https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/elitnye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Свобода? По правде, говоря, она никогда в жизни не была свободна по-настоящему, пока ее не приковали к нему цепью.
Мысль о том, чтобы расстаться с ним навсегда… Ник поднял голову и, очевидно, прочел в глазах ее мысли. Оба молчали. Он заговорил первым:
— Так куда же ты направишься: завтра, как только освободишься от меня?
Сэм потянулась, зевнула и ответила самым небрежным тоном:
— В Мерсисайд. — Теперь, когда у нее не было больше от него секретов, она не видела смысла скрывать и это. — Я зайду в свое жилье в Мерсисайде, заберу вещички и уеду из страны.
— Значит, отправишься в Венецию?
— Да. — Почему-то мысль о синем итальянском небе и сверкающих водах Адриатики не казалась ей больше такой привлекательной, как раньше. — А ты?
— У меня деловая встреча в Йорке.
— Я имею в виду, после этого. — Она старательно подчеркивала свою незаинтересованность, хотя ей очень хотелось узнать о нем побольше.
Ник смотрел в сторону, и Сэм поняла, что поступила правильно, не сказав ему о том, что многое знает о его тяжелом детстве. Если он захочет, расскажет сам. Почему-то ей было очень важно и очень нужно, чтобы он ей доверился.
— Я плантатор, — медленно произнес он, — из американских колоний. Я возвращусь туда, как только закончу дела в Йорке.
— Понимаю. — Сэм была довольна уже тем, что он сообщил ей.
Однако сомнения не покидали ее. Плантатор? Она с трудом могла представить себе его в роли плантатора. Не похоже, что он работает в поле, что его беспокоит урожай, капризы погоды или сорняки. Что-то не верится, что он говорит правду.
Сэм почувствовала обиду и… разозлилась на себя. Почему он должен говорить ей правду? Ведь они всего-навсего незнакомцы, волей судьбы оказавшиеся скованными одной цепью. Двое скрывающихся от закона беглецов, которые яростно оберегают свою независимость и думают только о себе. Они с самого начала договорились строить свои отношения на этой основе. Интересно, когда именно договоренность была нарушена? И почему ей так больно?
— Я никогда не бывала в колониях, — сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы он не заметил эту боль. — И как там жизнь?
Он ответил не сразу. Потом медленно заговорил:
— Там совсем не так, как в Англии. Там жарко и влажно. А земля, на которой находится моя плантация, — это главным образом засоленные болотистые почвы. Там больше воды, чем земли. Я выращиваю индиго, рис, табак. Там много рыбы и хорошая охота, преимущественно на куропаток и оленей. У меня есть неплохой винный погребок, где имеются запасы рома и бренди… Тысяча чертей, это место не идет ни в какое сравнение с некоторыми другими местами, где мне приходилось жить!
— Похоже, что ты там неплохо устроился. Ник улыбнулся:
— Но там так хорошо, как в Венеции. Она пожала плечами.
Они долго глядели друг на друга. Потом он отвернулся и, пошарив в траве, отыскал мешок с провизией, вынул оттуда наполненную водой флягу.
— Ну что ж, выпьем за то, чтобы выбраться из Англии подобру-поздорову. — Он налил воды в дне чашки, подал одну ей и поднял свою. — За Америку, за Венецию — за свободу!
— За свободу! — эхом откликнулась она и улыбнулась, хотя ей было совсем нерадостно.
Они чокнулись чашками, и пальцы их соприкоснулись.
У нее перехватило дыхание.
— Ник…
Он мгновенно отодвинулся от нее.
— У нас нет времени для… Я хочу сказать, что нам необходимо выспаться, моя леди.
Она заметила, что он снова называет ее не по имени. Неужели он делает это умышленно?
— Ник… я только… я хочу… — Она вздохнула в полном отчаянии. — Я хотела сказать….
— Что? — напряженно спросил он.
Она и сама не знала. Да и о чем говорить? — Что свобода теперь означает для нее совсем другое, чем несколько дней назад? Что она не хочет с ним расставаться? Эта мысль оглушила ее.
— Ты дорог мне.
Все очень просто: он дорог ей, и она не может и не хочет уходить от него.
— Это не имеет значения, Саманта.
— Имеет, — сказала она спокойно. — Ты для меня имеешь значение. — Он пристально взглянул на нее. — Ты мне дорог, — просто сказала она.
— Замолчи.
— Но это правда.
— Этого не должно быть.
— Почему? — Она положила ему на плечо руку. Ник отпрянул, как будто она прикоснулась к нему раскаленным железом.
— Потому что, — огрызнулся он. — Черт побери, потому что это неправильно. Ты… — Он снова выругался и закрыл глаза. — Ты леди. Леди, которая заслуживает лучшего, чем…
— Лучшего, чем плантатор из колоний?
— Лучшего, чем такой человек, как я, — сердито закончил он, открыв засверкавшие изумрудно-зеленые глаза.
— Ну что ж, вам не повезло, господин Джеймс, потому что я хозяйка своей жизни и давно привыкла сама принимать решения. Мне поздно менять свои привычки. Я знаю, чего хочу. — Она медленно сжала пальцами его плечо, ощутив, как напряжены его мускулы под тонкой рубахой. — И я знаю, что я чувствую. — Она внимательно взглянула на него, в глазах его вспыхнули опасные огоньки.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь.
— Думаю, что понимаю. — Она склонилась к нему и подула на его губы, как это делал он, когда без слов просил поцелуя. — Я знаю, чего хочу.
— Саманта, — произнес он предостерегающе. Тело его напряглось. — Нет.
— Да, Ник, да.
Она почувствовала, как он задрожал, и услышала стон, вырвавшийся из самых глубин его существа.
Он обнял ее и крепко прижал к себе. Губы его приникли к ее губам, горячие, жадные, и она отдала себя этому огню в освещенном луной Каннок-Чейз.
Глава 18
Не подчиняясь больше никаким доводам разума, Сэм опустилась вместе с Николасом на листья. Сердце приняло решение за нее, и ее унесло на волне чувств, более сильных, чем те, которые она испытывала до сих пор. Она страстно отвечала на его поцелуи и на его ласки.
Изношенная ткань платья расползлась под его нетерпеливыми пальцами, но теперь не было необходимости беречь его: у нее было новое платье. Он со стоном сорвал с нее лиф, высвободив тело для поцелуев, нетерпеливо освободил ее от юбки, и теперь от лимонно-желтого платья на ней не осталось больше ни нитки.
Она лежала обнаженная и не испытывала при этом ни стыда, ни робости. Ветерок ласкал ее кожу — теплый и влажный летний ветерок, предвещающий дождь, заставляющий ветви деревьев плясать в лунном свете. Широкие плечи Ника почти закрывали свет, мощные руки обнимали ее тело. Он сорвал с себя рубаху, отбросил куда-то в темноту и на мгновение, тяжело дыша, застыл над ней.
Сэм притянула его к себе, поглаживая спину и ощущая пальцами шрамы… множество отметин, которые оставила на нем жизнь, полная страданий и боли. Ей хотелось бы стереть их своим прикосновением.
Он жадно ласкал ее, прикосновения были то грубые, то нежные, то быстрые, то мучительно медленные. Она искала его губы: ей хотелось, чтобы он целовал ее бесконечно. Он ласкал ее грудь, и она замирала от наслаждения.
Сэм нежно поцеловала клеймо на его груди, почувствовав губами биение его сердца, и он потерся щекой о ее щеку; шелковистые волосы бороды защекотали ее чувствительную кожу, обрушив на нее целый шквал необычайно приятных ощущений. Ник наклонил голову и прикоснулся языком к затвердевшему соску, дразня и возбуждая его.
Сэм чувствовала, что вся горит. Губы ее распухли от поцелуев, но ей хотелось, чтобы он целовал ее еще и еще, хотелось чувствовать на губах его запах — мускусный, терпкий, теплый.
Он медленно провел рукой по изгибу ее бедра… Рука опустилась ниже. Вцепившись пальцами в его плечи, она замерла в предвкушении. На сей раз она знала, чего ждать.
И он прикоснулся к ней, как раньше, как в первый раз, в ту волшебную ночь, какой у нее не бывало никогда в жизни, отыскал то самое чувствительное местечко, и его пальцы скользнули внутрь.
От этого интимного прикосновения у нее перехватило дыхание, и она замерла в ожидании. Ник медленно раскрыл пальцами нежные лепестки, скрывавшие самую суть ее женской тайны, и она почувствовала, как истекает теплой медовой влагой навстречу его прикосновению, услышала, как он, почувствовав это, негромко застонал от удовольствия.
На этот раз она не позволит ему сдерживаться, потому что больше не боится его. Она хочет его, она его любит.
Любит.
Мысль эта мелькнула и ушла, Сэм даже не успела ее осмыслить, потому что Ник накрыл ее своим телом. Она с готовностью подчинилась ему, е было радостно почувствовать его силу, его голод; его неведомый мужской жар.
— Ангелочек, — прошептал он. — Подожди…
— Не хочу больше ждать, — прошептала она в ответ. — Не хочу, чтобы ты сдерживал себя.
— Тебе может быть больно.
— Мне все равно. — Она чуть двинула бедрами под ним, и он застонал, так и не высказав до конца своих предостережений.
Глаза его горели так, что она, кажется, даже в темноте видела их изумрудно-зеленый цвет.
— Я не хочу причинить тебе боль.
Сэм поняла: он говорит не только о физической боли.
— Ник, — прошептала она, вложив в эти слова все, что чувствовала сердцем, — я тебе верю.
Он зарылся лицом в ее плечо, невнятно бормоча какие-то слова, ругательства и даже что-то похожее на молитву. Она медленно провела рукой по его спине, почувствовав, что он дрожит от желания, едва сдерживая себя.
— Не надо больше сдерживаться, — снова шепнула она.
Он на мгновение замер и одним толчком вошел в нее. Она почувствовала боль, но боль длилась всего какое-то мгновение, пока он не погрузился глубоко в ее тело и, найдя свое место внутри, не стал ее частью.
Николас старался взять себя в руки, но не мог. Впервые в жизни он утратил выработанное годами самообладание. Он чувствовал себя беспомощным, и только она могла помочь ему вновь обрести себя.
Он отстранился от Сэм, чуть не задохнувшись от острого наслаждения, потом снова вторгся в ее тело и, погружаясь все глубже, подчинился древнему, как мир, ритму, растворился в ней.
Она была драгоценным даром, которого он не заслуживал, и отдалась ему полностью, щедро, радостно. Острота наслаждения достигла предельного накала, и ее тихий вскрик и его негромкий низкий стон слились.
Небо посветлело, а звезды и луна померкли. Николас полулежал, прислонившись к дереву и держа ее в объятиях. Сэм крепко обнимала его. Ее распухшие после ночи любви губы улыбались, и, казалось, улыбку эту ничто не сможет пропить с ее лица. Такая молодая, такая нежная, такая доверчивая.
«Ты для меня много значишь». Эти ее слова все еще звучали в его ушах. Давненько он не слышал таких слов от женщины. Впрочем, и от него самого никто не слышал таких слов.
Сэм пошевелилась, но никто из них не произнес ни слова, боясь нарушить это состояние умиротворенности. Для них, привыкших к постоянной борьбе с окружающим миром, состояние мира и покоя было особенно драгоценным. Он вдруг почувствовал на груди ее слезы.
— Саманта? — с тревогой спросил он и повернул к себе ее лицо. — Черт возьми, неужели я?
— Нет, нет это не из-за тебя. Ты не сделал мне больно, — заверила она его, обнимая покрепче. — Я плачу не из-за этого, а потому, что я… — Она спрятала лицо у него на груди. — Ты дал мне такую радость, Ник. Я даже не могу выразить ее словами.
Это признание снова вызвало у него странную щемящую боль. Ее слова заполнили в его душе пустовавшее долгие годы место, наполнив теплом и светом.
— Несмотря на цепь и свору полицейских, идущих по нашему следу, — она усмехнулась, проведя пальцем по его груди, — я счастлива впервые за долгие годы… я счастлива.
Он почувствовал, как ее счастье проникает в него. Такого с ним еще никогда не бывало. Многого из того, что он испытал за последние несколько дней, с ним не бывало никогда в жизни.
У него было много любовных интрижек, но счастья он не приносил никому — одни страдания. Саманта была другой, не похожей ни на одну женщину, которую он знал. Ее ум, неутолимая жажда жизни пленяли его не меньше, чем красота, а ее чистота и душевная щедрость восхищали.
Он вдруг захотел того, что считал долгое время неважным — тепла, доброты, любви. Словно сорвав повязку с его глаз, Саманта заставила его увидеть, что все это время он не жил, а существовал. Обнимая ее, Николас вдруг понял, что не хочет, чтобы она уезжала в Венецию. Он почувствовал укол ревности. С ее красотой, умом и обаянием она недолго останется одна. Какой-нибудь богатый барон или граф украдет ее так же, как он украл у цыган рубин.
Николас представил себе Саманту в кровати под драповым балдахином, лежащую в объятиях другого мужчины, какого-нибудь итальянского графа…
— Ник?
— Извини. — Он ослабил объятия, поняв, что сжал ее слишком крепко.
Чувство собственности. Это тоже что-то новенькое для него. Раньше он никогда не испытывал чувства собственности по отношению к женщине. Он слишком ценил свою свободу, чтобы посягать на свободу другого человека, и никогда не требовал от своих любовниц какого-то исключительного отношения к себе. Он понял, чего хочет: взять Саманту с собой. Оставить ее у себя.
— Ник, — сказала она неуверенно. — Я хотела еще кое о чем рассказать тебе…
Он немного изменил положение и взглянул сверху вниз на ее улыбающееся лицо.
— Расскажи.
Она приподнялась и взяла остатки желтого шелкового платья, которые окончательно развалились в ее руках. Да, не так уж много осталось от этого платья.
— Извини, что разорвал его. — Николас усмехнулся без всякого сожаления и протянул ей свою новую рубаху. — Так что ты хотела сказать?
— Видишь ли, когда мы были в пещере и у тебя был жар… — она подождала, пока он помогал ей застегнуть пуговицы, — ты некоторое время бредил и кое-что говорил.
Он замер.
— Что именно?
Она положила руку поверх его руки, с беспокойством заглядывая ему в лицо золотисто-янтарными глазами.
— О том, как тебе выжигали это клеймо.
Он в ужасе уставился на нее.
— Не волнуйся, — торопливо сказала она, — ты говорил о том, что… видел, как вешали твоего отца. А еще о плавучей тюрьме и о человеке с металлическим прутом для клеймения. Ты называл его имя — Уэйкфилд.
Николас не шевельнулся, но нервы у него были напряжены до предела. Он не подтвердил, но и не опроверг того, что, по-видимому, сболтнул в бреду.
— А что еще я говорил?
— Больше ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37


А-П

П-Я