Ей казалось, что из его тела в нее изливается поток жизни, кровь стучала в жилах, она вдыхала аромат бытия, пока его губы все крепче впивались в ее рот. Можно высвободить руки и запутаться пальцами в его волосах, он был настоящий, живой, не фарфоровая кукла, не образ, порожденный ее воображением. Она могла потянуть его за волосы, тоже прижаться к нему губами. Пэйс жил жизнью, которой она еще не ведала.
Она никак не могла упиться сполна этим головокружительным нектаром. Она жадно приникла к его губам и, ощущая дрожь его дыхания, почувствовала, как становится частью его. Смешивая дыхание, они сливали воедино свои души, и она вскрикнула от радости.
Руки Доры, ласкающие густые волосы Пэйса, жили своей особой, независимой жизнью. Она познавала игру мышц его сильного тела, склонившегося над ней. Она чувствовала не всю его тяжесть, он ее берег, но она ничего не страшилась. Она жаждала этой тяжести. Она жаждала ощущать его всего и еще больше почувствовать себя настоящей и живой.
Когда рука Пэйса коснулась пуговиц на лифе ее платья, ее пальцы стремительно ринулись ему помогать. Ей хотелось ощутить на груди и свободное дуновение ветра, не только прикосновение его руки. Она не подозревала, как сильно это желание, пока он не дотронулся до нее, но движение его пальцев было так восхитительно, что иным просто не могло быть. А когда ладонью Пэйс обхватил ее грудь, Дора выгнулась, как кошка, которая радуется ласке. Он потер большим пальцем ее сосок, и ее пронзило удивившее своей остротой желание, но она приняла его как нечто должное. Удовольствие от ласки становилось все сильнее, все настойчивее. Дора не знала, как ей отвечать, но была уверена, что он ее всему научит. Она только крепче приникла к его рту. А его пальцы отнимали у нее остатки рассудка.
Потом его рот коснулся ее груди, и она снова вскрикнула от счастья, вцепившись руками в его плечи, он же вдвинул колено между ее ног, будто направив бурный поток желания по долгожданному руслу.
– Господи, Дора, ты сводишь меня с ума, – пробормотал он у ее щеки, покрывая поцелуями ее подбородок. – Если ты не поможешь мне, я не смогу остановиться.
– Не останавливайся, – прошептала она, – ты меня оживляешь. А я хочу жить, Пэйс. Это ты мне помоги.
Он и не собирался отступать, но это последнее слово затронуло его совесть. Словно предупреждая, Пэйс схватил ее руки и прижал к своей мятежной плоти.
– Вот что ты со мной делаешь. Ты хоть немного понимаешь, что будет с тобой, если мы станем продолжать в том же духе?
– Нет, еще не понимаю, но хотела бы это узнать. И она прижалась к нему всем телом, а ее пальцы скользнули вниз. Он застонал и приник лбом к ее лбу.
– Не трогай меня. Я стараюсь… – Но он не успел окончить фразы, она стала расстегивать пуговицы.
Пэйс облокотился на здоровую руку, нависая над ней, а больная лихорадочно стала ей помогать. Сейчас он взорвется. Пэйс служил в армии уже три года и знал, как использовать землю для разрядки. И сейчас это было бы самое лучшее, но с Дорой, лежащей под ним, с ее прекрасной обнаженной грудью, все было бы гораздо слаще. Да, в тысячу раз слаще.
Но вот ее неопытные пальцы справились с пуговицами, она ласково коснулась его обнаженной плоти, и его охватило безумное желание. Значит, если не на землю, то получится… туда, и… немедленно.
Пэйс застонал и перекатился на бок, извержение произошло на траве. Дора в испуге отняла, было, руку, но он схватил ее и прижал к чреслам, пока сотрясающие судороги не утихли. Тогда Пэйс поднес ее пальцы к губам и поцеловал.
– У меня так давно не было женщины, и я забыл, как вести себя прилично, – извинился он и отвел льняной локон с ее щеки. – Ты заслуживаешь лучшей участи, чем быть взятой застоявшимся жеребцом.
Большие голубые глаза смотрели на него с тревожным удивлением:
– И это все, чего ты хотел? Я не знала… Но она не находила слов, чтобы объяснить, чего не знала.
Пэйс нежно улыбнулся и легонько поцеловал ее в щеку.
– Нет, это не все, чего мне хотелось бы. Я хочу тебя, и сейчас у тебя есть возможность уйти нетронутой. Но если мы останемся вот так лежать вместе, я буду любить тебя и не растрачусь по дороге. Понимаешь?
По удивлению во взгляде он мог уверенно сказать, что нет, она его не поняла, и он почувствовал себя старым и потасканным. Но когда он опять коснулся ее губ, а она ему жадно ответила, ее неведающая греховность прожгла его насквозь. Он не знал, страдают ли женщины от неутоленных вожделений так же сильно, как мужчины, но Дора, по-видимому, готова была познать любовную науку: до конца. Пэйс только боялся, что ему не удастся доставить наслаждение в ее первый раз. У него не была опыта в общении с девственницами. Так что и ему предстояло вместе с ней чему-то научиться. Дора не протестовала, когда он стал расстегивать юбку, а потом помог снять лиф платья с длинными рукавами и положил ее, оставшуюся в одной рубашке, на груду юбок, Но самое исподнее он пока не снимал.
Кожа у нее была прозрачная, как фарфор. Единственные белые женщины, с которыми он прежде ложился, были дорогие шлюхи в борделях Лексингтона. То были уже немолодые женщины с вялой, тусклой плотью и шершавой кожей. А Дора была лучезарна и свежа, как летний день, с плотью крепкой и отзывчивой на малейшее прикосновение. Пэйс даже боялся, что оставит на ее коже синяки, если будет слишком напорист.
– Ты совершенство, Дора. Никого никогда не видел прекраснее тебя.
Он облокотился на здоровую руку и провел другой по холмам и низине тела, до которого позволено касаться только ему.
– Я худая и маленькая, – прозаично заметила она.
– Ты молода и прекрасна.
Пэйс поцеловал ее, и кровь снова застучала в венах от подступившего желания.
– Ты очаровательна и чудесна. И я не хочу губить твою красоту.
Она пристально посмотрела на него, но в ее взгляде совсем не было робости. Она погладила ладонью верхнюю часть его груди, где была расстегнута рубашка.
– Ты погубишь ее только вместе с собой.
Слова загадочные, но она часто говорила загадками. Пэйс не обратил на них внимания. Он знал, что иногда она живет в мире своих фантазий. Но то, чем они сейчас занимались, не имело никакого отношения к фантазиям.
Он стащил с себя рубашку, свернул и положил ей под голову – вроде подушки. Ему нравилось, что Дора смотрит на него изучающим взглядом. Особенно ему это нравилось потому, что ни один мужчина не видел ее такой. Когда пытливые девичьи пальцы коснулись его сосков, Пэйс ощутил жаркое удовольствие и в ответ, спустив рубашку, коснулся ртом ее груди.
Нетерпеливые крики Доры чуть опять не довели его до самоизвержения. Пэйс поспешно обнажил ее до талии и прижал к себе, давая ей познать, как это бывает, когда голая плоть касается такой же голой плоти. Она стала целовать его плечи, и он задрожал от нахлынувшей страсти. Дора так молода и прелестна. А ему мильон лет. Это, впрочем, не помешало ему пробежаться рукой по ее ягодицам и прижать ее к наболевшему от напряжения месту. Он снова был застегнут и только потерся о нее. Она, конечно, чувствует сейчас, как он возбужден. Пальцы Доры впились в его спину. Пэйс дотронулся до влажного места между ее ног.
– Теперь ты понимаешь, что я хочу делать с тобой, Дора?
Она закусила губу и кивнула. А Пэйс дразнил прикосновениями самую потаенную часть ее тела, и сейчас, казалось Доре, она не выдержит и разлетится на кусочки от одного этого, ввергающего в безумие касания. Мысль, а что же дальше, вдруг ужаснула ее. Но она ведь уже знала, когда он болел, она видела его мужскую плоть. Инстинкт подсказывал, что сейчас произойдет. И она почувствовала укол страха, но бояться было уже поздно. Ведь она же хотела, чтобы Пэйс никуда не уезжал и тем самым спасся от смерти на войне. И если сейчас ей будет больно, она готова за это платить.
Как хорошо он целуется, и Дора жадно отдалась поцелуям, позволяя Пэйсу лишать ее малейшей возможности сопротивляться соблазну, смысл которого теперь был ей полностью ясен.
Он стал ласкать грудь, и Дора задрожала от предвкушения, но Пэйс все целовал, и она уже стала задыхаться и желала одновременно, чтобы поцелуй никогда не кончался. Когда он стянул с ее ног последние покровы и ветерок заиграл ее обнаженной плотью, вот тогда она поняла, наконец, что с ней происходит.
Она стала частью земли, травой, и листьями, и ветром. Совсем голая, впервые в жизни ничем материальным не защищенная, она отдавала свое неприкрытое естество единственному человеку, который знал ее наизусть. И это сознание наполняло Дору чувством свободы и радости. Дора прижала к себе Пэйса как можно теснее.
То, что он с ней делал, уже не имело особого значе­ния после всего свершившегося. Она поощряла его поцелуями и движениями рук и ног. А он с жадностью откликался и ласкал ее, пока девушка не доверилась ему окончательно. А затем последовал удар, заставивший ее вскрикнуть.
Сначала она не поняла, что с ней. Все сказала горячая, напряженная плоть Пэйса, проникшая в ее тело. Ее изумило ощущение абсолютной наполненности им. Было больно, но боль несла с собой невыразимое удовлетворение. А потом боль исчезла, заменившись чем-то иным, что было ей так необходимо, но чего она никак не могла обрести. Пэйс стонал от удовольствия, достигнув глубин ее существа.
Дору сжигал невыносимый огонь, освежал ветерок, ласкал солнечный свет, овевала прохлада. Их слившиеся тела были частью единого, живого, трепетного мира. А потом ей показалось, что внутри прогремел гром, чудесный, таинственный, непостижимый, и они вместе содрогнулись во вспышке молнии, и разделявшей, и сплавлявшей их воедино.
Горячий поток изливался в ее чрево. Дора закрыла глаза и оплела руками спину Пэйса, словно он был единственным якорем спасения в этом мире.
Глава 15
Сомнения-предатели: они
Проигрывать нас часто заставляют
Там, где могли б мы выиграть, мешая
Нам попытаться…
У. Шекспир «Мера за меру»
Пэйсу не хотелось пошевелиться. Никогда в жизни он не испытывал такого полного счастья. Даже мучительное подергивание в раненой руке и язвительные упреки совести потонули в забвении, пока он лежал вот так, не двигаясь, в гостеприимных и теплых объятиях Доры, вдыхая сладостный аромат ее кожи. Она стелилась под ним, как шелк. Редко он наслаждался подобной роскошью.
Но он тяжел, а она такая хрупкая. Как бы он ни хотел верить, что умер и вкушает небесное блаженство в ее объятиях, действительность постепенно брала свое. Со стоном Пэйс перекатился на бок. Он так обессилел, что был не в состоянии увлечь ее вместе с собой.
Так он и лежал, глядя вверх на деревья, слушая шелест листвы, стараясь осмыслить то, что сейчас произошло. Он чувствовал рядом Дору, тихую, теплую, до нее очень хочется опять дотронуться. Если бы он взглянул вниз, то увидел бы свидетельство ее невинности на своих чреслах. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким негодяем.
Пэйс все молчал, и она сделала движение, чтобы встать, и он ей не мешал. Он не знал, что надо делать, что говорить. Между ними нет ничего общего. Наверное, он может остаться еще на несколько дней, чтобы доставить ей удовольствие, но не больше. Будущего у них нет.
Он не может солгать Доре о любви. Не то чтобы ему вообще было трудно соврать при случае, но Доре ему лгать не хотелось. Это вроде как бы соврать самому Господу Богу. Она все равно будет знать правду, что бы он ни сказал.
Он слышал, как она плещется в крошечной заводи, что осталась еще от ручья. Он попытался вспомнить, что суховей погубил ее урожай, но мог думать только о том, как она сейчас выглядит, голая, разгоряченная его объятиями. Черт возьми, какой же он эгоистичный ублюдок.
Когда она опустилась около на колени с влажным платком, чтобы стереть с него пот, Пэйс, наконец, разрешил себе взглянуть на нее. Дора была совсем такая, как он воображал. Капельки воды, похожие на росу, проложили дорожку между задорными грудками с розовыми сосками. Влажные льняные локоны прилипли к разгоревшимся то ли от смущения, то ли от жары щекам. Взгляд скользнул к узкой талии и выпуклым бедрам, к треугольнику коричневатых волос. Он снова отвердел, глядя на нее, и по сгустившемуся румянцу он понял, что она тоже это заметила.
– Не хочешь разве уйти домой? – спросил он с горечью.
Еще никто за всю его жизнь не выражал ему сочувствия и нежности, и он не поверил ей сейчас. У нее были свои причины, почему она его соблазнила. Он отошлет ее туда, где ей хочется быть, и не нуждается он в ее ласковых ухищрениях.
Она замерла, рука недвижно остановилась, большие глаза устало ждали, что последует дальше, куда он ударит в следующий раз.
– Я думала, что нужна здесь, – наконец тихо ответила Дора, так как он молчал.
– Рука у меня почти зажила и больше не нуждается в твоем нежном попечении.
Он уже снял бинты. На истощенных мышцах багровели шрамы. Пэйс держал руку под углом, чтобы не так болел поврежденный мускул. Она бессознательно коснулась его больной руки.
И, наконец, подняла глаза и встретила его взгляд.
– А теперь ты останешься?
Проклятие, какую власть имеют над ним ее зовущие небесно-голубые глаза. Что-то внутри содрогнулось, и он велел своей совести замолчать.
– Ты придешь ко мне сегодня ночью? Она застенчиво кивнула и густо покраснела.
– Если хочешь.
Он облегченно вздохнул, почувствовал, как напряжение отпускает мышцы шеи, и вольготнее устроился на груде их одежды.
– Я зайду за тобой. Тебе не надо ходить одной, когда стемнеет.
Дора улыбнулась. Она улыбнулась по-настоящему, и ему показалось, что взошло солнце. Он снова ощутил волнение плоти. Имей он силы, он бы снова ее повалил и взял. Учитывая уже нанесенный ей ущерб, она должна быть благодарной за то, что он сейчас слаб.
– А ты думаешь, что все эти недели дорогу мне освещали феи? – поддразнила она его.
Да, все как-то неладно. Обнаженная Дора стоит около него на коленях. На нем тоже ничего нет. Она должна сейчас стыдиться, бояться, смущаться, а вовсе не смеяться и не дразнить его. Пэйс вдруг ощутил опьяняющее чувство свободы, исходящее от Доры, но не знал, что делать с этой свободой. Она бросила вызов привычному миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52