, записки от фрау фон Каннавурф, он вскрывал их и прочитывал, прежде чем передать юноше. Но ничего ему не открывалось; слишком уж безобидно было содержание этих записок. Вероятно, они объясняются на каком-то условном языке, думал Квант и сопоставлял некоторые часто повторяющиеся фразы, надеясь найти ключ к таинственному шифру. Каспар возмущался этим, но Квант, с несвойственным ему красноречием, доказывал, что воспитателям дано право просматривать корреспонденцию воспитанников.
Наконец Каспару пришлось попросить свою подругу больше не писать ему. Если бы Кванту удалось подслушать беседы обоих, он, к своему огорчению, счел бы их столь же невинными, как и письма. Кстати сказать, случалось, что они часами гуляли вдвоем, не обмениваясь ни единым словом.
– Как хорошо в лесу, правда? – спрашивала наконец молодая женщина своим задушевным сладостным голосом, сопровождая эти слова легким щебечущим смешком. Или, собирая цветы на лугу, говорила:
– Разве они не прекрасны?
– Прекрасны, – отвечал Каспар.
– Так сухо, так деловито вы говорите о них!
– Я лишь недавно узнал, что они прекрасны, – взволнованным голосом произнес Каспар, – прекрасное познается всего позднее.
На сей раз весна делала его поистине счастливым. Вдыхая весенний воздух, Каспар ощущал себя странно предпочтенным существом. О том, что он красив, он ни разу еще не подумал. Существующий мир обвивал его как венок. Покуда солнце стояло на голубом небе, глаза его светились удивлением и счастьем. «Он – словно ребенок, которого после долгой болезни впервые вывели в сад», – говорила о нем фрау фон Каннавурф. Доброе ее сердце билось быстрее при мысли, что и она как-то способствовала его счастливому расположению духа. Иной раз она украшала шляпу Каспаpa молодой зеленью, и вид у него становился гордым. И все же он был постоянно углублен в себя, постоянно замкнут, словно в нем шла какая-то внутренняя борьба перед принятием важного решения.
В один прекрасный день они договорились называть друг друга Клара и Каспар. Она подсмеивалась над деловитой серьезностью, с которою он выполнял этот договор. Она вообще частенько над ним потешалась, в особенности, когда. он читал ей краткие проповеди о нравственности или сердито порицал то, что в его устах называлось «женской суетой сует». И еще Каспар уговаривал ее не так много ходить и беречь свое здоровье. Иной раз и правда казалось, что она стремится к усталости, к изнеможению. Ей нравилось подниматься на высокие башни. В церкви св. Иоанна на башне жил старик звонарь, благодушный мудрец, которого долгое одиночество научило созерцанию. Сотни ступенек не отпугивали ее, и она, иногда по два раза в день, поднималась к старику, болтала с ним, как с добрым другом, или, прислонившись к перилам узенькой галереи, подолгу смотрела вдаль. Звонарь тоже полюбил ее всем сердцем и в вечерние часы, случалось, подавал условные сигналы своим фонарем в направлении дома Имхофов.
Всякий день она строила планы новых путешествий, ибо жизнь в маленьком городке была ей не по душе. Каспар спросил, почему она рвется прочь отсюда, но исчерпывающего ответа она ему дать не смогла.
– Нельзя мне где-либо оседать, – проговорила молодая женщина, – если мне хорошо, я чувствую себя несчастной, я должна странствовать и открывать что-то новое, должна искать людей. – Она с нежностью смотрела на Каспара, и губки ее при этом непрестанно дрожали.
Однажды она обмолвилась несколькими словами о брошюре Фейербаха; только один-единственный раз в их разговоре была упомянута эта книжка. Каспар схватил руку Клары и с непонятно откуда взявшейся силой так крепко сжал ее, словно хотел раздавить услышанное слово. Фрау фон Каннавурф тихонько вскрикнула.
Уже наступил вечер; они дошли до перекрестка, на котором обычно расставались. И фрау фон Каннавурф, приблизившись к Каспару и глядя ему в глаза, взволнованно и быстро прошептала:
– Итак, вы готовы взять это на себя?
– Что именно? – вздрогнув, спросил он.
– Все…
– Да, все, – глухо повторил юноша, – но я не знаю… я так одинок.
– Разумеется, одиноки, но ведь вы ничего другого и не хотите. Одиноки, как в узилище, только что не под землей, а на ее поверхности… – Больше она ничего не смогла сказать, одной рукою он зажал ей рот, другою – себе. Едва ли не ненависть сверкнула в его глазах. Внезапно охваченный радостным смущением, он подумал: «Может быть, и моя мать похожа на эту женщину». Губы его запеклись, как у жаждущего, с ним происходило что-то, повергавшее его в содроганье.
– Мне пора домой, – с внезапной досадой воскликнул он и убежал.
Фрау фон Каннавурф смотрела ему вслед; темнота уже давно его поглотила, а ее большие детские глаза все еще не отрывались от его пути. Страх сжимал ей сердце. «Он самый отважный из людей, – думала молодая женщина, – и даже не подозревает, как он отважен; что же так волнует и трогает меня, когда я говорю с ним или молчу подле него? И почему мне так боязно от сознанья, что он предоставлен самому себе?»
Она пошла к дому, и на дорогу длиной в тысячу шагов ей понадобилось не меньше получаса. На западе огненными прожилками сверкали зарницы.
Каспар рано улегся спать. Но часов около четырех проснулся от громкого голоса. На улице кто-то кричал: «Квант! Квант!»
Каспару, еще в полусне, показалось, что это голос Хикеля. Где-то стукнуло отворяемое окно, голос на улице что-то произнес, что именно, Каспар не разобрал, в доме хлопнула дверь. Потом все стихло. Каспар повернулся на другой бок и снова стал засыпать, но тут к нему постучали.
– Кто там? – спросил юноша.
– Откройте, Каспар, – послышался за дверью голос Кванта.
Каспар вскочил, отпер дверь.
Квант, вполне одетый, вырос на пороге. Лицо его в предрассветном сумраке выглядело блекло-зеленым.
– Президент скончался, – проговорил он.
Каспар сидел на краю кровати, и все плыло перед его глазами.
– Я собираюсь туда, если хотите идти со мной, поторапливайтесь, – продолжал Квант.
Каспар быстро оделся, его шатало, как пьяного.
Через десять минут он уже шагал рядом с Квантом по направлению к Хейлигенкрейцгассе. В саду перед фейербаховским домом толпились люди – заспанные и перепуганные. Мальчонка из булочной сидел на ступеньках и рыдал, прикрывая лицо белым фартуком.
– Как вы полагаете, можно ли нам подняться наверх? – спросил Квант писца Дильмана; с лицом черным как туча, низко надвинув шляпу, тот расхаживал взад и вперед по дорожке.
– Тело еще не доставлено в город, – отвечал вместо него артиллерийский полковник, на усах которого повисли маленькие дождевые капли.
– Я знаю, – сказал Квант и не без робости последовал за Каспаром, уже вошедшим в дом. Внизу все двери стояли настежь. В кухне две служанки сидели у плиты. Казалось, они в страхе к чему-то прислушиваются. До Каспара и Кванта донесся чей-то душераздирающий голос, слышавшийся все ближе и ближе. И тут же какая-то женщина с заломленными в отчаянии руками пробежала мимо них, непрерывно крича как безумная.
– Несчастная, – в расстройстве пробормотал Квант.
Это была Генриетта. Она продолжала кричать, покуда не подоспели ее приятельницы, среди них фрау фон Штиханер. Дамы хлопотали вокруг Генриетты, которая кулаками отталкивала их.
– Я знала, знала, – выкрикивала она, – они его отравили! – Глаза ее налились кровью, взгляд сделался багровым. Она ринулась в соседнюю комнату – широкий капот ее развевался, точно крылья, – все громче крича:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57