Она ударила кулаками ему в грудь, но лишь для того, чтобы обнаружить, что его тело защищено мощной броней мускулов и что от ее атаки она сама пострадала больше, чем он. Взбешенная, она ногой изо всех сил ударила его по голени. Макдан поморщился и ослабил хватку, совсем немного, но достаточно, чтобы она сумела оттолкнуть его. Это было все равно что пытаться сдвинуть гору. Отказавшись от такой тактики, она приготовилась атаковать его вторую голень.
А затем она почувствовала, как ее ноги отрываются от пола – Макдан легко, как ребенка, подхватил ее на руки.
Гвендолин вырывалась и пыталась протестовать, но звуки приглушались безжалостной печатью его губ. Крепко прижимая ее к себе и проникнув языком в ее рот, Макдан пересек комнату. Гвендолин была твердо уверена, что хочет, чтобы он остановился, но когда она погрузилась в мягкие объятия перины и почувствовала, как Макдан распростерся над ней, опираясь на мускулистые руки и держа ее в плену под собой, ее охватила непонятная покорность. Как будто какая-то часть ее всегда знала, что такой момент в их отношениях должен наступить, и теперь у нее больше не было сил сопротивляться. Макдан оторвался от ее рта, поцеловал щеку, жадно провел губами по ее подбородку, белой шелковистой шее. Легкие прикосновения его горячего языка становились все более настойчивыми; голова его склонилась ниже, а руки принялись раздвигать измятую ткань ее платья. Она почувствовала прикосновение прохладного воздуха к своей коже, а затем Макдан жадно приник ртом к ее соску.
Волна наслаждения прокатилась по телу Гвендолин, будоража кровь и лишая ее руки и ноги способности двигаться. Она запустила пальцы в светлое золото его волос и прижала голову Алекса к себе, с незнакомым и запретным волнением наблюдая, как его губы ласкают розовый бутон ее груди, и чувствуя, что ее тело застывает от прикосновений его влажного горячего языка. Он провел своей щетинистой щекой по нежной выпуклости, затем по неглубокой ложбинке между грудями и принялся за вторую грудь, лаская, целуя и посасывая ее, пока сосок не стал твердым. Где-то глубоко внутри нее возникло незнакомое ощущение пустоты, странное и настойчивое, и она почувствовала влажное тепло между ног. Ладонь Макдана скользила вверх по ее ноге, приподняла платье и сорочку и принялась ласкать нежную кожу внутренней поверхности бедра. Прежде чем она успела запротестовать, его палец погрузился в ее горячее влажное лоно. С губ Гвендолин сорвался хриплый стон, затем его губы приникли к ее губам, язык проник глубоко в ее рот, а палец продолжал легко скользить по гладким шелковистым изгибам ее лона.
Гвендолин обняла его за плечи и с жаром ответила на поцелуй; ей хотелось, чтобы он еще и еще ласкал и целовал ее, хотелось ощущать прикосновения его мускулистой груди, его рук и ног, прижимавшихся к ней, в то время как его пальцы продолжали ласкать ее, то быстрее, то медленнее, то усиливая, то ослабляя движение и с каждым из них все сильнее связывая ее с Макданом, пока ее наконец не поглотил безумный вихрь наслаждения. Она начала двигаться под его рукой, поднимаясь и опускаясь, подчиняясь упоительному ритму его движений, жадно целуя и все больше раскрываясь навстречу ему. Внезапно ее наслаждение начало разрастаться, быстрее и быстрее, становясь все острее и проникая глубже, пока вокруг не осталось ничего, кроме Макдана, его ласк и поцелуев, тепла его твердого как гранит тела, к которому она прижималась изо всех сил. А затем она вдруг застыла, и каждая клеточка ее тела безумно жаждала продолжения этой невероятной, восхитительной пытки. Сильнее, глубже, быстрее, до тех пор пока она не почувствовала, что не может двигаться, не может дышать, а способна только впиться в губы Макдана, стиснув пальцами его покрытые выпуклыми мускулами плечи. Потом у нее возникло ощущение, что она распадается на части, как летняя звезда на бархатном покрывале ночи. Она вскрикнула от удивления и радости и почувствовала, как он еще крепче, как будто защищая, обнял ее.
Целуя Гвендолин и прижимаясь к шелковистой влаге ее лона, он старался не потерять над собой контроль. В родном клане ее называли шлюхой, но он знал, что они лгали. Он боролся с всепоглощающим желанием немедленно пронзить ее своей плотью, понимая, что должен быть осторожен. Алекс медленно вошел в нее, давая ей время раскрыться ему навстречу. Веки Гвендолин, затрепетав, раскрылись, и она пристально посмотрела на него своими серыми огромными глазами, затуманенными наслаждением. Он искал в ее неясном взоре следы отвращения, поклявшись остановиться, если заметит их. Он медленно оторвался от нее, а затем снова погрузил свою плоть в ее лоно, на этот раз чуть глубже, потом собрал остатки самообладания и опять отстранился, чувствуя, что сейчас умрет от этой сладкой, невыносимой муки.
И тогда Гвендолин обвила его руками и притянула к себе, и ее шелковистое влажное лоно плотно обхватило его естество.
Алекс застонал. Он хотел замедлить движения, чтобы продлить это необыкновенное мгновение. Но он не ложился с женщиной уже несколько лет и поэтому не смог справиться с захлестнувшей его жаркой волной желания. Поддавшись напору страсти, он принялся двигаться внутри нее, заполняя ее всю, растворяясь в ней. Он не переставал целовать уголки рта Гвендолин, нежные щеки девушки, черные шелковистые волны ее волос. Вновь и вновь он погружался в нее, теряясь от ее пылкости и красоты, от невообразимой хрупкости ее тела, от едва сдерживаемой страсти, проявлявшейся в том, как она приподнималась навстречу каждому его движению. Глубоко вонзив ногти ему в спину, она лихорадочно целовала его, и ласки ее языка прерывались лишь вырывавшимися у нее короткими тихими вздохами. Его движения становились все более мощными и быстрыми; он крепко прижимал девушку к себе, чувствуя каждый ее вздох, каждое прикосновение. Страсть довела его до грани безумия, и он почувствовал, что его разум готов распасться на части под напором всепоглощающего наслаждения.
С ним никогда такого не было, даже с Флорой, и это ошеломило и испугало его. Он вошел в нее так глубоко, насколько мог, чувствуя себя растерянным и испуганным. А затем его поглотила бездна наслаждения. Он вскрикнул и уткнулся лицом ей в шею. Она обвила его руками, как будто стараясь защитить, и сильно сжала внутренними мышцами его плоть.
В это мгновение ему хотелось остаться так навсегда, соединившись с Гвендолин, вдыхая исходящий от нее аромат солнца и луговых трав, и забыть про запахи болезни и смерти.
Гвендолин лежала совершенно неподвижно, ощущая равномерные удары сердца Макдана, которое билось у самой ее груди. Она была совсем не готова к тому, что произошло. Ей казалось, он хочет наказать ее и отослать назад, к своему клану. Вместо этого он пробудил в ней целую бурю чувств, о существовании которых она не подозревала. Она с силой прикусила нижнюю губу, стараясь не расплакаться. У нее было такое чувство, что Макдан поймал ее в ловушку, связав узами, гораздо более крепкими, чем цепи. Она с отчаянием говорила себе, что не может полюбить его. Она никого не может полюбить, даже Дэвида, – для этого у нее нет времени. Она должна уйти отсюда, забрать принадлежавший матери камень и заставить Роберта заплатить за смерть отца. Ничто не могло изменить этот план. Она почувствовала, что больше не в силах выносить твердую плоть Макдана внутри себя и давящую тяжесть его тела. Потрясенная, она оттолкнула его, встала с кровати и принялась лихорадочно поправлять испачканное платье.
При взгляде на искаженное мукой лицо Гвендолин к Алексу вернулась способность логически мыслить. Что он наделал? После смерти Флоры он поклялся больше не прикасаться ни к одной женщине. Но он не только нарушил данный обет, но еще и изнасиловал слабую девушку, которую обещал защищать. Его поведение было настолько же трусливым, насколько необъяснимым. Неужели он до такой степени утратил контроль над собой, что больше не может справиться с плотскими желаниями?
Алекс встал с кровати и закутался в плед. Он испытывал потребность что-то сказать девушке, объяснить, но ничего не смог произнести. Поэтому он принялся сосредоточенно расправлять складки пледа, ожидая, что Гвендолин заговорит первой. Однако она молчала. Наконец, когда его плед был приведен в относительный порядок, он поднял на нее взгляд.
Она пристально смотрела на него; ее серые глаза блестели от слез, а поднесенные ко рту пальцы пытались унять дрожь распухших губ. В этот момент она казалась ему почти ребенком. Терзавшее его чувство вины многократно усилилось.
– Я не думал, что это случится, Гвендолин, – бесцветным голосом сказал он. – Я больше никогда не прикоснусь к тебе.
Дрожь пробежала по ее телу. Она опустила руки и зажала в кулаках ткань платья, как будто искала, за что ухватиться. Алекс с отчаянием смотрел, как побелели суставы ее пальцев.
Ему хотелось взять ее на руки, обнять, прижать к себе и, уткнувшись лицом в черный шелк ее волос, шептать слова утешения. Но его плоть уже напряглась от желания, и он боялся, что как только он коснется девушки, то сорвет с нее платье и вновь овладеет ею.
А что касается слов утешения… он не мог найти их.
– Ты вернешься к своим обязанностям в качестве лекаря моего сына, – сказал он, и его официальный тон звучал крайне нелепо после бурных минут любви.
Гвендолин в замешательстве смотрела на него.
– Это все. – Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
– Я… я не хочу ничего – только чтобы Дэвид поправился, – произнесла она тихим, дрожащим голосом.
Он не ответил, по-прежнему стоя спиной к ней и вглядываясь в тьму за окном.
Наконец, не зная, что еще сказать, Гвендолин подняла засов и вышла из комнаты Макдана.
Убедившись, что она ушла, Алекс упал на колени и поднял умоляющий взгляд на небо, где в свой час показывалась мерцающая звезда Флоры, мысленно моля ее о прощении.
Глава 9
Кто-то бил его по голове деревянной колотушкой.
Алекс застонал и перевернулся на бок. Удары в его мозгу не прекратились, тяжелые и раздражающе неумолимые. Он выругался и накрыл голову подушкой, пытаясь снова погрузиться в сон.
– Макдан! – раздался пронзительный женский голос. – Макдан!
Оглушительный визг наконец разогнал густую пелену его усталости. Рассерженный, он сбросил подушку на пол и с трудом открыл один глаз. Полутемную комнату освещали лишь угли очага, и Алекс понял, что до рассвета еще далеко. Он медленно сел, прижимая руку ко лбу, за которым пульсировала боль.
– Макдан! – послышался из коридора крик Элспет. – Вставай!
Стук в дверь все усиливался, пока Алексу не стало казаться, что его голова вот-вот расколется на части.
– Ради Бога, прекратите этот шум! – потребовал он.
Отбросив одеяло, он сердито зашагал по комнате и ударился ногой о пустой кувшин из-под вина. Чертыхнувшись, он с силой пнул сосуд, а затем открыл дверь своей комнаты.
– Какого черта?
Вероятно, лицо его было страшным, поскольку ни Элспет, ни Алиса не в силах были вымолвить ни слова. Глаза их были широко раскрыты, а железный черпак, которым Алиса стучала в дверь, застыл в воздухе.
– Говорите!
– М… мальчик, – промямлила Элспет, обретя наконец дар речи.
– Что с ним?
– Ведьма… морит его голодом, – выдавила из себя Алиса.
– Каким образом, черт возьми, она может морить его голодом? – резко бросил Алекс. – Ведь сейчас глубокая ночь!
– В чем дело, парень? – сонным голосом спросил Оуэн, выходя из своей комнаты. Он несколько секунд пристально разглядывал Алекса, затем потер глаза кулаками и снова взглянул на него.
– Так было в тот раз, когда она расплавила их, – пробормотал он.
– Клянусь Богом, я готов! – Дверь в комнату Реджинальда распахнулась, и на пороге появился он сам, таща за собой меч. Увидев Алекса, он остановился и в ужасе уставился на него. – Боже милосердный, не можешь же ты в таком виде вступать в битву!
– Единственное мое желание – вернуться обратно в постель.
– Но мы же подверглись нападению! – Реджинальд поднял меч, а затем смущенно оглянулся на собравшуюся в коридоре группу людей. – Разве нет?
– Я же говорила тебе, что ничего не случилось, – проворчала завернутая в плед Марджори, выходя из комнаты. – А теперь возвращайся к себе, пока не…
Она внезапно умолкла, удивленно глядя на Алекса.
– Что это за ужасный шум, черт возьми? – раздраженно спросил Лахлан. – Человеку нужно хотя бы немного спать, и я не понимаю, как это возможно, когда вы все собрались здесь и галдите, как будто… Погоди… Макдан, ты не замерз, разгуливая тут в голом виде?
– Он не голый, – поправил Лахлана Оуэн. – Все дело в твоих глазах.
Алекс опустил глаза, беззвучно выругался и отступил к себе в комнату.
– Рассказывайте, что случилось, – приказал он, оборачивая вокруг талии плед.
– Ведьма спустилась в кухню и сказала Алисе, что Дэвид теперь не будет ничего есть, кроме хлеба и воды, – объяснила Элспет. – И больше ничего.
– Ни яиц, ни кусочка мяса, ни крошки сыра, – продолжила кухарка, – и даже ни капли молока или эля, ни кусочка свежей рыбы, ни одной сладкой ягоды…
– Я понял, – перебил ее Алекс. – Она сказала, почему?
– Потому что она хочет уморить его голодом! – воскликнула Элспет. – И это будет совсем несложно – мальчик ужасно истощен. Он умрет через день – от силы через два! Я умоляла ее передумать и дать ему немного чудесного тушеного кролика, что я приготовила вчера, – сказала женщина. – А она ответила мне, чтобы я вообще ему ничего не давала, если не хочу навлечь на себя твой гнев.
– Мой гнев?
– Она сказала, что ты снова поручил ей лечить Дэвида и поклялся, что если кто-либо ослушается ее, ты проследишь, чтобы эти люди были сурово наказаны.
Алекс тщетно пытался вспомнить, когда давал такое обещание. Мысли его заполнила Гвендолин: ее тонкие пальцы, вплетенные в его волосы, белоснежная кожа груди, неистовые движения тела, беззвучные крики, рвущиеся из ее горла…
– …Алекс? – позвал Оуэн, на этот раз чуть громче.
Алекс сделал резкий вдох, пытаясь погасить захлестнувшую его тело волну желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46