Миниатюрность и хрупкость этого существа заставили Дженни почувствовать себя огромной и неуклюжей, словно новорожденный теленок.
Разомкнув объятия, Дженни, смущенная и тронутая, отступила и уставилась на сеньору Сандерс, стараясь хорошенько запомнить ее черты при слабеющем дневном свете.
— Я уверена, что так оно и будет. — Маргарита отошла к зарешеченной двери, собираясь с силами, чтобы позвать охранника. — Завтра на рассвете у нас не будет времени для прощания, так что я прощаюсь с вами теперь. — Она улыбнулась и взяла мозолистые руки Дженни в свои мягкие ладони. — нет слов, чтобы выразить мои чувства. Признательность. Уважение. Любовь. Эти слова не передают даже в малой степени того, что я испытываю по отношению к вам. Вы спасение моего сердца. Вы ответ на мои молитвы. Вы мать, которую я оставляю моей дочери…
— Паршивая мамаша, — пробормотала Дженни.
Маргарита с улыбкой сжала ее руки.
— Я думаю, вы будете удивлены, — ласково произнесла она, — но я уверена, что вы полюбите Грасиелу и, если вам суждено будет стать ей матерью, вы сделаете нашу дочь, вашу и мою, женщиной, которой мы обе станем гордиться. Я это знаю.
Дженни хотела сказать, что Маргарита попросту грезит, но удержалась. Если бедняге хочется убедить себя, что в Дженни таятся скрытые запасы материнских чувств, так и пусть ее. Дженни не настолько жестока, чтобы лишать эту женщину утешения в последние часы жизни.
С дребезгом распахнулась дверь. Охранник грубо отшвырнул Дженни в угол камеры, потом отступил в сторону и дал сеньоре Сандерс пройти.
Дженни вскочила на ноги и бросилась к двери. Ухватившись за решетку крошечного окна, она прокричала в душную вонь коридора:
— Я дала вам слово! Дала слово!
… До глубокой ночи Дженни сидела на голом матрасе, щелкала в полной темноте вшей и думала о женщине, которая на рассвете умрет вместо нее.
Думала она и о ребенке. О Грасиеле. И о двоюродных братьях-убийцах, которые погонятся за ними. С тяжелым сердцем размышляла и о том, что на ближайшие двенадцать лет, а может, и на более долгий срок она будет обременена ребенком.
«Я дала слово», — шептала она. Это было единственное, чем она могла заплатить за спасение своей жизни. И единственное, чего хотела от нее Маргарита. Обещание.
Если бы она имела обыкновение обращаться к Богу, она помолилась бы за Маргариту Сандерс. И может, добавила бы словцо-другое о самой себе и ребенке.
Глава 2
Тай Сандерс был в ярости.
Вот уже две недели ковбой питался черт знает чем, мылся и брился кое-как и ложем ему служили камни и песок пустыни. Удобная постель, ничего не скажешь! С тex пор как он пересек границу, у него крали лошадь дважды, приходилось покупать новую по цене, от которой он скрипел зубами. Иногда Тай сутки проводил в седле, ягодицы у него болели; большой палец на руке гноился — он занозил его шипом кактуса.
В довершение ко всем пакостям он не знал, где, черт его дери, находится. Карта, которую он захватил с собой, оказалась чудовищно неточной и, стало быть, бесполезной. Тай знал лишь одно: вот уже две недели, как он в Мексике. Пора найти хоть одну действующую железную дорогу.
Раздраженно теребя поля шляпы, он ехал верхом по самой середине пыльной улицы, которая разделяла жалкий маленький городишко на две залитые солнцем половины. Не было никакого признака железнодорожного вокзала. Кое-где мелькают люди, к счастью, не облаченные в мундиры. Можно надеяться, что стычки, вспыхнувшие на части мексиканской территории, этих мест пока не затронули. По мнению Тая, мексиканцы прямо созданы, чтобы убивать друг друга, а иначе им чего-то не хватает для полного счастья.
Он добрался до так называемого центра города, который представлял собой заросшую сорняками площадку возле церкви, что достойно украсила бы собой и город в десяток раз больший. Два старика дремали на скамейке под единственным деревом, росшим между этим местом и низкой цепочкой коричневых холмов.
— Эй, вы! Как называется этот город?
Испанскому языку Тай обучался в Калифорнии, и выговор его был далек от совершенства, однако он рассчитывал, что его поймут.
Один из стариков сдвинул сомбреро на затылок, открыв лицо, напоминавшее ссохшийся боб. Черные глаза обследовали пыльные башмаки Тая, его шляпу, седельные сумки и хмурое лицо.
— Мексла, сеньор.
Тай в жизни не слышал этого названия. На карте его не было. Где же он все-таки находится — заехал на двести миль в глубину Мексики или кружит вдоль самой границы? Тай снял шляпу и рукавом рубахи вытер пот со лба. Больше всего ему хотелось помыться и выпить чего-нибудь похолоднее.
— Есть здесь гостиница? Место, где можно получить постель и ванну?
Старик задумался над вопросом — плохой признак. Но в конце концов произнес:
— «Каса Гранде».
После этого снова надвинул сомбреро на нос и скрестил руки на груди. Разговор кончился.
Тай оглянулся через плечо. Единственным зданием в городке, заслуживающим определения «гранде», была церковь. Так это было во всей Мексике — во всяком случае, в той ее части, какую довелось увидеть Таю. Великолепные церкви в окружении бедных лачуг. Бывало, что еще алькальд, если у него хватало средств или не хватало совести, строил что-нибудь достаточно грандиозное и для себя.
Тай повернул коня и двинулся в обратную сторону — туда, откуда только что приехал. Он внимательно присматривался к покосившимся фасадам, пока не обнаружил выгоревшую на солнце вывеску со словами «Каса Гранде». На противоположной стороне улицы располагалось нечто вроде кафе на открытом воздухе, а рядом — конюшня.
В конюшне Тай сгреб за воротник рубашки парня, который принял у него коня, и притянул его к себе достаточно близко, чтобы различить запах последней поглощенной им пищи.
— Если кто-нибудь дотронется до моего коня — только дотронется, ясно? — я вас разорву на части, сеньор. Вы меня поняли? — Парень вытаращил глаза. — Спешить мне некуда. Я швырну вас на землю и прикончу! — Тай показал шляпой на стойло. — Эта лошадь должна быть завтра утром на месте, понятно?
— Да, сеньор!
Глаза у Тая покраснели от ослепительного солнца пустыни, лицо, заросшее двухнедельной щетиной, загорело дочерна. Он был грязен, вонял козлом и полагал, что выглядит достаточно взбешенным, чтобы его угроза возымела действие. Перекинув седельные сумки через плечо, Тай вошел в «Каса Гранде».
Его не удивило, что служащий уже стоит возле стойки с ключом в руке. Стоит иностранцу, в особенности гринго, въехать в мексиканскую деревню, как через несколько минут все население об этом уже знает и прикидывает, какую выгоду можно извлечь из появления гостя.
Единственное, что нравилось Таю у мексиканцев, — так это их еда. Даже звук их языка оскорблял его слух. С его точки зрения, испанский звучал чересчур мягко, чересчур, как бы сказать, женственно. Вы можете посылать человека, упоминая всех его предков вплоть до прабабушки, а звучит это, черт побери, словно вы поете даме серенаду.
Тай высыпал на прилавок пригоршню песо.
— Комнату. Ванну. И что-нибудь, чем можно полечить вот этот палец. — Получив ключ, Тай поправил на плече сумки и направился к лестнице, которая, казалось, не выдержит его веса. — Где ближайшая железная дорога? — спросил он, останавливаясь и глядя на парня через плечо.
— В Чапуле, сеньор. — Служащий ткнул куда-то позади себя указательным пальцем. — Два или даже три дня пути верхом.
Может, и так. Тай вроде бы помнил такое название у себя на карте — Чапула. Он поднялся по лестнице, открыл пинком дверь в комнату и был приятно удивлен тем, что одеяло на постели чистое. Окно выходило на крышу веранды — удобно в случае необходимости срочно смыться. Мебель пестрая, но целая. И зеркало не слишком мутное, бриться можно.
Двадцать минут спустя Тай отмокал в прохладной воде переносной ванны, с наслаждением вдыхая дым самой скверной сигары, какую ему когда-либо приходилось держать во рту, и поедая маленькие свернутые в трубочки лепешки, начиненные кусочками куриного мяса и мамалыгой. Занозу из пальца он извлек и смазал ранку алоэ, которое служащий прислал к нему в номер.
Желание вышибить из кого-то душу пока не оставило его, но было теперь не столь сильным, как тогда, когда он въехал в городишко. Он знал, что попозже отправится в это так называемое кафе напротив через улицу, выпьет пива, расспросит поподробнее о железной дороге и скорее всего обойдется без драки.
Ценой горького опыта он усвоил, что не следует трогаться с места, пока не получишь по крайней мере от трех разных людей одинаковые указания.
Передвинув сигару в другой угол рта, Тай развернул карту и, осторожно держа ее так, чтобы она не касалась грязной воды, стал рассматривать. Ага, вот оно!
Рядом с названием «Чапула» стоял значок железной дороги. Но еще не факт, что дорога действует. Это он тоже крепко усвоил на опыте. Стоило мексиканцам начать буйствовать, как они первым делом разрушали железную дорогу по соседству. Не важно, против кого или чего они выступали — против правительства, местного заправилы или собственной собаки; способ выражения недовольства был один на все случаи: взорвать железнодорожные рельсы.
Точно удостовериться невозможно, но кажется, что линия, проходящая через Чапулу, ведет на юго-запад, к Верде-Флорес. У Тая немедленно улучшилось настроение. Когда он прибудет в Верде-Флорес, ему останется всего день пути верхом до безымянной деревушки, ради которой он проделал всю эту длинную дорогу. Первая половина безумного путешествия будет завершена.
Опустив карту на пол рядом с ванной, Тай пристроил голову на бортике и принялся пускать дым, разглядывая трещины на потолке.
За шесть лет много чего могло произойти, и его поездка, может статься, пустая трата времени.
Маргарита могла умереть. И ребенок мог умереть. Маргарита могла снова выйти замуж. Или уйти в монастырь. Уехать куда-то или вообще исчезнуть бесследно. Возможно, она солгала и никакого ребенка не было. А возможно, он просто на ложном пути.
Тай тихо выругался. Дурацкое поручение, и он дурак, раз согласился взяться за дело.
В тот же вечер Тай получил точные сведения, что Чапула находится в трех днях пути верхом на юго-запад. Это, а также драка, в которой приняло участие полдеревни, окончательно улучшили его настроение. Когда он наутро зашел в конюшню и узнал, что его лошадь не украли, то почувствовал себя почти счастливым.
Под глазом у Тая темнел синяк, губа была рассечена, но он выехал из Мекслы, насвистывая сквозь зубы.
— Я ненавижу тебя! — Грасиела топнула о землю крошечным башмачком, украшенным кисточками. — Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу!
Дженни хмуро взглянула на ребенка, прежде чем снять с себя сутану священника и отдать ее угрюмой на вид женщине, которая стояла возле самой лучшей лошади, на какой Дженни когда-либо приходилось ездить.
— Хватит вопить, козленок!
— Я хочу к маме!
— Мне не хотелось бы начинать со шлепков, так что лучше замолчи, слышишь? — Дженни наклонилась к лицу девочки, и та увидела угрозу в ее взгляде. — Нам следует вести себя как можно тише, пока мы не уберемся отсюда. Мама сказала тебе, чтобы ты во всем меня слушалась, я это знаю, так что заткнись или мне придется заткнуть твой рот тряпкой.
— Я ненавижу тебя! — повторила девочка, но уже без крика.
Дженни потянулась за свертком одежды к женщине, которая держала в поводу лошадь.
— Так это юбка! — протянула Дженни; женщина ничего не сказала в ответ и вдобавок к верхней вручила ей целый ворох нижних юбок. — Ладно, черт с ним!
Дженни предстояло как можно дальше уехать от родственников Маргариты, при этом она должна была везти с собой на лошади ребенка да еще напялить на себя юбки. Ругательства сами собой вырывались у нее изо рта. Хорошо еще, что у Маргариты оказался наметанный глаз: юбка и блузка по размеру точно подходили Дженни. Зато шляпа была попросту смешна и столь же полезна для защиты от солнца, как чайная чашка, но тем не менее Маргарита не забыла приложить ее. Слава Богу, что она сообразила прислать ботинки попросту удобные, а не модные.
А вот кружевные перчатки и короткая мантилья просто-таки насмешили Дженни. Перчатки превратятся в лохмотья через час-другой верховой езды, а под мантильей Дженни сварилась бы минут через двадцать после восхода солнца. Она сунула то и другое в седельные сумки, нащупав при этом тяжелый кошелек с монетами и пачку бумажных денег. Очень хорошо. Маргарита не забыла и о деньгах.
— Иди сюда, козленок. Пора смываться. — С этими словами Дженни протянула руки к Грасиеле, намереваясь усадить ее на лошадь, но девочка попятилась.
— Я не поеду с тобой! Я хочу к маме! — Грасиела бросила умоляющий взгляд на женщину, стоящую в тени, потом вдруг подбежала к ней и с плачем спрятала лицо в ее передник. — Я ее ненавижу! Я хочу остаться с тобой!
Именно такого поворота событий Дженни и опасалась. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу и перебирая в уме возможные решения. Вплоть до того, чтобы хорошенько стукнуть девчонку, перекинуть через шею лошади и увезти. Или связать ее и заткнуть ей рот перчатками.
Темные глаза другой женщины огнем горели в предрассветном сумраке, испепеляя Дженни. Маргарита сказала и этой женщине, и своей дочери, что сама выбрала смерть, Дженни это знала, но обе они, кажется, обратили свой гнев именно на нее.
Закусив губу, она окинула взглядом светлеющий горизонт. Спустя всего несколько минут поднимется солнце, а Дженни хотела как можно скорее уехать подальше отсюда, чтобы ребенок не услышал залпа, который прогремит в лагере. Да и сама она отнюдь не жаждала слышать эти выстрелы.
Дженни подошла к женщине и глянула в ее обвиняющие глаза.
— Я хочу оказаться подальше отсюда до восхода солнца. Вы меня понимаете?
Она ткнула большим пальцем в сторону Грасиелы.
Женщина наклонилась и сплюнула на землю возле самого подола Дженни. Потом еще раз ожгла ее взглядом и обхватила обеими руками дрожащее тельце ребенка. Заговорила ласково — почти пела, а не говорила:
— Ты помнишь, что сказала мама? Вытри слезки, маленькая моя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41