Он схватил ее за обе руки, поцеловал ладошки и прижал их к своей шее.
— Да, я знаю, что это так. — Она просунула руки под его пиджак, почувствовав, какое это счастье ощущать тепло, силу и мускулы такого человека и принадлежать такому мужчине, как он.
— Каждый раз, когда ты приходила ко мне в сарай, я смотрел на тебя, стоящую на пороге, и думал, что это только кажется мне.
— Что?
— Это. — Он сжал еще крепче ее руку.
— Это?
Взглянув в его глаза, она провела пальцами по середине его груди. Сердце так билось, что, казалось, готово выпрыгнуть из ее рук: тун-тун, тун-тун.
— Ах… — выдохнула она, замерев. — Так же, как и мое, после того как я виделась с тобой.
— Правда? — нежно проговорил он, чувствуя нам ее руна гладит его под пиджаком. — Дай мне почувствовать.
Она не ответила, и он осторожно положил свою руку ей на сердце — большую грубую руну лодочного мастера на крошечную лужайку ее блузки. Он считал удары ее сердца, которое, казалось, билось быстрее, чем его собственное. Он видел желание и призыв в ее глазах. И наконец он полностью покрыл своей руной ее полную грудь. Лорна закрыла глаза. Ее пальцы гладили его грудь. Ее дыхание стало прерывистым, а руки задрожали, как в ознобе.
Она подумала: «О, мама, мама…»
Затем: «О, Йенс, Йенс…»
Она почувствовала прикосновение его губ все ниже и, подчиняясь его поцелуям, легла на спину, а он сверху накрыл ее телом, и она чувствовала радость от того, что есть человек, который может повелевать ею, заставить испытать чувство, близкое к исступлению, наслаждение от его могучего, чудесного тела, такого тяжелого и искусного одновременно, а руки лепили, ласкали, гладили, нежили ее грудь, в то время как губы в точности повторяли эти движения с ее губами. Ниже его тело двигалось в одном ритме с ее телом в такт сердцам, которые теперь бились в унисон. Нога Йенса уперлась в ее левую коленку и откинула ее чуть в сторону, так что ноги Лорны были раскинуты в стороны, а он лежал между ними, как в колыбели.
Когда их поцелуй прервался, она открыла глаза и увидела его лицо на фоне зеленых листьев и голубого неба. Где-то внизу ритм тела тоже остановился…-выждав паузу… еще медленнее… Наконец все прекратилось. Улыбок не было. Только их тела, казалось, слились в напряжении, признавая друг друга, позволяя им все, что можно, одобряя все, что ни делали. Его рука медленно ласкала ее грудь, пока он продолжал смотреть на нее, затем легкими поцелуями покрыл ее нос, веки и шею.
Он заметил, что ее рука потянулась к талии.
— Расстегни это, — прошептал он и откинулся на одно колено по другую сторону от ее правой ноги, придавив ей юбку. Он всей тяжестью тела опустился на ее ногу, сняв свой пиджак, пока она расстегивала все тридцать пуговиц на блузке.
Тридцать пуговиц — это вообще-то многовато даже для него; он нетерпеливо вмешался:
— Здесь… позволь мне, — и принялся за дело.
Его глаза следили за ее пальцами, в то время как ее глаза следили за его глазами. Когда он дошел до шеи, она приподнялась, чтобы ему было легче расстегивать дальше. Наконец была расстегнута последняя пуговица, они почувствовали озноб, который внутренней дрожью передался обоим. Он обеими руками раздвинул ее корсет, и тогда показалась ее белая шея и еще более белое тело и новый ряд пуговиц на кружевном лифе, поддерживаемом изящными бретелями на плечах.
Он расстегнул и эти пуговицы тоже, но ее грудь все еще была прикрыта, он прикрыл глаза и стал покрывать легкими поцелуями ее ключицы… горло… шею, оставляя маленькое пространство между своими губами и ее кожей так, что она не могла понять, что с ней происходит, — или он ее целует, или она чувствует только, как он дышит. Она просто ощущала прикосновение чего-то теплого — то ли губ, то ли просто дыхания, и когда она почувствовала такое сложное прикосновение над своей левой грудью, то решила про себя, пока она еще могла думать, что ее обязательно надо трогать, или она просто умрет.
Ее трогали. Там… грудь, которую он взял всю целиком в руку, а другую руку просунул под спину. У нее была полная, тяжелая красивая грудь, которую он держал, как жемчужину, в руке.
— Моя мама говорила… — пробормотала она, закрыв глаза, и позволила его влажным горячим губам украсть эту рациональную мысль и сделать с ее грудью нечто волшебное, что наполнило ее жизнью, теплом и лаской.
Затем последнее белье было сброшено и его влажный рот оторвался от ее левой груди и перекинулся на правую, и ее плечи потянулись навстречу ему в этом тяжком дурмане поцелуев.
— О… — Она едва переводила дух, запустив руки в его волосы. — Разве это плохо, Йенс?
Он поднял голову и поцеловал ее в губы. Его рот был влажным.
— Некоторые, наверное, так и считают. Ты плохо себя чувствуешь?
— Нет… о… нет… Я никогда не испытывала ничего подобного раньше.
— Твоя мама предупреждала тебя именно против этого — ты это собираешься сказать?
— Не говори так, Йенс. Пожалуйста, только… Ее пальцы гладили его волосы, она теребила мочки его ушей и нежно клонила его голову вниз. И когда это снова началось, поцелуи, прикосновения, ласки, как в тумане, в вихре непрерывного счастья, Лорна вообще полностью отключилась и перестала понимать, что происходит. Когда чувство достигло своего пика, он проронил:
— Лорна, мы должны остановиться, — и резко прервал все ласки.
Он откинулся на спину, подложив руку под голову.
— Почему?
— Только не двигайся, — сказал он. — Только не двигайся.
Она обхватила его голову и пристально смотрела на его лицо, но его глаза были закрыты под ее рукой. Он тяжко придавил ее ногу. Она взглянула на деревья и попыталась вздохнуть полной грудью, беспокоясь, где его рука. Грудь Йенса высоко поднималась и опускалась. Его руки начали двигаться вверх и вниз, пытаясь поднять ее юбку выше, его пальцы ощупывали ее панталоны и нижнее белье под юбкой. Что это было за движение? Тесно прижавшись, двигаясь вверх и вниз, как бы ввинчиваясь друг в друга?
Она не знала, что сказать, думать. Она тихо лежала, как будто заснула, только боясь, как бы чувства, которые возникали в ней, не передались ему и он не почувствовал ее сомнений.
«Я должна уйти», — подумала она, но, прежде чем она произнесла хоть одно слово, его рука поползла вниз. Он лежал без движения некоторое время. Наконец его голова повернулась, и она почувствовала его изучающий взгляд. Прошло еще несколько минут, прежде чем Йенс наконец заговорил, и на его лице появилось такое выражение, как будто он мучительно и долго о чем-то думал.
— Знаешь, к чему это может привести?
— К чему привести? — Она испуганно смотрела на него.
— А ты не знаешь, да?
— Я не знаю, что это значит.
— Твоя тетка Генриетта не зря предупреждала тебя насчет булавки… Знаешь, что это значит? — Смутившись, она молчала. — Я думаю, что и мама предупреждала тебя, что это плохо.
— Она не говорила, что это плохо.
— А что она говорила?
Не добившись ответа, Йенс взял Лорну за шею и заставил ее посмотреть ему в глаза.
— Ну-ка, что она тебе сказала?
— Ну, что мужчины… будут стараться трогать меня, и, когда они попытаются это сделать, я немедленно должна идти домой.
— А ты знаешь, она права. Тебе лучше идти домой прямо сейчас.
— Ты хочешь, чтобы я ушла домой?
— Нет. Я говорю, что это было бы лучше для тебя. А я хочу, чтобы ты была здесь со мной каждую минуту.
— О, Йенс. Я правда не знаю…
— Ты никогда этим не занималась раньше?
Она покраснела и хотела встать, но он быстро удержал ее там, где она сидела.
— Ты делала это! — Он произнес это с некоторым изумлением, глядя прямо ей в глаза. — С Дювалем?
— Йенс, позволь мне встать.
— Ну нет, пока ты не ответишь мне. — Он взял ее за шею. — Так все-таки с Дювалем? Под его взглядом она решила признаться.
— Ну… немножко.
— Немножко?
Она совсем сникла.
— Ну да, но все в порядке.
— Он целовал тебя так же, нам и я?
— Нет, он только… ты знаешь… коснулся меня… там… как ты делал в сарае.
— Касался тебя…
— Но я всегда поступала так, как велела мама, — я сразу уходила домой.
— Ну, ты умница.
— Что здесь не так, Йенс? Я что-то не так делаю, и ты сердишься, правда?
— Я не сержусь на тебя. Вставай.
Он взял ее за руку и заставил сесть.
— Я не сержусь — ты не должна так думать. Но в этот раз ты должна одеться.
Впервые она почувствовала вину. Она надевала свое белье, а он молча наблюдал за ней, поправил бретельку на плече, затем откинулся на спину и смотрел, как она справляется с тридцатью пуговицами: в этот раз он сосчитал их. Подняв лицо, он легко поцеловал ее в губы.
— Не надо так расстраиваться. Ты ничего не сделала плохого.
Его слова подействовали на нее немного ободряюще. Он убрал локон у нее со лба.
— Тебе надо причесать волосы. У тебя есть расческа?
— Нет.
— У меня есть.
Он достал ее из кармана.
— Вот.
Она не могла смотреть на него и все время искала шпильки на одеяле. Когда она привела волосы в порядок, она отдала ему гребень.
— Спасибо, — тихо поблагодарила она.
Он подал ей шляпку, воткнул в нее булавку и попробовал снова развеселить ее.
— Может быть, перекусим?
— Я не голодна.
— А я бы не отказался.
— Хорошо.
Она покорно стала собирать тарелки. А в них было полным-полно муравьев, но Лорне было не до них. От слез мутилось в глазах, но она пыталась держать себя в руках.
— Боюсь, что наш пикник совсем расстроился. И эти муравьи… — Она мучительно подыскивала нужное слово. — Все кон… — Она тяжело поднялась, пытаясь скрыть слезы, но они катились ручьем, а в горле стоял комок. Она машинально поставила тарелки на землю, медленно снова опустилась на колени и горько зарыдала, упершись руками в траву.
Йенс тут же опустился на колени, повернув ее к себе.
— Ну, Лорна, что с тобой? Не плачь, милая, не надо плакать… У меня сердце разрывается. Она прильнула к нему.
— О Господи Боже мой, Йенс, я люблю тебя.
Он закрыл глаза и промолчал. Прижавшись к его груди, Лорна рыдала, не в силах сдерживаться.
— Я так люблю тебя… больше всего на свете… только бы видеть тебя… быть с тобой… О, Йенс, что со мной?
Он не отвечал. Все, что произошло за эти дни, вело к этому моменту, поэтому слова уже не имели значения. Теперь они открылись друг другу и их связывало что-то очень большое.
— Я не перестаю думать о том, что этой весной я даже не подозревала о твоем существовании, а теперь ты значишь для меня больше всего в жизни.
— Если мы прекратим все прямо сейчас…
— Нет! Не говори так! Как мы можем прекратить все отношения, когда все уже случилось? Когда я только и поняла, что такое жизнь, когда встретила тебя? Когда каждый день для меня начинается и кончается с мыслями о тебе? Когда я лежу ночью и думаю, что этажом выше лежишь ты, и мне хочется встать и пойти отыскать эту комнату.
— Нет! Тебе нельзя этого делать, Лорна! Слышишь, никогда, ни при каких обстоятельствах тебе нельзя этого делать, Лорна! — Он крепко ухватился за рукав ее блузки. — Обещай мне!
— Не буду обещать. Я люблю тебя. А ты меня любишь, Йенс? Я знаю, что любишь. Я видела это в твоих глазах сотни раз, но ты не хотел об этом говорить, да?
— Я думал… если я не скажу этого, то будет легче.
— Нет, легче не будет. Скажи это. Я прошу, скажи это. Дай мне чуточку больше.
Эти слова прозвучали как вызов, и наконец, почти побежденный, он произнес:
— Я люблю тебя, Лорна.
Она бросилась к нему и схватила за руки так, как будто хотела удержать на всю жизнь:
— Вот теперь я счастлива: только на один миг, но я счастлива. Думаю, вряд ли с первого раза все могло пройти удачно. С того вечера, когда я пришла на кухню узнать, что случилось с папой, и когда узнала, что это ты подложил записку, вот тогда я и обратила на тебя внимание.
— К черту эту записку.
— Нет, — вздохнула она. — Нет, это значит, что все именно так и должно было произойти. Ты так не думаешь?
Некоторое время они молча держались за руки, но в душе Йенс знал, что в том, что произошло, виноваты они оба. Он сел и, скрестив руки, продолжал:
— А как же Дюваль? Ведь он подарил тебе часы, и твои родители мечтают, чтобы ты вышла за него замуж? А я ведь всего-навсего кухонный лакей?
— Никогда! — Она вскрикнула так, что сомнений и вопросов не было. — Никогда, Йенс Харкен! Ты лодочный мастер, дизайнер, и когда-нибудь у тебя будет твое собственное дело, и со всех концов Амепини к тебе будут приезжать люди, чтобы ты построил для них яхты. Ты мне говорил так.
Он обнял ее и приложил палец к ее губам в знак молчания.
— Ах, Лорна, Лорна…
Он вздохнул глубоко и задумался. В молчании протекло несколько минут.
Она первой нарушила тишину, спросив:
— Когда же мы можем снова встретиться?
Казалось, его мысли витают где-то далеко. Наконец, очнувшись, он серьезно посмотрел ей в глаза:
— Думай над этим. Подумай, если тебе правда хочется этого, Лорна… Подумай о том, что тебе придется плакать, мы будем вынуждены врать и изворачиваться. Ты этого хочешь, Лорна?
Конечно, нет, как будто бы мелькнуло в ее глазах.
— Ты же говорил, что никогда не лжешь, — напомнила она.
— Да, говорил, ну и что?
Они прекрасно понимали, что они вынуждены будут так вести себя, но думать об этом сейчас не хотелось.
— Уже поздно, — вздохнул он. — Тебе пора.
Сквозь слезы она рассеянно посмотрела на тарелки, полные муравьев.
— Да, — прошептала она безучастно.
— Пошли, я помогу тебе упаковать корзину.
Они выбросили всю еду на траву, собрали тарелки и свернули одеяло в полном молчании. Йенс взял корзину, а Лорна одеяло, и они все так же молча направились к лодке. Он, подав руку, помогал ей спускаться. Они положили вещи в лодку и остановились. Так они и стояли друг против друга на скале.
— Я даже не спросила, как у тебя идут дела с яхтой.
— Отлично. Просто прекрасно.
— Можно прийти посмотреть?
Он поднял лицо к небу, прикрыл глаза и промолчал.
— Ладно, — все поняла она, — не буду. Но скажи мне еще раз, что любишь меня, просто я хочу это запомнить.
Йенс склонился, взял в руки ее нежный подбородок и поцеловал долгим поцелуем. Она прижалась к нему губами и дала влажный кончик языка, чтобы слиться с ним в печальном прощании. В этом голом каменистом месте, куда они спустились, было почти жарко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52