— Они пахнут как мамин сад в летнюю ночь! — воскликнула Миранда, вдыхая чудесный аромат. — О Магда, до чего же это прекрасно!
Женщина не отвечала. Она стояла на коленях перед шкафом, аккуратно складывая женское белье. Воинственное положение ее широких плеч выражало девушке резкое неодобрение.
— За что ты так не любишь меня, Магда? — импульсивно воскликнула девушка. — Что я такого сделала?
Женщина тяжело поднялась.
— Это не мое дело любить или не любить, мисс. Мифрау ждет.
Она задвинула последний ящик и пошла к Джоанне.
Неужели из-за того, что Джоанна не любит меня, ее горничная столь недружелюбна? — думала Миранда, испытывая одновременно недоумение и возмущение. А ведь она даже не была уверена в неприязни Джоанны, ведь ее широкое обрюзгшее лицо вообще очень редко выражало какие-либо чувства, а в те редкие моменты, когда она удостаивала Миранду своим вниманием, она разговаривала с ней со своей обычной равнодушной приветливостью. Она похожа на репу, большую белую репу, подумала Миранда, но едва коснувшись зеленого шелкового платья, напрочь забыла о Джоанне. Оно подошло ей идеально, тугой корсаж, обтягивающий маленькие высокие груди и узкую талию, широкая юбка, изящно падающая волнами на кринолин, который она позаимствовала с бального платья. Если ее кожа и волосы неплохо смотрелись даже на фоне отвратительного шерстяного платья, то теперь они были просто великолепны. Зеленый цвет красиво оттенил ее светлые волосы и даже придал новый оттенок карим глазам.
Может быть, ей повезет, и она сможет найти Николаса внизу, чтобы поблагодарить его за заботу. До ужина оставалось еще полчаса. Она поспешила вниз и сопровождающий ее шелест шелка придал ей уверенности. Она шла, высоко держа голову и слегка покачивая бедрами, словно для того, чтобы усилить этот восхитительный шелест.
Она нашла Николаса в оранжерее, полностью поглощенного ползущей орхидеей, которую он только что принес из теплицы. Он обернулся и смотрел, как она проходит через столовую.
А ведь девушка по-настоящему красива, изумленно подумал он. У нее тело танцовщицы.
— Кузен Николас, — робко сказала она, — я не знаю, как благодарить вас. Все эти замечательные наряды… они… они сделали меня такой счастливой.
— Рад слышать, что такая малость сделала вас счастливой, Миранда.
Обычно она пугалась сдержанной иронии, постоянно присутствующей в его голосе, но в этот вечер все оказалось иначе. Она улыбнулась, вспомнив, что мужчины не любят, когда их благодарят — во всяком случае папа и Том этого не любили. Она подошла ближе и коснулась зеленой полосатой орхидеи.
— Какой странный этот маленький цветок! — заметила она. — И он здесь хорошо растет?
Она склонила голову над мраморной кадкой, в которой находилась дивная орхидея, и Николас почувствовал легкий аромат духов, исходящий от тяжелых золотых кос, падающих на ее белую шею. Он поднял руку, а затем опустил ее.
— Орхидея прекрасно здесь растет, может быть, мы посидим, пока не подойдет миссис Ван Рин?
Он указал на ажурную железную скамью, стоящую у южной стены, где росло несколько олеандров и гибискусов. Рядом со скамьей находился фонтан, где из львиной пасти в алебастровый бассейн струилась прозрачная вода, создавая в душном помещении свежее дыхание леса.
Наконец-то у нее появилась возможность, оставшись с ним наедине, спросить его о Зелии. С того ужасного ночного разговора она больше не видела старую женщину, и время изгладило неприятное впечатление, оставшееся от встречи, и теперь ей было очень интересно что-нибудь о ней узнать. Она задала свой вопрос и Николас резко повернулся.
— Вы видели Зелию? Где?
Она коротко рассказала об этом, умолчав лишь о самых последних словах Зелии, которые представлялись ей теперь очень глупыми.
— Она напугала вас? — нахмурившись, спросил Николас.
— Немного, хотя я не пойму, почему. Она что-то говорила о ком-то, кто будет смеяться, о Красной комнате и обо мне, приносящей… приносящей зло. Я знаю, что все это глупости, — торопливо добавила она, надеясь, что он не будет над ней смеяться.
Но он и не думал этого делать.
— Она становится совершенно невозможной со своими выходками. Я и не подозревал, что она осмеливается подниматься наверх. Я поговорю с ней.
— Но кто она? — спросила Миранда, видя его желание прекратить этот разговор.
Николас встал, и она в смятении увидела, что ее настойчивость испортила редкий миг доверительности.
— Старая ворона, которой, должно быть, лет девяносто. Давно пора отправиться на тот свет вместе со всеми своими сказками.
Миранда была поражена его неожиданно ядовитым тоном, но затем он продолжил уже более спокойно, сдерживая раздражение:
— Мой прадед Питер Ван Рин в тысяча семьсот пятьдесят первом году женился на первой красавице Нового Орлеана, которую звали Азильда Мари де Ла Курбе. Он привез ее сюда, а вместе с ней и ее рабыню Титину. Зелия — дочь черной Титины и индейца из племени могикан. Она всегда жила здесь в Драгонвике, — проговорив последние слова, Николас надолго замолчал.
— У нее такая странная речь… — прождав некоторое время, девушка рискнула заговорить сама, чувствуя, что иначе она не услышит никакого продолжения.
— Она говорит с креольским акцентом, перенятым, видимо, у матери.
— Я не это имела в виду. Я имела в виду, что она говорит… о призраках. Теперь я вспоминаю. Она говорила, что Азильда вновь станет смеяться.
Николас пожал плечами.
— Это все глупые сказки, которые до сих пор живы исключительно благодаря Зелии. Азильда не была здесь очень счастлива, после рождения сына она… — Николас остановился. — Она умерла, и это стало предметом бредовой болтовни Зелии о всяких призраках и проклятиях. А теперь не поговорить ли нам о чем-нибудь более интересном? Вы прочитали эссе Эдисона, которое я вам рекомендовал?
— Еще нет, — призналась она, виновато глядя на него. — Я все еще дочитываю «Айвенго». Это такая замечательная книга, кузен Николас!
— Мое дорогое дитя, вы неисправимый романтик, и смею ли я напомнить вам, что в английском языке есть много более подходящих эпитетов, чем слово «замечательный», которое вы, похоже, употребляете чаще необходимого?
Ее лицо залила краска смущения, как это было всегда, когда он делал ей замечания, но на этот раз с пугающей радостью она заметила, что сегодняшний выговор отличается от всех прежних, потому что сейчас в его тоне не было осуждения, скорее он просто дразнил ее, и когда он посмотрел на нее сверху вниз, в его пристальном голубом взгляде светилась нежность.
— Томкинс объявил обед, Николас, — Джоанна, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, стояла в дверном проеме оранжереи.
Теплота и мгновение взаимного хрупкого ожидания чего-то исчезли, как если бы бесцветный и сдавленный голос был камнем, брошенным в воду и нарушившим ее спокойствие.
— Я очень сожалею, что заставил вас ждать, любовь моя, — произнес Николас тоном, в котором не слышалось ничего, кроме вежливого извинения. — Миранда и я говорили о литературе. Ее новое платье идет ей. Не так ли? Мадам Дюкло знает свое дело.
Джоанна повернулась и посмотрела на девушку в зеленом платье. Пальцы, на которых с полдюжины великолепных перстней образовали неприятные жировые складки, крепко сжались в кулаки. Блеклые глаза внимательно поглядели на Николаса.
— Платье ей очень идет, — ответила Джоанна.
В первые недели жизни Миранды на новом месте в Драгонвике редко бывали гости — мистер и миссис Ньюболд en route из Нью-Йорка в Саратогу да дородный мистер Соломон Бронк, управляющий недвижимостью Николаса на Манхэттене. Но они останавливались лишь на ночь или на обед, и Миранда почти не видела их.
Но теперь Драгонвик с нетерпением ожидал дня Четвертого июля, празднуемого всегда с большой помпой. В программе значился прием гостей и грандиозный бал вечером четвертого и продолжение праздника в саду на следующий день. Все комнаты были заняты людьми, чьи громкие имена ничего не говорили Миранде, но она возбужденно пыталась вообразить себе, что они из себя представляют. Особенно французские граф и графиня де Греньи, самые почетные гости, для которых в северном крыле были приготовлены апартаменты во флорентийском стиле.
В полдень третьего июля у Драгонвика остановился дневной пароход, с которого сошли эти самые долгожданные де Греньи. Они очень разочаровали Миранду. Французский дворянин, только что покинувший двор Луи-Филиппа, обязательно должен был быть высоким, с томным взором, и, наверное, надменным, как Николас, а, может, даже еще надменнее. А графиня… здесь воображение Миранды разыгралось, и она одарила эту леди белым париком, атласным кринолином и скорбной царственной красотой — все это создавалось смутными воспоминаниями о портрете Марии-Антуанетты.
Действительность оказалась гораздо прозаичнее.
Граф был пухлый и почти лысый. Он был даже ниже ростом, чем Миранда, и хотя у него были задиристые черные усики, эта была единственная деталь, которая могла бы произвести впечатление. На его круглом лице застыла постоянная гримаса веселья. Жизнь казалась ему увеселительной' прогулкой, которой он от души наслаждался. Его речи — а он очень хорошо говорил по-английски, проведя пять лет в Лондоне — были неистощимы на остроты и, с точки зрения Миранды, непозволительно откровенны. Подобную откровенность она сочла бы шокирующе вульгарной, если бы та не исходила от графа.
— У вас здесь самые magnifique владения, топ cher , — заявил граф Николасу, — роскошь, которую трудно ожидать в столь молодой стране, а ваша кухня, мадам, — здесь он перевел взгляд на Джоанну, и его проницательные глаза рассматривали необъятную тушу, затянутую в голубой шелк. — Ваша кухня, — продолжал он, сложив пальцы вместе и с чувством целуя их, — великолепна!
Джоанна положила вилку на стол.
— А это правда, граф, что в вашей стране едят лягушек и улиток? — серьезно спросила она, а когда он согласно кивнул, заметила: — Как странно!
— Не более странно, любовь моя, чем мозги овцы или икра, которую мы так любим.
Граф поднял голову. Tiens, подумал он. Это чтото новенькое. Этот человек слишком вежлив со своей женой, хотя под его спокойствием и чувствуется сдержанное раздражение. Пока убирали раковый мусс и подавали фазаньи котлеты, граф пил прекрасное вино Романи-Конти и, погрузившись в молчание, с живым любопытством обозревал общество.
Во главе стола сидел тот самый Николас Ван Рин, с которым он познакомился во время их короткой встречи в Париже много лет назад, и чье приглашение он с удовольствием принял, так как было очень забавно изучить некоторые особенности этой молодой страны. Он уже побывал в Нью-Йорке, где его встретили с истеричным восхищением, которого удостаиваются все титулованные иностранцы и еще больший восторг ожидал увидеть здесь. Но теперь он понял, что неверно судил о Ван Ринах.
Этот человек — большой синьор, напоминающий Талейрана или де Ламбаля, и все его богатства и образ жизни доказательство этого. И тем не менее этот человек не дворянин. Простое владение унаследованными землями вряд ли может создать в стране привилегированный класс, столь громко и воинственно кичащейся своей совершенной демократией. Следовательно, размышлял граф, его можно назвать пережитком прошлого. С минуту он рассматривал Николаса, который беседовал с графиней на очень правильном французском языке. Бесспорно, этот человек очень хорош собой и должен нравиться женщинам, если бы ни эта холодность и почти полное отсутствие огня. И все же он может испытывать страсть. Это чувствуется по его полным, немного нервным губам.
Следуя естественному ходу мыслей, граф вновь принялся рассматривать Джоанну. Да эта женщина просто корова! Она не может доставить никакой радости в постели. Значит, у Ван Рина непременно должна быть любовница, хотя граф уже слышал, что в Америке к этому относятся совсем не так, как в Европе, в которой условности соблюдают редко. Их английская, а в данном случае голландская кровь, ужасно холодная, ей не хватает любовной горячности.
— Миранда, — неожиданно произнес Николас, — не могли бы вы после ужина сходить для графини за романом мистера Купера, который, полагаю, вы уже читали? Она хочет посмотреть его.
Девушка подняла голову.
— Конечно, кузен Николас.
Sapristi , сказал себе граф, а вот это-то я и проглядел! Он спокойно принял бесцеремонное разъяснение Джоанны насчет Миранды, решив, что девушка, сама еще почти ребенок, была чем-то вроде гувернантки. Она сидела в тени на дальнем конце стола и до этого момента не сказала ни слова. Три слова, которые она произнесла теперь, не были слишком уж знаменательными, но выражение ее глаз, которыми она смотрела на Николаса, он нашел очень выразительным. А ведь она и правда очаровательна, cette petite , думал граф, осторожно вытягивая шею будто бы для того, чтобы взглянуть на великолепную вазу с розами, и она явно близка к тому, чтобы влюбиться в кузена Николаса.
Она пока еще не знает этого, да и все остальные тоже. До чего же убоги эти людишки! Толстушке лучше бы глядеть в оба. Он хмыкнул про себя, вытер рот и любезно заговорил.
— Я всегда qui vive , чтобы принять участие в вашем удивительном праздновании Четвертого июля. Какова дневная программа, месье?
Николас немедленно повернулся к своему гостю в вежливом внимании.
— Утром будет устроен праздник для моих арендаторов, и, боюсь, вам придется выслушать мою речь, что является у нас своего рода традицией.
Улыбнувшись, граф произнес:
— Патриотическая речь? Это, наверное, интересно. Николас продолжал:
— Вечером начнется прием, за которым последует небольшой бал. Мы пригласили некоторых из наших соседей.
— Еще одно удовольствие, месье, я обожаю танцевать. Правда, я при этом прыгаю словно гуттаперчивый мячик, но я буду стараться как могу. Вы, должно быть, тоже любите танцевать, мадмуазель? — он нарочно обратился к Миранде, которая при этих словах смутилась и покраснела.
— Я… я не знаю, — ответила она, теряясь от этого неожиданного внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44