– Всем известно, что аристократы не любят оплачивать труд тех, кто им служит. Мне следовало догадаться, что и учительнице они не будут платить по заслугам.– Дело не в этом, – возразила Батшеба. – Ты уже достаточно взрослая и должна понимать наше положение. Не забывай: мы прокаженные, отверженные, и дверь в большой мир перед нами наглухо закрыта.– Но когда ты разговаривала с лордом Ратборном, он вовсе не выглядел недовольным и раздраженным, – стояла на своем Оливия. И правда, джентльмен смотрел на маму так же, как когда-то смотрел папа. Так, что мама даже покраснела.– Он просто притворялся, – заметила Батшеба. – Этот человек – безупречный джентльмен, а безупречный джентльмен всегда вежлив. На самом же деле он позволит мне обучать своего драгоценного племянника рисованию с той же долей вероятности, с какой пригласит твоего лучшего друга-ростовщика давать уроки математики.Ответ оптимизма не внушал.Однако Оливия не собиралась сдаваться после первой же неудачи. Ведь теперь ее действиями руководила идея.
Письмо пришло в четверг и было доставлено тайно, чтобы сразу возбудить любопытство адресата. Молодой лакей потихоньку сунул конверт Перегрину в руку и шепнул, что его светлость наверняка разгневается, если узнает, но он просто не мог отказать юной леди.Слуга описал внешность «юной леди». Интеллект выше среднего помог Перегрину без особого труда соединить внешность с именем. Тайное появление письма заинтриговало почти до болезненного нетерпения. И все же не стоило вскрывать конверт в присутствии посторонних. Кто-нибудь из любопытных слуг мог увидеть и рассказать дворецкому. А уж дворецкий непременно доложит лорду Ратборну.Перегрин сунул письмо во внутренний карман куртки и в течение нескольких часов мужественно терпел страшные мучения. Он распечатал конверт лишь после того, как смог уединиться в своей комнате и запереть дверь.Письмо оказалось написано крупным, манерным и неаккуратным почерком. Бумаги явно ушло немало.
« Милорд. Чрезвычайно преждевременно и ошибочно для молодой леди обращаться к молодому джентльмену с частным письмом. И все же я склоняю голову перед настойчивой необходимостью открыть правду. Знаю, что рискую заслужить дурное мнение о себе. Разумеется, я не смею даже вообразить, что можно думать обо мне хуже, чем думаете Вы, ведь Вам наверняка известно, что трагические обстоятельства превратили меня в прокаженную и отверженную, наглухо закрыв дверь в большой мир, к которому принадлежите Вы. Пока не спадет семейное проклятие (вычеркнуто). Моя дорогая мама рассказала о вчерашней встрече с Вами и его сиятельством, Вашим почтеннейшим дядюшкой в магазине Попхема. Отругала меня за дерзость и объяснила, почему не следовало предлагать Вам учиться рисованию. Больше того, мама строго-настрого запретила встречаться с Вами впредь. Понимаю, что это обстоятельство не имеет для Вас никакого значения: ведь я всего-навсего незначительная девочка, с которой Вы едва знакомы и вряд ли захотите познакомиться ближе. И все же наша встреча произвела на меня сильное впечатление. Поскольку старшие запретили нам встречаться, мне пришлось взять на себя смелость и тайно сообщить о своем искреннем восхищении Вашим благородным и честолюбивым стремлением стать великим путешественником и исследователем, вместо того чтобы превратиться в очередного праздного аристократа. От всей души желаю успеха в попытках научиться рисовать. Искренне Ваша, Оливия Уинтейт. P.S. Пожалуйста, не пытайтесь связаться со мной. Когда-нибудь семейное проклятие спадет, и тогда (вычеркнуто) В Индии существует каста людей, которых называют неприкасаемыми. Вы должны считать меня одной из них ».
Письмо выглядело отвратительно даже для девочки. Она напичкала страницы завитушками и вензелями. Огромное количество совершенно ненужных подчеркиваний, заглавных букв и злоупотребление жирным шрифтом выдавали излишнюю сентиментальность, излишне романтический настрой и бурный, чересчур эмоциональный темперамент.Точно такими же были родители Перегрина, а бабушка и дедушка по отцовской линии и того хуже. Все Далми постоянно устраивали полные драматизма сцены и заставляли Перегрина испытывать чувство вины, даже не понимая, в чем эта вина состоит. Но в мыслительном процессе родственников логика отсутствовала начисто. Впрочем, иногда Перегрин сомневался, что присутствовал и сам мыслительный процесс.Именно в этом и заключалась одна из множества причин, заставивших Перегрина предпочесть дом и компанию дяди. Лорд Ратборн отличался спокойствием. Спокойствие царило и в его доме. Если он вдруг раздражался, то не впадал в страстный пыл. Не метал громы и молнии и не извергал бессмысленные, полные ярости тирады. Никогда не терял самообладания, хотя порой, пусть и редко, сердился. В эти минуты более заметным становилось характерное протяжное произношение, а лицо казалось таким спокойным и непроницаемым, что можно было принять его за мраморное изваяние. Но он никогда не устраивал суеты, шума и суматохи. Ни разу в жизни. Ни по какому поводу.Рядом с дядей не приходилось жить в постоянном напряжении и ожидании следующего извержения вулкана. Рядом с дядей всегда было ясно, что к чему и что сулит будущее.То есть так было до вечера среды.Перед тем как отправиться в свою комнату, чтобы переодеться к выезду, лорд Ратборн заглянул в кабинет, где Перегрин старательно выполнял упражнение по греческому языку. Исправив пару ошибок, его сиятельство внезапно заявил, что миссис Уингейт «не подойдет» в качестве учительницы рисования.Удивленный и озадаченный, Перегрин упорно пытался постичь логику неожиданного решения.– Не понимаю, сэр, – заговорил он, – чем именно она не подойдет? Разве не вы назвали ее акварель блестящей? Восхищение казалось абсолютно искренним. И вы находили ее любезной и обходительной. Разумеется, трудно сказать, когда вы вежливы потому, что хотите быть вежливым, а когда лишь подчиняетесь долгу джентльмена. Когда это делаю я, разница бросается в глаза. Но миссис Уингейт не выглядела ни скучной, ни глупой. Совсем наоборот. Для женщины она необычайно умна, вы так не считаете?Лорд Ратборн не ответил ни на один из сложных вопросов. Лицо обрело спокойствие мраморного бюста. Когда он заговорил, слова зазвучали медленно, растянуто.– Я сказан, что она не подойдет, Лайл. Этого вполне достаточно.– Но, сэр…– Трудно представить что-нибудь более утомительное, чем нотации тринадцатилетнего мальчика, – произнес лорд Ратборн.Перегрин прекрасно знал этот тон откровенной скуки. Он означал, что вопрос закрыт и дальнейшего обсуждения не предусмотрено.Решение оказалось неожиданным ударом. Обычно его светлость вел себя как самый разумный и логичный представитель взрослого населения Британии.Если бы Перегрин не ощущал полнейшего замешательства, то не смотрел бы так пристально. А если бы не смотрел так пристально, то не заметил бы одной странной особенности: судорожного подергивания мускула. Лишь однажды, очень быстро и легко, почти возле правого уха.Перегрин сразу повял, что существовало Серьезное Препятствие (как написала бы Оливия), и препятствие это касалось миссис Уингейт.Если лорд Ратборн отказывался говорить, в чем дело, значит, дело действительно обстояло серьезно.А если не скажет он, не скажет никто из взрослых. И если Перегрин по наивности спросит у кого-нибудь, то этот «кто-нибудь» непременно ответит:– Если бы тебе следовало это знать, лорд Ратборн обязательно рассказал бы сам.Всю пятницу и всю субботу Перегрин старался выбросить из головы письмо. Девчонка была глупой – одно желание стать рыцарем чего стоит! А раз они никогда больше не встретятся, то и семейные тайны не имеют никакого значения.Проблема заключалась в том, что его призвание состояло именно в разгадывании всевозможных загадок и тайн. Недавно он вернулся к изучению латыни и греческого и проявил невиданное рвение. А все потому, что понял важность этих древних языков для раскрытия секретов древних египтян. Тетя Дафна – на самом деле она не была ему родной тетей, но вся семья Ратборнов приняла лорда Лайла в свой круг, – так вот, тетя Дафна пообещала позаниматься с Перегрином коптским языком, одним из ключевых в деле расшифровки египетских иероглифов. Но для этого требовалось с честью преодолеть творения Гомера.Так что к воскресенью Перегрин уже не сомневался, что сойдет с ума, если не выяснит, почему Оливия Уингейт назвала себя прокаженной и отверженной и в чем именно заключается семейное проклятие.Вот почему воскресной ночью, после того как дядя пожелал Перегрину спокойной ночи и отправился на светский раут, а все в доме легли спать, юный лорд Лайл сел писать письмо, адресованное мисс Оливии Уингейт.
Письмо от лорда Ратборна пришло на имя хозяина магазина гравюр и эстампов мистера Попхема в пятницу вечером. Лишь вернувшись домой, Батшеба трясущимися руками сломала печать.Письмо написал секретарь. Кратко и исключительно вежливо он сообщал, что в ее услугах не нуждаются.Поняв смысл жестоких слов, Батшеба долго смотрела на листок невидящим взглядом. Кровь словно превратилась в лед – знакомое чувство. Потом нахлынула горячая волна, и лицо запылало.Она пыталась убедить себя, что это совсем иное, и все-таки память обжигала, словно была совсем свежей, словно не прошло трех долгих лет.Это произошло через три месяца после того, как она похоронила Джека. От имени свекра пришло написанное секретарем письмо. А к нему прилагалось длинное послание, которое, как полагал лорд Фосбери, прислала невестка. Послание это, которое Батшеба никогда не писала, содержало бессвязные рассуждения по поводу смерти Джека и судьбы «его любимой дочери Оливии». Автор искал прощения и примирения. Ну и, разумеется, денег. Письмо оказалось поистине ужасным: «Давайте помиримся в память о Джеке и ради его ребенка», и так далее в том же духе. Бесконечные страницы одна за другой изливали безвкусное, пошлое нытье и жалкие в своей унизительности просьбы. Все вместе являло бесстыдную попытку извлечь выгоду из горя отца, потерявшего любимого, пусть и отвергнутого сына.Письмо было написано рукой матери Батшебы.Миссис Делюси даже не сочла нужным обратиться от собственного имени. В этом случае дочь никогда бы не узнала о просьбах и не пережила бы мучительного позора.Но нет, матушка предпочла скрыться за именем самой Батшебы.А потому именно миссис Уингейт получила лаконичный ответ лорда, Фосбери. И унижение пришлось терпеть именно ей.Батшеба написала матери и получила тот самый ответ, которого ожидала: «Я сделала это ради тебя, дорогая, потому что ты слишком горда и щепетильна».Это письмо оказалось последней весточкой от матери. Родители уехали в Санкт-Петербург, где отец умер от болезни печени. Вдова вскоре вышла замуж и отбыла в неизвестном направлении, не поставив в известность никого, даже родную дочь. Батшебе искренне хотелось бы скучать по родителям, однако ничего похожего на теплые чувства она не ощущала. Детство изобиловало случаями, подобными этому неуместному письму лорду Фосбери. Поэтому не приходилось удивляться, что Батшеба готова была вынести что угодно, лишь бы уйти из семьи и оказаться рядом с Джеком.– Что случилось, мама? – спросила Оливия.Миссис Уингейт подняла глаза. Она даже не слышала, как дочь вошла в комнату.– Ничего. – Она разорвала записку секретаря лорда Ратборна на мелкие кусочки и бросила в огонь.– Но ты плакала, – заметила наблюдательная Оливия.Батшеба торопливо отвернулась.– Наверное, что-то попало в глаз.Она изо всех сил пыталась убедить себя, что не произошло ничего плохого. Так и должно было случиться. Всего лишь одним учеником меньше. Ну и что? Наверняка найдутся другие. Никакого унижения, в отличие от письма лорда Фосбери. Так что просто смешно испытывать разочарование… сердиться… обижаться.Посещение Египетского зала было первой вылазкой в светскую часть Лондона, в тот мир, который принадлежал бомонду. А короткий диалог с лордом Ратборном оказался первым разговором с джентльменом за три года – с тех самых пор, как умер Джек. Новый опыт на некоторое время лишил самообладания, вот и все.Объяснение, конечно, нельзя было считать полностью удовлетворительным, однако оно помогло пережить пятницу, субботу и воскресенье.В понедельник, как обычно, состоялся урок рисования – в комнате, которую она арендовала двумя этажами выше магазина гравюр и эстампов. Когда урок закончился, Батшеба, как всегда, спустилась в магазин, чтобы узнать, не интересовался ли кто-нибудь ее объявлением.У прилавка она сразу заметила знакомую высокую фигуру. Остановилась как вкопанная и уставилась, как девчонка, даже понаслышке незнакомая с правилами приличия. Взгляд сам собой измерил широкие плечи, спустился по спине и задержался на длинных, наверное, не меньше мили, мускулистых ногах, а потом снова поднялся по элегантной, безупречной и мужественной спине. Словно завороженная, Батшеба неподвижно созерцала ослепительно белую полоску шейного платка над воротником сюртука. Из-под шляпы спускались густые темные волнистые волосы, а поля шляпы оставляли на ухе небольшую изогнутую тень.– А вот и сама миссис Уингейт, – раздался голос мистера Попхема. Батшеба вздрогнула и очнулась. Высокая аристократическая фигура совсем закрыла маленького человечка.Джентльмен обернулся. Да, разумеется, Ратборн собственной персоной. Кто же еще может выглядеть так… безупречно, даже со спины? Кто еще способен рассматривать ее так сдержанно, без искры удивления и тени намека на недостойный интерес?Нет, он не таращился, как обычный простак.– Миссис Уингейт, – произнес он. – Вы появились как раз вовремя. Мы с мистером Попхемом едва не подрались.– О, что вы, милорд, как можно, – засуетился встревоженный торговец. – Всего лишь неуверенность с моей стороны, поскольку я не знал наверняка… – Он совсем растерялся и замолчал.– Я выразил желание взглянуть, как проходит ваш урок, – пояснил его сиятельство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41