!
Стив против воли поднял глаза на балкон, где стоял полковник Деверо, в мундире, при всех регалиях. Рядом… рядом была Джинни; вечернее платье казалось странно неуместным именно здесь; распущенные волосы золотом переливались на солнце.
Полковник начал говорить, но Стив не слушал. Значит, она действительно настолько ненавидит его?! Пришла посмотреть, поиздеваться над его муками. Ну что ж, он ей такого удовольствия не доставит!
Стив, отвернувшись, снова встретился глазами с Консепсьон.
«Уходи, малышка, не нужно здесь оставаться! И не выкинь какой-нибудь глупости!»
Деверо замолчал. Ему, по-видимому, не терпелось начать. Настала мертвая тишина. Глаза Консепсьон расширились от ужаса. Стив сцепил челюсти, услышав свист кнута за мгновение до того, как он с тошнотворным звуком опустился на голые плечи.
Боль оказалась еще хуже, чем ожидал Стив. Жидкое пламя побежало по сжавшемуся телу. И не успел Стив опомниться, кнут снова впился в спину, раздирая плоть.
— Боже, — прошептал он, непроизвольно вздрагивая, Бил, услышав его, злобно рассмеялся:
— Что с тобой, Морган? Уже умоляешь?
Но Стив, собрав всю силу и упрямство, закрыл глаза, сжал зубы, чувствуя, как щепки, отколовшиеся от деревянного столба, вонзаются в лицо и грудь.
«Сосредоточиться, нужно сосредоточиться…» Только эта мысль билась в мозгу, туманила глаза, отсекая боль в израненной спине.
Бил, разочарованный, что жертва не издала ни звука, вошел в азарт.
Вновь запел кнут, еще и еще, полосуя изуродованную кожу, «Да, этот Бил — настоящий мастер, — с невольным восхищением думал сержант-француз. — Интересно, сколько еще выдержит пленник?»
Но заключенный уже не был способен мыслить. Тело обвисло; Стив упал бы, не будь ремней, которыми его связали.
Сыромятные ремни впиваются в запястья, на спине не осталось живого места. Стив почти молил, чтобы конец настал как можно скорее, прежде чем он опозорится, прежде чем окажется, что он такой же жалкий трус, как все те, кто не смог вынести тяжкого испытания.
Он отчаянно пытался отвлечься, не думать о боли, невыносимых муках… в ушах стучало, каждый удар посылал новые волны боли.
Сосредоточься! Ради Бога, ради себя, сосредоточься на чем-нибудь, забудь о боли!
Он представил озеро — лесное, глубокое, холодное… влажные тропические леса… водопады, разбрызгивающие мириады радужных капелек… и боль в окровавленном, истерзанном теле отступила, оставляя лишь ледяное онемение. Наконец сознание покинуло узника, серый слепящий туман накатывал волнами, мешая дышать, лишая воли…
— Месье Бил! Думаю, не имеет смысла продолжать, он ничего не чувствует. Полковник велел прекратить, — сообщил сержант.
Том Бил почувствовал, что им овладело нечто вроде безумия. Проклятие! Будь оно все проклято! Все пошло не так, как он ожидал. Почему Морган ни разу не закричал?! Почему не сломался, как все остальные, умоляя о милосердии, пощаде! Невозможно, чтобы человек выдержал такое… особенно когда сам Бил держится за рукоятку кнута.
Рука его ныла, по лицу струился пот. Он убьет этого ублюдка, заставит привязать его спиной к столбу, исполосует грудь и живот и покончит с Морганом.
Бил так обезумел от ярости, что снова поднял руку, но стальные пальцы сержанта впились в его запястье.
— Я сказал — приказ полковника! Как он велел, так и будет! Понимаешь? — жестко добавил сержант, вглядываясь в лицо Била.
Американец злобно выругался:
— Черт возьми, еще минута — и он заговорил бы! И если ваш полковник промахнулся, эти глупые свиньи нам не простят! Говорю вам, сержант, сейчас лучше не останавливаться, или они все будут думать, что подобные вещи легко сходят с рук.
Глава 37
Полковник Деверо, стоявший на маленьком балконе, был взбешен почти как Бил. Этот человек, доставивший ему столько неприятностей, еще и доказал собственное мужество!
Дьявол! Может, не следовало проводить этот «допрос» публично?! Но откуда ему было знать? Он хотел преподать урок хуаристам, а сделал из Моргана мученика революции, героя, святого! Нельзя допустить этого! Альварадо — шпион и должен быть наказан! Деверо покажет этим людям, что такое французское правосудие!
Но жажду мести омрачило неприятное предчувствие возможного возмездия. Кроме того, нужно подумать и о женщине, лежавшей у его ног и бившейся в рыданиях. Только наручники, приковавшие ее к перилам, еще удерживали ее на балконе. Тем не менее с ней приходилось считаться. Как нагло заявил пленник, дон Франсиско Альварадо обладал значительным влиянием и огромным богатством. Вряд ли он оставит на произвол судьбы невестку и внука. Но пока…
Полковник выругался про себя, не сводя глаз с Джинни.
Что за женщина! Он гневно побагровел, вспомнив оскорбления и угрозы, которыми она осыпала его, когда увидела, как расправляются с ее мужем. Она обещала рассказать всему свету, как ее обманули, убить полковника, лично добиться, чтобы с его карьерой было покончено. А потом, типично по-женски, начала рыдать, биться в истерике, умолять прекратить пытку! Наверное, не стоило приводить ее сюда, но он ничего не смог с собой поделать, желание оказалось сильнее. Деверо все продумал — он будет играть с ней как кошка, с мышью, перехитрит и заставит покориться.
О, овладеть этим телом, ощутить под собой содрогающуюся от страха плоть! Но она посмела угрожать.
Неужели действительно так любит мужа? Может, именно так можно достигнуть желаемого, не думая о последствиях? Да-да, недаром собратья-офицеры, смеясь, звали его «старым лисом» или «этим хитрым дьяволом Деверо»!
Приняв окончательное решение, полковник подал сигнал сержанту Малавалю, бесстрастно ожидавшему, пока узника приведут в чувство. Малаваль ожидает приказов, не так ли? И эти скотоподобные крестьяне тоже ждали, что предпримет полковник. А сам Альварадо?! Полковник надеялся, что тот, рыдая, молит о пощаде.
Да, он всем покажет, что упрямство и гордость можно сломить… особенно у этого дрожащего создания, заливающегося слезами у его ног.
Деверо резким голосом отдал приказ по-французски, но, прежде чем сержант повернулся и отошел, девушка схватила полковника за руку, глядя на него огромными, полными слез глазами:
— Нет! Только не это! Ради Бога! Умоляю, пожалейте его!
— Почему же, мадам? Он шпион, он угрожал мне, как, впрочем, и вы. Полковник французской армии не боится наказания за исполнение воинского долга.
Джинни, безудержно рыдая, — бросилась к Деверо:
— Пожалуйста, о, пожалуйста! Клянусь, что не расскажу никому… сделаю все, что велите, все, что угодно!
— Прекратите, мадам, что за демонстрация! Ваш муж умрет героем!
Джинни открыла рот, чтобы закричать, но полковник быстро прижал руку к ее губам:
— Никаких истерик! Я думал, у вас больше мужества!
Неожиданно смягчившись, он взглянул ей в глаза:
— Но может, если вы и в самом деле готовы на все, почему бы нам не заключить сделку? Я человек мягкосердечный, особенно если речь идет о женщинах. Ну, вы готовы слушать?
Джинни тупо кивнула. Полковник отнял руку, погладил ее по щеке.
— Я сделаю все, — пробормотала она, словно под гипнозом. — Все, что скажете. Не позволяйте им убить его.
— Поднимитесь! — рявкнул полковник. — Вы встанете рядом и будете молча наблюдать, как заклеймят вашего мужа — клеймом, которым метят во Франции преступников. Один ваш крик, один протест — и я заставлю их повторить процедуру столько раз, сколько будет необходимо, пока он не начнет молить о смерти как о милости Божьей! Вы поняли меня, мадам?
Джинни молча, автоматически кивнула, словно кукла; побелевшее лицо покрылось крошечными капельками пота. Полковник был вынужден помочь ей подняться — девушка, казалось, была не в силах двинуться, лишь широко открытые умоляющие глаза говорили о том, что в ней еще теплится жизнь.
«Какая женщина!» — в который раз восхищенно подумал Деверо.
Несмотря на все несчастья, у нее достаточно гордости, чтобы неподвижно стоять, судорожно вцепившись в перила.
Какое наслаждение — вынудить ее покориться, тешиться ее готовностью превратиться в шлюху ради спасения жизни мужа! Что станется с ее высокомерием, куда денутся угрозы и оскорбления! Желание так захлестнуло полковника, что он с трудом оторвал глаза от соблазнительных изгибов женской фигуры.
Раскаленное клеймо зловеще светилось. Джинни слегка покачнулась, и полковник обнял ее за талию.
— Успокойтесь! — фальшиво-сочувственно прошептал он. — Это не займет много времени. Мы каждый день клеймим лошадей и скот.
— Пожалуйста, — пробормотала Джинни срывающимся голосом, и Деверо улыбнулся: может, ее муженек наконец откроет рот! Прикосновение каленого железа часто делает чудеса.
Он надеялся, что узник поднимет глаза и увидит жену — поверит, что та наслаждается публичным унижением мужа.
Будь прокляты все эти креолы, задирающие нос перед французами, прибывшими сюда, чтобы им помочь и укрепить шатавшийся под императором трон. Высокомерные, наглые, холодные ублюдки, гордившиеся родством с первыми конкистадорами, кичащиеся богатством и связями и скрывающие за показной вежливостью снисходительное презрение к защитникам. Как прекрасно отомстить хотя бы одному из них! Посмотрим, как чувствует себя кабальеро, с которым обращаются как с преступником! Да-да, пусть видят, как он презирает их всех — этих Альварадо, Сандовалей, с их дерзким щенком-сыночком, семейство его жены Вега, такое же богатое и властное. Неужели они в самом деле считают его настолько глупым и смешным, не сумевшим заметить даже, что их прелестная дочь не была девственницей в первую брачную ночь?! Испорченный товар, насильно проданный такому вот французу, который должен быть счастлив только потому, что женится на Вега! Именно поэтому ее и выдали за него! Все же сначала он желал ее, потому что Алисия была так молода и хороша собой, а особенно из-за огромного приданого, которое должно было возместить потерю девственности. Да, вначале, когда французы побеждали, Деверо сам подумывал осесть в Мексике. Но теперь все переменилось. Сторонники Хуареса перешли в наступление, с помощью переправляемого контрабандой американского оружия начали одерживать победу за победой. Даже Базен, старый вояка, начал это понимать и решил отвести войска к центральным провинциям — «сосредоточить» их. Какой позор, какое безумие! Но приходится следовать приказам, каковы бы они ни были.
Деверо нахмурился, вспомнив о покрытом пылью порученце, привезшем приказ покинуть Закатекас и идти маршем на Дуранго. Этот проклятый креол, там внизу, которого только что избили как собаку, прекрасно это знал!
«Вы проиграли войну. Ваше поражение — лишь вопрос времени», — издевательски бросил он. Неужели этот парень нисколько не ценит собственную жизнь? Сколько еще он может вынести и не сломаться?
«Посмотрим, — думал Деверо, — мы еще посмотрим!»
Он заметил взгляд сержанта Малаваля и сделал почти неуловимый жест. Девушка встрепенулась. Деверо крепче сжал ее талию:
— Помните, что я говорил, мадам: ни криков, ни истерики. А когда все будет кончено, может, вы и сумеете спасти жизнь мужа.
Джинни едва понимала, что он говорит, ее взгляд против воли был прикован к узнику, зубы терзали нижнюю губу.
«Если он может вынести, — лихорадочно думала она, — тогда и я смогу. Я не должна кричать, не должна!
Боже, помоги вынести все, выдержать этот кошмар!
Сейчас я проснусь — и все будет по-прежнему, когда мы лежали в, объятиях друг друга, ища защиты от ночной прохлады».
Сержант помешал угли длинной кочергой. Слезы застилали глаза Джинни. Кровь… кровь повсюду: на земле, на столбе, спина пленника разорвана, изуродована этим чудовищем.
Джинни с внезапно ударившей в сердце болью вспомнила, как перекатывались эти мышцы под ее пальцами, когда обоих охватывал экстаз любви… да-да, любви! Почему она не смогла признаться себе в этом раньше? Она любила Стива с той самой минуты, когда он поцеловал ее так безжалостно, смеясь над ее гневом, — этот красавец с жестким лицом и самыми синими в мире глазами. О Господи! Почему она была так своевольна и упряма? Он любил ее, Джинни поняла это сейчас, внезапно, словно от удара. Именно из-за нее Стива пытали и, может быть, убьют?! Он не вернулся бы, будь ему все равно. Они были чересчур горды, чтобы признать правду, а теперь слишком поздно! Если Стива расстреляют — он умрет, ненавидя и презирая ее!
Подойдя к узнику, сержант Малаваль бесстрастно посоветовал:
— У тебя еще есть возможность признаться, слышишь, Хуаристская собака? Твое упрямство не доведет до добра! Будь разумным, подумай о себе!
Стив так и не пришел в сознание окончательно, несмотря на несколько ведер воды, вылитых на него. Слова сержанта не проникали в затуманенный болью мозг, пока он не услышал боязливо-сочувственный шепоток, доносившийся из толпы. И как ни странно, ему почему-то захотелось громко расхохотаться. Неужели они и в самом деле решили его заклеймить? Надутые глупцы! Для чего? Оставить шрам на трупе? Как еще они не привезли с собой гильотину?!
Том Бил ничего не смог сделать — настала очередь сержанта. Стив слышал, как они спорили, прежде чем Бил в ярости удалился. Стив вытер пот со лба и попытался поднять глаза. Интересно, почему Консепсьон все еще здесь, а лицо ее так осунулось и побелело?! Почему? Ах да, они собираются заклеймить его как каторжника. От него ожидают крика, и он закричит. Может, они взбесятся настолько, что убьют его на месте и закончат этот смехотворный спектакль…
Сержант Малаваль взялся за ручку железного клейма и двинулся вперед. Не стоит и проверять железо — оно раскалено добела! Расставив ноги, сержант Малаваль нацелился и прижал клеймо к кровавой, истерзанной плоти, слыша, как шипит сожженная кожа. Омерзительно запахло паленым.
Тело узника напряглось и обмякло. Глаза закрылись, лицо исказила мучительная гримаса. Стив Морган хрипло вскрикнул, но это не был крик раненого животного, молящего о пощаде, как ожидал сержант. Вместо этого негодяй имел наглость заорать из последних сил:
— Да здравствует революция!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62