— Я — ювелир, — решительно заявил Давиньян. — Я родился в советской Армении, я поддерживал там кое-какие связи. Время от времени я занимался бизнесом вместе с тобой. Но я не шпион.
— Ты — нераскрытый агент иностранного государства. Ты действовал в интересах Советского Союза. Мы оба знаем, откуда взялись алмазы, картины и все остальное, что ты продавал через меня.
— Тебе за это хорошо платили, — ответил Давиньян.
Хадсон так сильно стукнул кулаком о прилавок, что стекло опасно задребезжало.
— И мы оба знаем, что деньги с каждой сделки шли непосредственно к твоим боссам в КГБ, — добавил Хадсон. — А теперь скажи мне снова, что ты не шпион.
Давиньян протянул свои сучковатые руки к прилавку, опасаясь, что стекло может разбиться.
— Успокойся, — почти прошептал он. — В отличие от тебя у меня никогда не было контактов с Москвой. А у многих компаньонов уже нет больше власти. Многое изменилось.
— Изменилось? — язвительно спросил Хадсон. — Ты ошибаешься, ничего не изменилось. Свиней всегда больше, чем мест у корыта. Ты же счел более выгодным питаться из моей кормушки, чем отвоевывать себе место у русских.
Давиньян покачал головой, как бы молча говоря о своей невиновности.
— Сколько? — спросил Хадсон. — Я хочу знать, сколько стоит купить тебя.
— Подумай сам, — мягко сказал Давиньян. — Я не виноват в твоих проблемах. Если прошлое раскроется, я потеряю столько же, сколько и ты.
Хадсон уже не испытывал к Давиньяну сильного гнева, его тоже стал одолевать страх. Всю жизнь он был уверен, что защищен от бедности, снобизма, болезней и чувствовал себя неуязвимым.
Но сейчас все было по-другому.
Хадсон отвернулся, не желая, чтобы проницательные глаза Давиньяна заметили его страх.
Раздался звонок. Щелкнула задвижка двери, соединенной с прилавком. Тонкая рука коснулась плеча Хадсона.
— Иди за мной, — сказал Давиньян, — выпьем чаю, а потом ты подробно расскажешь, что произошло. Мы что-нибудь придумаем, как делали это в прошлом.
Несколько минут Хадсон оставался неподвижным. Затем, выругавшись, обернулся. Давиньян ждал, глядя на него своими темными глазами, не потускневшими со временем.
— Хорошо, — согласился Хадсон. — Господи, какая неприятность!
Пока Давиньян заваривал и разливал чай, Хадсон все ему рассказал.
Не показывая своих эмоций, Давиньян молча и внимательно слушал, подобно наемному убийце, которым однажды ему все-таки пришлось стать. Чем больше подробностей он узнавал, тем понятнее становился страх Хадсона. Клэр Тод была поразительно проинформирована.
— Эта сука, должно быть, уже давно читает мою, вернее, нашу почтовую корреспонденцию, — сказал Хадсон. — Тебе следовало бы посмотреть, как она лезла на рожон, описывая каждую мою или нашу с тобой сделку.
— Она знает обо всех сделках?
— Начиная с алмазов и заканчивая живописью.
— Алмазы были самые обыкновенные и не известно кому принадлежащие, — произнес Давинья?
— О некоторых из них так не скажешь.
— Она знает и об этих?
— Да. Она знает, что Гарри Уинстон купил голубые и розовые алмазы Романовых.
— В самом деле? — вздохнул Давиньян. — Это ужасно, Дэмон.
— Сейчас будет еще ужаснее. Она перечислила и подробно описала все картины. Она даже знает, как мы поделили прибыль и во что я вложил свою долю.
— Неужели? Но ты должен понимать, что я здесь ни при чем.
— О чем ты? — спросил Хадсон.
— Меня никогда не волновали детали твоего бизнеса, точно так же, как ты никогда не вмешивался в мою жизнь.
Через несколько секунд Хадсон нехотя кивнул.
— А как насчет тех твоих русских приятелей? — задал он встречный вопрос. — Они никому не доверяют. Даже мне.
В голосе Хадсона звучала такая досада, что Давиньян не сдержал улыбки.
— Несмотря на дружественные чувства, какие я испытывал к Советскому Союзу на протяжении пятидесяти лет, — продолжил Хадсон, — несмотря на все торговые эмбарго, с которыми мне приходилось бороться, несмотря на всех правых ненормальных американцев, которым я сопротивлялся, русские никогда не доверяли мне. А теперь это! Господи! Вот чем отплатили мне эти крестьяне.
— Из тебя бы получился великолепный актер, — сухо произнес Давиньян. — Кто бы мог подумать, что ты мог забыть, что предательство — человеческое правило.
— Но у меня была мечта, — сказал Хадсон. — Всю свою жизнь я работал ради спокойствия в мире и ради сотрудничества между народами. Я помогал налаживать и поддерживать теплые отношения с каждым советским лидером от Сталина до Горбачева.
Давиньян многозначительно вздохнул.
— Я старался разрушить барьеры между странами, — честно признался Хадсон.
— При этом стараясь получить для себя немалую прибыль, — добавил Давиньян.
— Они же ведь использовали меня…
— Ты использовал их. Пожалуйста, не играй со мной в наивного филантропа, — попросил Давиньян. — Это тебе не к лицу. Ты дружил с Советами, потому что так было выгодно тебе.
— Неправда. Я верил.
— В таком случае ты, был дураком. Но я не думаю, что ты, Дэмон Хадсон, дурак.
Некоторое время двое бывших дельцов молча смотрели друг на друга. Несмотря на одинаковый возраст, Давиньян всегда завидовал красоте и мужским способностям Хадсона. Теперь же он увидел партнера в ином свете. Хотя тело Хадсона оставалось изумительно крепким, ум, казалось, начал слабеть. Может быть, это было побочным эффектом его многочисленных любовных похождений?
Да, мало кто был посвящен в тайны Хадсона. Но Давиньян знал обо всем. В тех местах Восточной Европы, которые часто посещал Хадсон под предлогом занятия бизнесом, у Давиньяна были старые друзья, и он вдруг понял, почему Хадсона так напугала мысль о предательстве русских. Просто он боялся потерять источник неестественной мужской силы для своего возраста.
И все-таки Давиньян попробовал его успокоить.
— Полагаю, что ты доверяешь этой женщине больше, чем она того заслуживает, тихо проговорил он. — Другие тоже раньше писали статьи о твоем бизнесе, вспомни. Но ведь ничего страшного не происходило.
Хадсон нетерпеливо замахал руками в ответ.
— Ради этого я тратил миллионы.
— Хорошее вложение денег.
— Только потому, что большинство журналистов ленивы, — раздраженно ответил Хадсон, — никто из них, кроме, конечно, Клэр Тод, не копнул глубже в мое личное дело.
— Интересно, — прошептал Давиньян.
— Если она так много знает обо мне, то скорее всего имеет подробную информацию и о тебе. Ты не подумал об этом?
— Разумеется. Все просто ужасно.
Хадсон, вероятно, даже не представлял, до какой степени ужасной казалась сложившаяся ситуация Давиньяну. Более тридцати лет тот был колесиком в большой тайной махине политических сил. И будучи лишь исполнителем, он усердно применял все свое мастерство в интересах коммунистического Кремля.
Его первоочередной задачей являлось поддерживание связи с Хадсоном, но он также следил за некоторыми советскими эмигрантами, жившими в Лос-Анджелесе, передавал информацию, полученную от агентов, которые работали в Южной Калифорнии на предприятиях оборонной и аэрокосмической промышленности. Он также был организатором исчезновения неугодных людей.
Хадсон ничего не знал об этой стороне деятельности Давиньяна, но его интуиция и проницательность подсказывали ему, что у того были секреты, которые тоже лучше бы никто не раскрывал.
Если бы в статье о Дэмоне Хадсоне Давиньяна объявили шпионом в пользу советской разведки, тотчас последовало бы расследование. И если бы за это взялся толковый специалист, то он сумел бы раскрыть всю агентурную сеть.
Люди, на которых работал Давиньян, хотя и не были уже у власти, но по-прежнему жили в Москве. Их интересы совпадали с интересами Хадсона, а теперь и Давиньяна.
Вздохнув, он снова попытался успокоить Хадсона.
— Никто из тех, кто на нашей стороне, не предаст тебя, — сказал Давиньян, сам сильно сомневаясь в истинности своих слов. — Россия этим ничего не достигнет, но мы потеряем многое.
— Не больше, чем потеряю я один!
— Я обещаю тебе достать информацию о Клэр Тод.
— Нет времени для твоих обычных способов наведения справок. Я с ней встречаюсь завтра утром. — Так скоро? Почему?
— Она хочет показать мне доказательства, которые намерена использовать в своей статье.
Давиньян осторожно положил руку на плечо Хадсона, почувствовав огромное различие между их физическим состоянием.
Это могло показаться странным, но сейчас Давиньян неожиданно понял, что имел перед Хадсоном преимущество: жизнь Арманда приближалась к концу, и не так уж важно, что случится, ему почти нечего терять. Хадсон же собирался жить еще долго и боялся, что у него многое отнимут.
Давиньян спрашивал себя, осознавал ли Хадсон, что его жизнь, возможно, и была уже тем, что у него отняли. Еще раньше.
— Расслабься, — сказал он Хадсону. — Я что-нибудь придумаю, прежде чем вернется эта журналистка.
Глава 6
— Сэм, ты уверен? — спросила Лорел.
— Я не был бы более уверенным, если бы ты спросила меня, смогу ли я летать без наркотиков, — ответил Сэмюэль Арчер.
— Но… — начала снова Лорел.
— Мой дорогой малыш, — нетерпеливо прервал ее Арчер, — суровой, неприкрашенной правдой является то, что ты не смогла бы купить принадлежащее русскому императору яйцо Фаберже ни за один, ни за десять миллионов долларов. Его просто нельзя найти, если бы ты даже и захотела приобрести его.
— Я понимаю, — сказала Лорел и взглянула на красное с золотом лакированное чудо, лежащее перед ней на скамье. Благодаря полуденному солнцу, проникавшему сквозь стеклянную стену ее мастерской, инкрустация на яйце излучала ослепительное, неземное сияние.
Сэмюэль Арчер был главным хранителем отделения восточноевропейского и центрально-азиатского искусства при музее Метрополитен в Нью-Йорке. Он также был и давним другом семьи, протеже ее матери, решившей однажды, что ему лучше приобретать произведения искусства, нежели их создавать.
— Как ты можешь быть настолько уверенным? — спросила Лорел.
— Моя милая крошка, — вздохнув, произнес Арчер, — неужели тебе никто и никогда не рассказывал о закулисной артистической жизни?
— Ты рассказывал, и много раз.
— Значит, ты невнимательно слушала меня, твои работы начинают привлекать внимание коллекционеров. Тебе следует по-настоящему научиться игре в приобретение.
Лорел вздохнула. Арчер прав. Но хуже всего то, что ему самому это было хорошо известно.
— Частные коллекционеры и хранители словно пауки, — заметил он. — Они очень осторожно ткут паутину, стараясь схватить что-нибудь оригинальное. Так уж случилось, что моя паутина считается лучшей в мире. Поверь, если бы было найдено какое-нибудь творение Фаберже, тем более яйцо, то я бы уже был в курсе.
— Да, но…
Арчер снова перебил Лорел:
— Сейчас увлекаются Восточной Европой. Кстати, скоро в Штатах открывается просто потрясающая выставка русского искусства.
— Правда? А где?
— В этом отвратительном новом музейчике Дэмона Хадсона. Все, кто имеет хотя бы какое-то заметное положение, хотели, чтобы выставка «Драгоценности России» проходила именно у них. Мы предложили за это кучу денег, но Дэмон обошел нас.
— Каким образом?
— Нам следовало предложить в три раза больше, вот каким образом. После той скучной революции люди не видели нестоящих произведений искусств из России и не пожалели бы двадцати баксов за входной билет.
Лорел пыталась что-то возразить, но Арчер вновь перебил ее.
— Девочка моя, — язвительно произнес он, — тебе на самом деле нужно оторваться от своего верстака и взглянуть на музеи и искусство с точки зрения бизнеса. Драгоценности Англии не представляют особого интереса, однако люди выстраиваются в длинные очереди только за тем, чтобы взглянуть на них. То же самое можно сказать и о «Моне Лизе». Все заключается только в овладении воображением толпы, а не в истинности искусства как такового.
— Это относится и к работам Фаберже? — спросила Лорел.
— Безусловно! Можешь даже поспорить со мной на свое усовершенствованное приспособление для резки алмазов.
В телефонной трубке воцарилось молчание, пока Лорел пыталась привести в соответствие неприукрашенную правду Арчер с тем, что видела сейчас перед собой.
— Эй! — наконец крикнул Арчер. — Ты слышишь меня?
— Да…
Невнимательность Лорел заставила Арчера сменить свой высокомерный тон. В его голосе уже не было ноток надменности.
— Лорел, дорогая, ты что-то скрываешь от своего дяди Сэмми? — стал выпытывать Арчер.
На лице Лорел вспыхнул слабый румянец. Она всегда чувствовала себя отвратительно, когда приходилось врать, особенно родным и друзьям. Хотя Арчер и не был ей родственником, в детстве она почти все время находилась рядом с ним. Они оба тоже любили Ариэль Свэнн.
Однако Арчер ненавидел Джемми Свэнна. Вот почему Лорел не решалась рассказать ему о яйце. Сэм с удовольствием отомстил бы человеку, сделавшему Ариэль несчастной. Для Лорел это было неразрешимой проблемой. Она сама не понимала своего отношения к отцу. Повзрослевшая Лорел все еще оставалась маленькой девочкой, верившей, что, если она будет хорошо себя вести, отец возвратится домой.
— Что мне может быть известно о Фаберже больше тебя? — спросила она. — Я даже не слышала о предстоящей выставке. Моя жизнь тихо протекает в этом уединенном местечке. Я неделями не выезжаю в город.
— Не нужно разыгрывать передо мной роль бедной провинциалки, — резко возразил Арчер. — У тебя есть телефон.
— Я не стану разыгрывать перед тобой свою роль, если ты прекратишь играть свою.
— Что ты имеешь в виду?
— Роль знатного негодяя из Манхэттена, — ответила Лорел.
Арчер рассмеялся от души. Лорел была одной из немногих, умевшей противостоять его сарказму.
— Ах, милая, как жаль, что ты родилась не мальчиком. Нам было бы так хорошо вместе.
Лорел, рассмеявшись, покачала головой. Она любила Сэмми за острый ум и честность. Были и другие причины, более сложные, имевшие отношение к ее детству и матери, которую оба обожали. И оба потеряли.
— Итак, скажи дяде Сэмми, что ты слышала об императорском яйце Фаберже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40